Вольный стрелок - Ольга Миленина

Он был всем хорош — эффектный внешне, сильный и как любовник классный.

Но единственный минус перевешивал все плюсы — он был повернут на кино и самом себе. Так было и когда я познакомилась с ним в девяносто третьем и он был процветающим постановщиком трюков, дорого одетым и разъезжающим на подержанном «мерседесе», — так было и сейчас, когда он, судя по всему, являлся фактически безработным. От былого достатка остались лишь те самые модные вещи, но уже жутко поношенные — судя по куртке, которую он при мне сдавал в гардероб, некогда блестящей, а теперь убогой и тусклой, — и древняя «восьмерка».

Когда-то я прощала ему этот его минус. На начальном этапе нашего знакомства, когда он произвел на меня очень сильное впечатление. Кто-то мне подкинул идею сделать интервью с каскадером — чуть ли не Антонова, — и я через кого-то вышла на него, на Валерку. А он как раз работал в одной картине, снимавшейся в Подмосковье, — и пригласил на съемки. Вам, мол, будет интересно.

И я поехала — и действительно получила массу впечатлений.

Я тогда очень серьезно ко всему подходила. И если писала интервью, пыталась полностью проникнуться темой — и потому ради десяти страниц машинописного текста встречалась с ним раз пять. На съемках, в студии, у него дома, где он мне показывал свои фотографии в спортзале и демонстрировал записанные на видеокассетах фильмы, над которыми работал. И в ресторанах тоже встречались — у него было достаточно денег, чтобы пригласить меня в ресторан и заплатить за это самому.

Мне даже стало жалко, когда статья вышла, потому что у меня больше не было повода с ним встречаться. И сидеть рядом с ним в его красивом темно-синем «мерседесе», отделанном внутри деревом и кожей, и слушать, как он легко рассуждает об известнейших актерах и режиссерах, которые, судя по рассказам, были его ближайшими друзьями. И любоваться мужественным лицом эффектного, дорого одетого человека, который на семнадцать лет меня старше.

Все произошло как раз в тот день, когда я отдавала ему пачку газет со статьей о нем. И он пригласил меня куда-то, а потом повез домой, рассуждая о кино и о себе в кино, — а я сидела и думала, что мне жаль, что все кончилось. И когда он притормозил у подъезда, предложила ему зайти на чашку кофе.

Кофе мы и вправду выпили — утром. И пили его по утрам еще с полгода — хотя и с большими промежутками, потому что он мотался по всей стране. Его много куда приглашали, да и московские режиссеры, кажется, предпочитали снимать вне России — то ли на Украине, то ли в Белоруссии, так дешевле выходило.

Я им увлеклась — но, к счастью для себя, не собиралась хранить ему верность, пока он там катается по командировкам. Я работала в газете, где царили пьянство и разврат, я была легкомысленной, и мне нравились мужчины, а я нравилась им-и это меня и спасло от любви, страданий и даже, может быть, брака.

Где-то через полгода после нашего с ним знакомства он вернулся из очередной командировки и позвонил мне утром, разбудив и вытащив из постели — в которой спал другой мужчина, не он. Но я тем не менее жутко обрадовалась звонку — хотя через полчаса радость поиссякла. А он, толком не спросивший меня, как я тут жила, и сразу начавший рассказывать о себе и новом фильме, все говорил и говорил. И я даже впервые за время нашего знакомства решилась на кощунственный шаг — положив трубку на стол и отойдя за сигаретами. А когда я вернулась, он все еще произносил свой монолог, не заметив моего временного исчезновения.

Глупо — но это все и решило. То, что он был настолько увлечен собой, что даже не заметил, что меня нет. И еще, конечно, то, что он был не единственным моим мужчиной на том этапе и мне было с кем его сравнивать. Он, возможно, был лучше всех — но те, кто был, может, и похуже его, относились ко мне получше. Внимательнее в смысле. Относились как к известной талантливой журналистке и считали свое присутствие в моей постели подарком судьбы. Он же единственной по-настоящему заслуживавшей внимания персоной считал себя. А я всегда была слишком эгоистична, чтобы жить интересами мужчины, — у меня хватало своих интересов.

И я, сидя с трубкой в руках и думая о своем, вдруг сказала себе, что вечером мы пойдем в ресторан и он будет рассказывать то же, что и сейчас, сыпля именами неизвестных и неинтересных мне людей, повествуя о своем героизме и великих планах. Понося всех за бездарность и глупость, обещая в ближайшем будущем начать снимать фильмы века, которые, кроме него, не дано снять никому.

И о том же он будет говорить по пути ко мне или к себе домой — и, наверное, даже будет жалеть, что со мной надо заниматься сексом, вместо того чтобы поговорить еще. И будет возобновлять разговор в перерывах между актами — когда я хочу слышать, как со мной хорошо, и насколько я бесподобна, и как сильно Он меня хочет. А мне в это время будет казаться, что он не со мной сейчас, а в Голливуде, а недавно сжимавшие меня руки становятся все белее от гипса, которым покрылись, когда великий режиссер мысленно оставлял отпечаток своей гениальной ладони у стен китайского театра, по соседству с отпечатками местных кинодеятелей.

Тем утром все и кончилось. Хотя должна признать, что в дальнейшем мое отсутствие в своей жизни он все же замечал. Не часто — но периодически. Видно, он все же порой отвлекался от себя любимого — и тут и обнаруживал, что меня нет. И тогда в моей квартире раздавались телефонные звонки — я ведь столько о нем знала, он просто обязан был рассказать мне, что с ним произошло за это время. И мы даже могли встретиться, несмотря на мое новое, абсолютно трезвое к нему отношение.

Но питья кофе по утрам я старалась избегать. Потому что знала, что за этим самым кофе на меня может обрушиться новая порция рассказов. Так что если мы встречались и что-то происходило — а мне нравилось, как он это делает, поэтому я была совсем не против периодического секса, — я выставляла его, как только все кончалось, хоть посреди ночи. В конце концов он был на машине — а мне, если верить моим горячим уверениям, срочно надо было работать, потому что назавтра от меня ждали новую статью, которая еще не начата.

В последние месяцев пять-шесть он звонил мне все чаще и чаще. Раз в неделю как минимум. Долго повествуя о своих невзгодах и проблемах — но всякий раз завершая рассказ победной мыслью, согласно которой он вот-вот найдет деньги на собственный фильм, который переплюнет не только все, что снимается у нас, но и заграницу. Деньги, правда, не находились — но и он не менялся, упорно считая себя самой яркой фигурой в мировом кинематографе и не сомневаясь, что таковым его считают и другие. И я в том числе.

Так что встреч с ним я избегала — одно дело слушать его по телефону, когда можно отойти или заниматься одновременно своими делами, и другое дело сидеть напротив него у себя или у него дома и в тысячный раз выслушивать подробный пересказ якобы сногсшибательного сценария, казавшегося мне самым что ни на есть банальным.

Но когда он позвонил мне вчера и предложил встретиться, я согласилась.

Потому что вспомнила, что он уже давно предлагал мне якобы фантастический сюжет для материала. Только раньше он был мне не нужен — а в свете последних событий показался заманчивым. И сейчас я сидела в ресторане и пила ледяное красное вино, слушая его вполуха.

— А как раз в конце девяносто шестого снимать начали, — донеслось до меня, и я, сообразив, что пропустила что-то, покосилась на лежащий между нами диктофон — миганием красной кнопочки подтверждающий, что я ничего не потеряла и спокойно могу думать о своем. — Планы наполеоновские — быстро снимаем, благо денег куча, заявляем на все фестивали, наши и заграничные, и вперед. Москва, Сочи, Монреаль, Берлин, далее везде. Колпаков всем мозги запудрил — что связей у него куча в кино, чуть не по всему миру, так что целый год с готовым фильмом покатаемся по странам да континентам, пособираем денежки. А партнеры его, бараны с толстыми кошельками, ушами только хлопают — чего им, бабки есть, охота чего-то нового. Искусство опять же, престижно — да и небось уже с «Оскарами» в руках себя видели. Кто знал, что Колпаков придумал все, чтобы бабок срубить — и лохов этих нагреть, дружков своих. Представь — три раза на фильм полную смету выделяли и три раза бросали, потому что деньги якобы кончились. Я уже когда узнал, что он ни копейки не вложил, понял, куда баксы утекают — в карман его. А эти ему в рот смотрят, он для них авторитет — раз сказал, что надо еще, напряжемся и вложим…

Я снова отвлеклась — в конце концов я предвидела, что повествование будет долгим и муторным. Потому и взяла диктофон, чтобы иметь возможность передохнуть. Только вот в этих передышках я планировала наслаждаться вином, кофе и пирожными — и воспоминаниями о том, как это было с ним. А что-то не получалось. Вино было холодным, пирожные слишком жирными, кофе слабым — а вспоминалось не очень. И я знала, в чем причина того, что все не так, — в покойном банкире, о котором я твердо решила забыть, но который отказывался выходить у меня из головы.