Одиссея Варяга - Александр Чернов

Впереди все обстояло более-менее нормально. Все четыре броненосных крейсера хоть и получили повреждения, но не смертельные. И судя по всему, их шансы на успешное расхождение с русской колонной весьма высоки. Бившие по ним "Пересветы" изрядно претерпели от наших броненосцев и их огонь существенно ослабел. Достаточно сказать, что на "Победе" совершенно точно выбита кормовая башня, а на потерявшем верхушку средней трубы "Ослябе", похоже, замолчали обе. Сам флагман Небогатова сейчас с "Микасы" не виден, ибо полностью скрыт дымом громадного пожара на шканцах…

"Сикисима" активно стреляет. "Ясима" горит, но тоже остервенело бьется. Что дальше – практически отсюда не разглядишь за дымом от его пожара, хотя по вспышкам выстрелов можно понять, что и остальные корабли колонны поддерживают активный огонь.

– Запросите на грота-марс, что с нашими концевыми судами, все ли в порядке у "Асахи", перенес ли флаг Камимура… Пусть сообщит телеграфом, и…

– Господин адмирал! "Токива" затонул… Внутренний взрыв…

****

Василий Васильевич Верещагин, введенный сигнальщиком Копытовым в боевую рубку "Петропавловска", прикрывшую его от очередного взрыва своим стальным телом, отдышивался от шимозного удушья. Его усадили справа от прикрытого внешним броневым листом выхода. Слева, почти друг на друге лежали тела четверых погибших. Два рулевых квартирмейстера, вестовой командира и младший штурман броненосца мичман Сергей Болиско были убиты форсом осколков, просвистевших сквозь щель боевой рубки после разрыва на левом крыле мостика, которого больше не существовало. Дыма от этого взрыва наглатались все бывшие в рубке и возле нее. Двое почти до обморока, включая командира Яковлева. И вот его, грешного.

"Петропавловск", поначалу весьма активно стрелявший, медленно слабел как раненый человек. Одна за другой замолкли шестидюймовые башни левого борта. Артиллерийский офицер поначалу говорил командиру, что их можно еще было ввести в строй, но для этого надо было выйти на палубу, и зубилом повыбивать заклинившие их осколки. Но, во-первых, между ними находилась стреляющая батарея с двумя шестидюймовками, а во-вторых, японские снаряды имели такое бризантное действие и давали такое немыслимое количество осколков даже при ударе о воду, что до выхода из зоны обстрела это было физически невозможно, что и подтвердили две попытки починиться не выходя из боя, приведшие к серьезным потерям в людях.

Попавший затем в левую кормовую башню очередной японский крупнокалиберный снаряд перекосил ее, и сделал любые попытки ремонта в море бессмысленными. Несмело, поначалу, занимающиеся пожары постепенно окрепли, и к моменту расхождения колонн броненосец, казалось, дымился уже с носа до кормы. Попытки тушить очаги возгорания одна за одной срывались новыми взрывами снарядов, осколки которых выбивали людей пожарных дивизионов и в клочки рвали шланги. Левый клюз был разворочен, практически разодран пополам. Его верхняя часть улетела в море, а в образовавшуюся дыру периодически захлестывали волны. От удара шестидюймового снаряда в вертикальную броню кормовой башни, вышла из строя система отката левого двенадцатидюймового орудия. Сама башня теперь поворачивалась очень медленно, с жутким скрипом перемалывая засевшие в мамеринце осколки. Через десять минут, попавший в то же место восьмидюймовый снаряд заставил башню временно прекратить огонь, контузив всех находившихся в ней. Но как только с кормы вновь забухали двенадцатидюймовки, носовая башня главного калибра, получив удар в вертикальную броню снарядом неустановленного калибра, тоже временно вышла их строя.

Командир броненосца, каперанг Яковлев скрипнув зубами, причем в прямом смысле этого слова – слоем сажи от полыхающих по всему кораблю пожаров в рубке было покрыто все, предложил стоявшему у прорези боевой рубки Григоровичу изменить курс на румб – два и сделать координат от противника. Иван Константинович, чью голову вместо фуражки украшала сделанная наспех закопченная повязка – следствие касательного ранения в лоб, чуть помедлив согласился. Но не успел еще слегка кренящийся на левый борт броненосец начать маневр, как из телефонной трубки раздался радостный вопль сидящего на формарсе молодого сигнальщика Якушкина:

– Япошка взорвался! В клочья разнесло, третий с конца!

Несмотря на непрекращавшийся жестокий обстрел, офицеры и Верещагин толпой рванули из тесной боевой рубки. Они не могли отказать себе в удовольствии увидеть своими глазами то, ради чего они эти страшные полчаса терпели ужасающий обстрел. Первое, что заметил прямо перед собой Василий Васильевич был японский броненосец в центре противостоящей линии, волочащий за собой огромный и жирный дымный султан. Из отрывистых реплик офицеров он понял, что это горит ровестник их корабля броненосец "Ясима". Но все смотрели не на это грозное зрелище, а куда-то вперед. Там, далеко, более чем в двух с половиной милях от "Петропавловска", из грибовидного облака взрыва выползал, быстро садясь носом, японский броненосный крейсер. Казалось, что в этот момент весь русский флот одновременно выдохнул одно слово:

– "Есть!".

Ну может быть, и даже наверняка, большинство нижних чинов, да и офицеры помоложе добавили еще пару – другую слов. Но эти слова в книгах упоминать не принято, их же и дети читают.

В палубах и батареях еще катилось "Ура", а Яковлев уже не вполне парламентскими выражениями загонял офицеров в рубку. Последним в нее вошел Григорович. И как оказалось, очень правильно сделал, ибо не успел еще Верещагин вместе со всеми расположиться в ней, как совсем рядом "ахнул" очередной "чемодан"…

Наполеону как-то раз расхваливали одного генерала – претендента на должность командира дивизии. И долго превозносили ум, храбрость и знания кандидата… Пока тот не перебил докладчика вопросом:

– К черту все это! Лучше скажите, он удачлив или нет?!

"Токиву" и прошлом бою с русскими крейсерами у Кадзимы богиня удачи своим крылом не осенила. Скорее наоборот – шальное, почти случайное попадание в каземат среднего калибра с уже отползавшего, израненного "Рюрика", отправило ее на полуторамесячный ремонт. В ходе которого, заодно, усилили и крыши казематов, столь неудачно пробитые восьмидюймовым снарядом. Этот же бой начался для корабля попаданием в нос, еще до того как сама "Токива" открыла огонь. Этот подводный взрыв, и последующие затопления носовых отсеков, укрепили сомнения ее командира, каперанга Иосимацу. Теперь тот был уверен, что его крейсер был поставлен Камимурой в весьма неудачное место в боевой линии флота – перед флагманским "Фусо". Да, по скорости его корабль вполне соответствовал паре быстрых броненосцев, совместно с которыми он должен был наносить удары по русским, отходя и разрывая дистанцию в случае сильного ответного огня. Но, как Иосимацу и подозревал, одного удачного попадания могло оказаться достаточно, чтобы его куда слабее бронированный корабль стал для броненосцев не дополнением, а медленной обузой. Увы, так оно и вышло. Теперь "Токива" вела бой находясь в конце японской колонны, она шла третьей с конца. Причем – ирония судьбы – так же перед двумя "Трайэмфами". Сразу за ней – "Конго", на которого только что перенес флаг Камимура, а позади, постепенно отставая, плелся безжалостно изувеченный русскими броненосцами доходяга "Фусо".

Непонятно было одно – почему русские столь упорно выбирали в качестве цели именно его корабль? Ведь он ясно видел – по идущим впереди броненосцам стреляли гораздо меньше! Но ведь они гораздо опаснее для русских, почему же их игнорируют "в пользу" его корабля? Вскоре стало не до отвлеченных размышлений – попадания русских снарядов пошли одно за другим. Сначала пара фугасных снарядов с русских броненосных крейсеров, которые несмотря на оптимистичные доклады о прошлых боях, оба разорвались и устроили пожар на баке. Потом, не прошло и пяти минут после начала пожара, прибежал посыльный с кормы, с докладом, что снарядом повреждено левое орудие кормовой башни. Ему вторил и командир носовой башни, абсолютно целой, но находящейся в эпицентре пожара, из-за которого он не мог наблюдать цели, и тоже был вынужден прекратить стрельбу. Огневая мощь главного калибра крейсера временно сократилась на три четверти. Но в целом – корабль держался под огнем неплохо, и казалось, что скорая гибель ему не грозит. Русские фугасы один за другим взрывались на бороне главного пояса, но пробить шесть дюймов закаленной броневой стали они, видимо, были не в силах.

И тут спереди, со стороны носовой башни пришел удар, сбивший с ног почти всех в боевой рубке…

Он появился на свет под вечно хмурым небом Санкт-Петербурга. Почти всю свою сознательную жизнь, а для ему подобных он мог похвастаться изрядным долголетием, он не видел солнца. Собственно, оно и освещало то его блестящие бока всего несколько раз в жизни… Только в моменты погрузки в вагон поезда или погреб корабля, или вот недавно, когда при ослепительном свете дня его извлекли из погребов и заменили не только донный взрыватель, но и всю начинку. Впрочем, подобные ему в годы мира жили раз в сто дольше, чем во времена войны, когда они сгорали в ее огне тысячами.