Автопортрет: Роман моей жизни - Владимир Войнович

Я сначала оторопел, остановился, оглядел, что на мне ее так возмутило. И вдруг вся моя злоба на партию, правительство, Союз писателей, КГБ, портреты вождей, кумачовые полотна, Брежнева, Сталина, Ленина и мавзолей Ленина вылилась на эту жалкую старую дуру. Я на нее набросился, наговорил ей всяких грубостей (не пересекая, правда, границ нормативной лексики) и агрессией своей так напугал, что она молча кинулась наутек, и надо заметить, что для ее преклонных лет оказалась довольно прыткой.

Вполне нормальное приглашение

Некоторые строгие люди уличали меня в том, что я уезжал добровольно. То есть шел своими ногами в ОВИР, писал заявление и заполнял другие бумаги. Добровольность же моя была примерно как у человека, который своими руками достает из кармана и отдает бумажник грабителю, приставившему ему к горлу нож.

Среди строгих критиков я встречал немало таких, которые утверждали, что они бы никогда и ни при каких обстоятельствах не согласились. Это была ничего не стоящая болтовня. Я знал только одного человека, который не принял ультиматума КГБ и за свое решение заплатил жизнью. Это был Анатолий Марченко, до которого любому из моих критиков было далековато.

На другое утро после посещения меня парламентером Богдановым я в очередной раз собрал у себя дома иностранных корреспондентов, объявил им об ультиматуме и о том, что я его принимаю. Многочисленные сообщения об этом немедленно появились в иностранных газетах, и вскоре на меня посыпались приглашения из разных стран, от издателей, университетов и частных лиц. Из Германии, Франции, Англии. Только из Америки пришло больше тридцати приглашений для чтения одной лекции или курса лекций. Университет штата Висконсин в городе Миллуоки приглашал меня на год на должность писателя при университете (writer in residence). Глава напечатавшего «Чонкина» издательства Farrar, Srtaus & Giroux Роджер Страус предлагал мне с женой и дочерью быть гостем издательства и обещал, что все мои дорожные расходы по пребыванию в США будут полностью оплачены. Профессор Деминг Браун писал, что, посетив Мичиганский университет, я узнаю, что такое настоящее американское гостеприимство. Помимо новых приглашений, у меня было одно четырехлетней давности от Баварской академии изящных искусств. Это была телеграмма, приглашавшая меня посетить академию и в качестве новоизбранного члена прочесть лекцию. Телеграмма начиналась с имени адресата «Herrn Woinowitch» («Господину Войновичу»). Почтальон меня не застал, и с почты, где первое слово телеграммы приняли за фамилию, пришло извещение: «Гражданин Херрн, на ваше имя пришла телеграмма».

Разложив на столе все приглашения, я спросил у Иры, куда поедем. Я думал, что надо в Америку. Ира сказала:

— Нет, в Америку слишком далеко.

— Тогда, — согласился я, — поедем в Германию.

Я взял телеграмму баварских академиков и поехал в ОВИР.

За четыре года телеграмма немного выцвела и имела пятно от поставленной на нее сковородки. Именно эту бумажку я выбрал из всех приличных. В ОВИРе мне сказали, что поездками за границу занимается капитан Баймасова, и показали кабинет на первом этаже. Я постучался.

Баймасова, полная брюнетка в форме, поинтересовалась целью моего прихода.

— Да вот, — сказал я, — хочу съездить за границу.

Поскольку тогда желание съездить за границу выражалось и осуществлялось не так просто, капитан удивилась.

— Что значит вы хотите съездить? По какой линии?

— А какие бывают?

— Бывают официальные поездки в составе делегаций, бывают частные по приглашениям.

— Ну вот у меня есть приглашение.

Я протянул ей телеграмму. Она повертела ее в руках.

— Нет, это не приглашение.

— А что же это?

— Так, бумажка, которая сама по себе ничего не значит. Приглашение должно быть на гербовой бумаге, с переводом на русский язык, заверенное нотариусом.

— Да? — спросил я, все еще валяя дурака. — А где ж я возьму такое? У меня другого нет. А вы не можете спросить вашего начальника, вдруг и это приглашение сойдет?

К моему удивлению, она согласилась спросить и пошла на второй этаж.

Через несколько минут спустилась, расплываясь в улыбке:

— Да, это вполне нормальное приглашение. Посидите, сейчас я вам приготовлю анкеты, вы их дома заполните. Вы втроем едете? Жена, доченька? Сейчас, сейчас.

Уговорить графа Потоцкого

Мне все надоело и все надоели, но сразу уехать я не мог. Было сказано, что мне разрешат взять с собой кого угодно. А кого? Пашу и Марину? Но если их, то тогда и их мать, мою первую жену Валю. Не отнимать же у нее детей. Дочке было 22 года, сыну 18. Я на всякий случай предложил Вале уехать вместе. Она не только отказалась, но спрятала паспорта детей, чтобы они сами не решили такого вопроса. Но я и не хотел, чтоб они ее бросили. Я знал, что это ее убьет. Оставались у меня отец и сестра Фаина с малолетним Мишей. Тащить их с собой, таких не приспособленных к жизни? Куда? Что я там с ними буду делать? Что бы ни было, я предложил, но отец отказался: «Куда же мы поедем от наших могил!» Хотя где там эти могилы? Раскиданы по всей территории СССР, давным-давно обезличены, цветочек некуда положить.

Со своими близкими я разобрался, остались родители Иры, старые, консервативные, нелегкие на ногу люди. К тому же Данил Михайлович со своей большевистской дурью: «Вы что? Куда вы меня тащите? Неужели я, коммунист, поеду целоваться с вашим Штраусом?» А Анна Михайловна! В ней никакого большевизма не было, но она по субботам ходила в баню (помыться и к мозолистке), и, если выпадало на этот день какое-то важное дело, из-за которого надо было отменить баню, она испытывала невероятные страдания и не могла себе представить, что помыться можно в пятницу или, наоборот, в воскресенье. А тут надо принимать решение посерьезнее. Уезжают единственная дочь и единственная внучка. Уехать с ними? Куда? За границу? В Германию? Ей, правда, все равно, Штраус, не Штраус, но Германия — это так далеко и так чуждо, что невозможно даже вообразить. И остаться без дочери и без внучки — тоже как умереть.

Она говорит Ире:

— Пусть уезжает Володя. Он все это сделал, пусть сам и едет.

Ира спрашивает:

— А Оля пусть останется без отца?

Анна Михайловна не отвечает. Она сама понимает, что ее предложение принять нельзя. Но уехать она тоже не может.

Ира говорит мне:

— Нет, мы сейчас не поедем. Я не могу их бросить сейчас. Давай подождем до Нового года.

— А что случится до Нового года?

— Ну, может быть, они свыкнутся с мыслью, что им придется остаться. Или, в конце концов, дойдут до мысли, что можно уехать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});