Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Коротеев Николай Иванович

А может, не только тайные причины соединили их в этот вечер? Может, это непреодолимая сила, правящая человеком с незапамятных времен, подтолкнула их друг к другу, заставляя теперь смущаться и краснеть?..

Быть может… Да только и в мыслях своих не допускали они подобного — они свято верили: нет и не может быть в мире силы, способной хотя бы отдаленно сравниться с силой революционного их горения. Им только предстоит еще убедиться, что существует в природе чувство, которое не умаляет самые высокие и чистые убеждения, и что имя этому старому как мир чувству- любовь. Не спрашиваясь, она приходит сама. Если, разумеется, вообще приходит…

Синематограф «Аполлон» манил к себе ярким светом электрических лампочек. Огромные красочные афиши кричали аршинными буквами:

«МОЛЧИ, ГРУСТЬ, МОЛЧИ!» Несравненная ВЕРА ХОЛОДНАЯ в салонной драме!!!

К окошечку кассы было не подступиться. Николай охотно променял бы духоту зрительного зала на прогулку по Приморскому бульвару, но, взглянув на Веру, отказался от этой так и не высказанной мысли: глаза девушки оживленно блестели, на лице читалось нетерпение. «Совсем девчушка, — подумал. — Девчушка, которая старается во что бы то ни стало казаться взрослой, но порой забывает об этом».

Попросив Веру подождать, он вклинился в толпу, разрезая ее крепким плечом. И почти тут же окошечко кассы захлопнулось. Разочарованная толпа отхлынула на тротуар, где уже ждали своего часа разбитные подростки: билеты они продавали втридорога. Журба одному из них сунул в руку деньги. К Вере он вернулся, помахивая над головой двумя билетами, и ответом ему была благодарная улыбка…

Они вошли в слабоосвещенный зал и сели на расхлябанные скрипучие стулья. Свет погас, невидимый в темноте тапер ударил по клавишам пианино, и зал наполнила тревожная музыка — это было как штормовое предупреждение: сейчас, сейчас распахнется перед вами во всей своей обнаженности чужая жизнь и вы забудете о себе, сольетесь с героями, сострадая их горю, ликуя их радостью… Ожил квадрат белого полотна, пристально и задумчиво глянули в темный зал с экрана огромные, сводящие с ума гимназистов, юных офицеров и провинциальных чиновников глаза Веры Холодной.

Николай первое время следил за происходящим на экране вполглаза, рассеянно и снисходительно — для таких ли, как он, эта буря в стакане воды! — но постепенно увлекся.

Когда закончился сеанс, люди из зала выходили притихшие, продолжая жить чужой судьбой. Уже скрылось солнце, но на улице было светло — южный вечер начала лета неспешен. Вера шла молча, потом негромко спросила:

— Хотите я расскажу вам о Вере Холодной?

— С удовольствием послушаю, — согласился Журба.

— Представьте себе такое: семья полтавского учителя, а после смерти его — жизнь у родственников, которые отдали ее в балетное училище Большого театра. Там, правда, пробыла она недолго. Потом гимназия… В семнадцать лет — замужество, и муж — неприметный чи-новник… Вот таким было начало — начало, которое для многих женщин становится концом. — Вера глянула на Журбу. — Знаете, в каком первом фильме она снялась?

Мобилизовав все свои познания в этой далекой для него области, Журба неуверенно ответил:

— Кажется, «Песнь торжествующей любви»?

— А вот и нет! — засмеялась Вера. — Еще в четырнадцатом году она снялась в «Анне Карениной». Но там она успеха не имела. Зато — потом!.. Только я вовсе за другое люблю эту женщину. Знаете, за что? — Не дожидаясь ответа, и, как Николаю показалось, не без вызова, сказала: — Она человек необыкновенный. В прошлом году ее расстреляли в Одессе. Расстреляли за то, что она была красной разведчицей!

— Вы очень неосторожны, Вера… — сказал старательно отбирая слова, Журба. — Время теперь такое, что нельзя вот так, в открытую признаваться… Ну, скажем, в симпатиях к разведчице красных. Кроме того, все, что вы сказали сейчас, — не более чем легенда.

— Ах, вы поверили газетам, в которых писали, что Веру Холодную расстреляли красные матросы, как шпионку белых, — запальчиво ответила девушка. — Вас это больше устраивает, да?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Столько гнева было в последних словах Веры, что Журба не мог не улыбнуться:

— А я еще слышал, что Веру Холодную задушил из ревности деникинский комендант Одессы генерал Гришин-Алмазов. Наконец, говорят, будто она задохнулась во сне от запаха белых лилий, которые ей преподнес французский консул — почитатель таланта артистки, А истина…

— Перестаньте! Я не верю этим гадостям и вашей истине — у меня есть своя! — оборвала Журбу девушка.

— Двух истин не бывает, — резче, чем хотелось бы, ответил Николай. — Вера Холодная умерла в феврале прошлого года в Одессе. Самым прозаическим образом — от простуды.

И Николай вспомнил, как стояли они с Поляковым холодным февральским днем на тротуаре Дерибасовской, а мимо текла за белым усыпанным цветами гробом многотысячная процессии… Поляков тогда скачал ему: «Жаль. Ей бы жить и жить еще!.." Непонятная Журбе горечь прозвучала в голосе Полякова, и он бездумно ответил: «Нам-то чего ее жалеть?» Поляков сердито ответил: «Кто надоумил тебя, будто люди, не примкнувшие к нам сразу, вчерашний для нас день? И почему ты решил, что мы — Иваны, не помнящие родства? Да, история Советской власти начинается с октября семнадцатого, но история России — гораздо раньше! Разве можно все забыть, ото всего отказаться!» И чтобы было понятнее, Поляков кивнул на удаляющийся гроб: «Она для русского искусства немало сделала, ее будут помнить. Потому и говорю: жаль…»

Все это теперь вспомнилось Николаю сразу, подробно, хотя Вере он рассказал о смерти и похоронах знаменитой актрисы гораздо короче, никак не связывая тот февральский день с собой. Однако Вера, кажется, сумела услышать больше — видимо, ее интересовали не только слова, но и то, как произносились они… Девушка притихла, задумалась.

Они поравнялись с большим сумрачным зданием гостиницы, когда Журба заметил подвыпившего офицера. Замедляя шаг, он не спускал глаз с Веры.

Дальнейшее произошло неожиданно, с той стремительностью, в которой действие определяет не столько сознание, сколько инстинкт…

Увидев офицера, Вера словно споткнулась, остановилась: это был Юрьев. Рука ее сдавила локоть Журбы: то ли успокаивая, то ли в поисках защиты…

Юрьев подошел и тоже остановился.

— Те-те-те! — скривясь в улыбке, протянул он. — Какая неожиданность! Мы расстались в Джанкое, я искал вас в Симферополе, а встретиться довелось вот где!

— В чем дело? — шагнув вперед, спросил Журба. — Что вам надо?

Офицер брезгливо поморщился:

— С тобой, шпак, мы потом разберемся! У меня к ней дело есть: как расплачиваться будем?

— Подлец! — отчетливо и громко сказала Вера. — Негодяй и подлец!

Несколько человек остановились рядом, но Журба знал: друзей здесь нет.

— Ах ты стерва! — поднял руку Юрьев.

Журба резко оттолкнул Веру к стене и, не давая Юрьеву опомниться, коротко, прямо ударил его в под-бородок. Невнятно всхлипнув, он рухнул под ноги про-хожим. Журба метнулся к оцепеневшей Вере, схватил за руку и рванулся в подворотню.

«Двор проходной или нет?» — билось в голове…

Сзади доносились крики и топот погони.

— Быстрее, быстрее!.. — сквозь стиснутые зубы приказал Журба Вере. — Да быстрее же!..

Двор, к счастью, был проходным. Потом они проскочили узкий переулок, вбежали в новый двор и здесь, среди рослых кустов сирени, остановились. Шум погони затихал, удаляясь куда-то в сторону… Журба утер вспотевшее лицо… Только теперь осознав, какой угрожающе опасный для него поворот мог принять этот нелепый случай, он чертыхнулся.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

По-своему истолковав его восклицание, глядя исподлобья, Вера сказала:

— Я, между прочим, не просила вас вмешиваться! — Она изо всех сил пыталась держаться независимо и гордо. Но в глазах ее были слезы.

Насупив брови, Журба промолчал. Наверное, если бы он заговорил, попытался успокоить девушку, что-то, быть может, и удалось бы исправить в этом безнадежно испорченном вечере. Но Журба продолжал молчать, и Вера, еще раз взглянув на него, бросилась прочь.