Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов

офицеров.

— Сомневаюсь в этом. Не дураки же они...

— Офицеры играли в «ку-ку»,—прерывающимся голосом заговорил полковник.

— Что это значит? — не понял Уборевич.

— Перепились, потушили свечи и затеяли свою фатальную игру. Один спрячется в угол и закукует, другой стреляет на голос. Пытался урезонить, и меня подстрелили. — Полковник прижался грудью к краю стола. — Раньше умирали в суворовских походах, теперь в пьяных похождениях. Все промотали русские офицеры — и честь, и военную славу отцов...

В полночь главком, Вострецов, Петя Парфенов вышли на свежий воздух. С сопки, обозначенной на военной карте как «форт № 1», до них долетели звуки оркестра и слова песни. Офицеры громко и дружно пели:

Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,

Пощады никто не желает...

'— Сильно, черти, поют! — восхитился Вострецов.

Главком, склонив голову набок, тоже прислушивался, стекла его пенсне мерцали, словно маленькие луны. «Он мне ровесник,— невольно подумал Петя Парфенов. — Ровесник-то ровесник, а не мне чета. Победы исторического значения одержал он. Вот и эта самая ночь может стать для нас исторической...»

— Штурмовые ночи Спасска,— негромко произнес он, поражаясь значительности своей фразы.

— Ты с кем разговариваешь? — спросил Уборевич.

— Сам с собой, Иероним Петрович. Наступит время — и напишут про эту ночь и про штурм Спасска песни. Ведь бывает и так: люди и события забываются, а песни про них остаются,—• ответил Петя Парфенов'.

— Верно говоришь, только поэтов-то между нами не вижу,—• рассмеялся Вострецов.

— На все события люди смотрят глазами того времени, в котором живут. Тогда и события, и герои тех событий становятся современниками новых поколений. Нас не должно страшить забвение, мы люди из народа изживем в народе. А память народная сильнее-памяти исторической,— веско, уверенный в правоте своих слов, сказал Уборевич.

Девятого октября взвились сигнальные ракеты, освещая пронзительным блеском предрассветную тьму.

1 Несколько лет спустя Петр Парфенов написал песню, которую знает весь мир: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед, чтобы с бою взять Приморье — белой армии оплот... Разгромили атаманов, разогнали воевод и на Тихом океане свой закончили поход». {Прим, автора.)

По сигналу Уборевича начался новый штурм Спасска. ^агремели полевые орудия, заговорили пулеметы нарояоап-" е “ цы ползли по болотным трясинам, рвали проволочные укрепления, вели рукопашные бои в окопах. До этой сокрушительной атаки шесть дней и ночей земские рати генерала Молчанова удерживали свои позиции перед Спасском. Их защиту можно

смер 0 тнико С в РаВШІТЬ Т0ЛЬК ° С мужеством отча яния или безумием

Особенно сильное сопротивление оказали офицеры на поа-вом фланге. Они сорвали все атаки Шестого Хабаровского полка и сами перешли в наступление.

Народоармейцы дрогнули, подались назад, начали отходить

расТаГ’в^ГкГ СРеД " б0ЙЦШ ' К ° ГДа ^

вел^атаку п:;ГЛа?а И ль?„ ПР,,0<І0ДР " Л '' СЬ ' Уб ° РеВ " 4 сам "»■

„.Я” бежал с наганом в руке, на бледном лице были решимость и непреклонное желание ворваться в форт № 1—самое важное укрепление Спасска. Р 06

После многократных атак народоармейцы наконец выбили

нуПердыню Ф ° РТа ' ” ГЛаВК ° М " ерВЫМ " однялся ка вг » ««°»-

биты^полки^п^ю^нойдорог^нТвл^аДивосток 07 ^™ пол УР аз ‘

К трем часам дня Спасск полностью перешел к Народно-ое-волюционнои армии. ѵ аридно ре-

...И в то же самое время Пепеляев выступил из Нелькана

Генерал был уверен, что без особых заминок совершит тысячеверстный марш на Якутск. ^ тысяче

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Океанским приливом захлестывали Охотск трагические события. Власть в городе переходила из рук красных в руки белых до той поры, пока не очутилась у таежного властелина Ивана Елагина, но люди из его отряда были обыкновенными бандитами, для которых насилие и нажива являлись главной привлекательной идеей. ^

— Ты возвел насилие в принцип власти над людьми, поэтому жди одни проклятия,— сердито сказала Феона Елагину.

— Какое же это насилие, если ради тебя я отказываюсь ог всех других женщин? Это любовь! К тебе, Феона, любовь...

еона печально подумала: «Ради спасения отца я уступила Индирскому, но почему еще должна уступать Елагину? Отца не воскресить, Андрей, возможно, расстрелян, а я все чего-то ладу,

на что-то надеюсь. Или, утратив высокие чувства чести и верности, не хочу лишать себя низменных?»

Решение Феоны казнить Индирского — виновника ее бед и позора — утверждалось в ее сердце постепенно, но решительно, и стало как бы смыслом ее отношений с Елагиным. Банда, созданная Индирским и Сентяповым, ушла в тайгу. Феона потеряла ее следы. ,

С болью наблюдала она разгул белых в родном городке. Есаул Бочкарев оставил в Охотске чаотьсвоих сторонников, боч-каревцы не признали власти Елагина, сами занялись грабежами, грязным развратом. Жизнь человеческая на Побережье стала дешевле гальки, ценность имели лишь золото, спирт, женщины. Дунька — Золотой пуп создала «союз общедоступной любви», девки ее разгуливали в собольих шубах, шапочках из голубых песцов, из серебристых лис, но плясали голыми во всех кабаках. ;

— В тайге сто рублей — не деньги, семьдесят лет — не старуха,— смеялся Елагин.

Он спрашивал Феону, о чем она постоянно думает, устраивал своего рода проверку ее мыслям и чувствам. Жестокий со всеми, он вел себя с Феоной мягко, нежно, словно ее чистотой надеялся смыть с себя кровавую тину. Иногда ему хотелось свести ее до уровня уличной девки, и он с ревнивой злостью го- . ворил:

— Почему нет прежнего яркого блеска в твоих глазах? Куда подевались твои очаровательные улыбки, где твоя легкая походка, твой стремительный облик? Что с тобой, Феона? Ты любила хорошие меха — хочешь, подарю целую гору? У меня есть золотой самородок—«кровь дракона», бери! Есть редчайшие гранаты, ониксы, сердолики — возьми их. Они украсят тебя, Феона...

Она даже не улыбалась на его слова, и не загорался прежний свет ее глаз, который Елагин так обожал. Он все больше запутывался в паутине своей любви и был готов отказаться от славы таежного властелина — мстителя за утраченные права и привилегии,