Россия молодая - Юрий Герман

Дочитав, Петр спросил с кротостью в голосе:

— Сколько золотых штиверов заплатил ты, негодный, за сей о себе диплом?

Спафариев молчал, всхлипывая.

— Ты отвечай! — посоветовал Меншиков. — Правду отвечай, не то хуже будет…

Дворянин рухнул за ящиками на колени, взвыл оттуда, протягивая к царю толстые руки в перстнях:

— Пощади, государь. Правду говорю, как на духу. Я ничему не учен, за меня денщик мой по моему приказу изучал. Сей диплом не мне дан, но смерду моему Лукашке. Оный денщик, отменных способностей быв, за меня все делал и именем моим прозывался в коллегиуме, а также на верфи, где корабли строятся. Он, государь, в море плавание имел, а я, воды убоявшись, в Парыже танцам и иным галантностям…

— Опять, поди, брешешь? — перебил Петр.

Дворянин, стоя на коленях, перекрестился.

— Зови денщика! — приказал Петр Меншикову.

Александр Данилович вышел. Неподалеку от шатра ругались солдаты, оскальзывались в грязи кони, волоча пушки, — к утру орудия должны были ударить по крепости с новой позиции. Петр вслушался в шум, прикинул, туда ли едут. Ехали куда надо — на мысок.

Когда Меншиков привел денщика, Петр внимательно в него вгляделся своими искристыми выпуклыми глазами, подозвал поближе, спросил отрывисто:

— Лукашка?

— Кличут Лукою, государь.

— Верно ли, что ты, холопь и крепостной дворянина Спафариева человек, за него надобный курс навигаторства и иных художеств изучил? Отвечай правду. Не бойся…

— Ты говори, Лукашка, — шмыгая разбитым носом, подтвердил дворянин. — Ты не бойся, твоей вины тут нету…

Денщик стоял перед царем в спокойной позе бывалого моряка — чуть прирасставив для устойчивости ноги, с руками в карманах короткого, крапивного цвета суконного кафтана. Было заметно, что он соображает, как себя вести, и приглядывается и к царю и к жалкому своему барину, но вместе с тем в Лукашке нельзя было заметить и тени искательности — просто он был неглупым мужиком, себе на уме, вовсе не желающим попадать впросак. И Петр смотрел на него не торопя и не пугая: поведение спафариевского денщика понравилось Петру — он умел угадывать сразу смышленых людей, — и Лукашка показался ему мужиком с головою. Да и вид денщика — обветренное, скуластое, выбритое досиня лицо, белые, плотные, мелкие зубы, широкие плечи, — все внушало доверие к этому человеку.

— Ну? — наконец сказал царь спокойно и добродушно. — Долго думать будешь? Отвечай — обучен али не обучен?

— Обучен, государь, — низким, глуховатым голосом ответил калмык.

— Силою дворянин тебя посылал в учение?

— Зачем силою? — с короткой и доброй усмешкой ответил Лука. — Он, господин мой, ничего, жалиться грех. По амурной части ходок, а чтобы драться — не упомню. Нет, государь, не силою. Самому мне науки любопытны…

Дворянин жалостно всхлипнул за ящиками. Калмык косо, но с сочувствием взглянул на него и потупился.

— На вопросы, кои задам тебе, берешься ответить? — быстро спросил Петр.

— Что ж, государь, не ответить. Коли знаю, так и отвечу, а коли нет — прости…

Петр велел Меншикову прибрать со стола и разложил перед собою меркаторские карты, чертеж судна, циркуль, записки свои по новому корабельному строению, листы с добрыми пропорциями для галиота. Он делал все это не торопясь и взглядом как бы поверял Лукашку: испугается или нет. Но тот нисколько не испугался, хоть лицо его и было напряжено, а смышленые, зоркие глаза поблескивали острым любопытством.

— Садись здесь, насупротив!

Денщик сесть сразу не решился, еще постоял для приличия.

— Сказано, садись…

Лукашка расстегнул кафтан у горла, сел на самый край лавки. Петр углубился в рассматривание корабельного чертежа. Лукашка улучил мгновение и быстро, подбодряюще, одним глазом подмигнул Спафариеву. Тот только шепотом застонал в ответ.

— Что сие есть? — спросил Петр, ткнув указательным пальцем в чертеж.

— Стень-вынтреп! — ответил калмык.

— Сие?

— Сие, государь, гротбомбрамстеньга…

— Ты что, чесноку налопался, что ли? — неприязненно принюхиваясь, спросил Петр. — Несет от тебя…

— Его, государь! — скромно ответил Лукашка. — Соскучился, покуда у шведов в узилище сидели. Две головочки покрошил, да с сухариком, да с водицей…

Петр поморщился, стал спрашивать дальше, потом велел:

— Дыши в сторону!

Денщик отвечал на все вопросы точно, ясно, все понимая, но со скукою в голосе. Потом вдруг произнес:

— То, государь, ей-ей, и ученая сорока зазубрит. Коли делаешь мне екзамен по чину — спрашивай дело. Кораблем командовать — голова нужна, ты, люди сказывают, сам мореход истинный, для чего свое царево время на вздоры тратишь. Спрашивай по-истинному!

Царь с долгим изумлением посмотрел на калмыка и усмехнулся, увидев, что тот сам напуган своими словами.

— Ну-ну! — вздохнул Петр. — Не без наглости ты, навигатор!

— Прости, государь, — согласился Лукашка. — Да и то ведь, коли попал я науками студироваться, так скромника с потрохами бы сожрали…

— Сие верно! — смелея, подтвердил из-за ящиков и кулей дворянин. — В Парыже, государь, ежели правду…

— Ты молчи! — крикнул Петр. — Шаматон, собака!

И опять стал спрашивать калмыка и, спрашивая, заспорил с ним, где лучше и ловчее закладывают корабельный киль — в аглицких верфях али в голландских. Царь горячился и зло таращил глаза, а Лука был спокоен и даже посмеивался — так совершенно был уверен в своей правоте. И болезни корабельного дерева — табачный сучок, крапивный сучок, роговой — калмык знал, и как вить пушечный фитиль, и как вязать морской узел — кошачьи лапки…

— Ну, братец, утешил! — сказал Петр, утомившись спрашивать и спорить. — Зело утешил. Добрый моряк с прошествием времени будет из тебя для флоту русского. Женат?

— Нет, государь, не женат…

— Оженим. И невесту тебе сыщу — лебедь.

Подумал, потер шершавыми ладонями лицо, отфыркнулся, словно усталый конь, и велел Меншикову писать от своего государева имени. Александр Данилыч перестал зевать, рассердился: писать он едва умел, забывал буквы, торопясь, иногда только делал вид, что пишет, — полагался на свою память, а потом все почти дословно пересказывал Ягужинскому или иному, кто силен по письменной части.

Петр диктовал быстро, отрывисто:

— За сии доброхотные к отечеству своему заслуги холопя дворянина Спафариева калмыка Лукашку именовать отныне господином Калмыковым Лукою… по батюшке… Написал?

Меншиков написал только «за сии доброхотные», но кивнул головою:

— Пишу, государь…

Петр задумался на мгновение:

— По батюшке — Александровичем!

Меншиков изумился, взглянул на Петра.

— Пиши, пиши! — крикнул тот. — Будет тебе сей Калмыков названным сыном, ты ему и приданое дашь — на обзаведение что человеку нужно: мундир, шпагу, золотишка в кошелек, ты у меня не беден, есть из чего… Далее пиши: сему Калмыкову звание дадено отныне мичман, и служить ему надлежит на фрегате «Святой Дух» в должности старшего офицера здесь, в Ладоге, покуда не опрокинем мы крепость Нотебург. Написал?

— Пишу…

— Больно медленно пишешь…

— Кую ночь не спамши, государь, понеже…

— Понеже! Пиши далее: дворянина же Спафариева жалуем мы…

Петр помедлил, жестко усмехнулся и заговорил раздельно:

— Жалуем мы званием — матрос рядовой и повелеваем ему служить без выслуги лет, сиречь пожизненно, на том корабле, где флаг свой будет держать флоту офицер господин Калмыков Лука Александрович…

Дворянин громко всхлипнул за своими ящиками. Петр на него покосился, сказал назидательно:

— Ишь, разнюнился! Ранее надо было думать…

— Я — думал! — с тоскою произнес недоросль. — Я, государь, думал, что отменными своими манерами и галантом при твоем дворе замечен буду. Бывает, что некоторые сиятельные метрессы посещением княжества и столицы удостаивают, надобны им шевальеры галанты для препровождения времени… И сей обиходный политес…

Петр захохотал, замахал руками:

— Сему пять годов обучался? Пять годов? Либер Сашка, слышишь, на что казна наша пошла? Да господи, да ежели для метрессы галант занадобится, мы нашего Преображенского полку солдата… любого… о, господи…

Он не мог говорить от смеха, отмахивался руками, тряс головой. Отсмеявшись, утерев слезы ладонью, приказал Меншикову: