Ландскнехт. Часть вторая - Алексей Штейн

Додумать дурную мысль не получается — сзади всех подхлестывает крик Кане:

— Рота, вперед! Продолжать атаку!

И этот крик и отрезвляет и всех нас, и словно будит оторопевшего взводного, замершего с дымящимся пистолетом в трясущейся руке.

— Вперед! Пристрелю! Трусы! Изменники! — внезапно каким‑то фальцетом истерически взвизгивает взводный, и тут же, без всякой паузы, действительно стреляет. В мою сторону, сука такая, стреляет, я ж следом за минометчиком шел. Правда, и впрямь в сторону — пуля проходит где‑то совсем в стороне… уходит она в сторону лагеря. Инстинктивно руки тянутся прикладом по зубам дать. А он тут еще раз — теперь в другую сторону — в спину уже бегущим вперед. Один штрафник падает — неужели убил, гадина? Но упавший тут же вскакивает, и бежит вперед — если и зацепил, то несильно. Слава Богам, дальше пустые щелчки. И непрекращающийся визг, словно Новодворская на митинге. Пробежал мимо, на полном серьезе сдерживаясь, чтобы не уработать гниду с разбега. Пробегая, отметил — минометчик вроде жив, но кровищи…

Дальше все было почти как прошлый раз.

Только взводный не Варс, вперед не полез, верещал макакой где‑то сзади, временами стреляя нам в спины. Я видел, как одному парню из новеньких вспороло плечо. Хорошо хоть, не глубоко, царапина. Вскоре и патроны кончились у придурка — взводного.

Потом, как дошли до трети — открыли огонь укрепления. Но тут почти сразу дали дымовыми минометы, и мы поползли вперед, а шрапнели продолжали стегать уже позади. Потерь, по — моему, и не понесли почти, разве пулемет опять пару человек зацепил, но судя по крику — одного точно не наглухо. А меня от всего увиденного как‑то накрыло — в общем, вышло так, что я, сдуру, да двое 'прицепившихся' следом — сильно вперед вылезли. Ну и когда свистки дали мы метров на пятьдесят дальше всех были. Гадость‑то вся в том, что то ли разглядел в дыму чего пулеметчик, то ли просто не повезло — но так нас плотно прижали, что и ползти обратно невозможно. Пришлось лежать, а там и дым кончился. Наши‑то все уползли, а мы трое — в чистом поле. И живы только потому, что за какими‑то камнями спрятались. Один из штрафников, как ясно стало, с криком напролом рванулся назад. Ну и… в общем, если здешний пулемет попадает по человеку — то не все такие везучие, вроде взводного — два. Этому же парню просто вывернуло всю грудь, такое впечатление. А мы остались лежать. Я, оглядываюсь назад — ну, как сказать. Вот метров еще сто — опять камушки, дальше и еще — но как эти сто метров проползти? А смотрю я на эти 'камушки' и мысли интересные в голову лезут…

* * *

…Самое поганое — это то, что фляга штрафнику не положена в принципе. Не знаю почему. Солнце жарило до самого вечера, и самые паршивые минуты были, когда солнце уже покраснело, и коснулось гор. Я знаю, ночь тут падает почти мгновенно, и с ней прохлада. Пить хотелось просто невероятно — особенно со сна после обеда, но тогда перед атакой решил много не пить. И вот — несколько часов под солнцем довели буквально до безумия. Уже были мысли все же рвануть перебежками…. Но вспомнил, как пулеметчик в бастионе хвалился, что он на версте одиночного стрелка снимет, а всадника и с полутора верст. И опять же, шрапнель эта. Вряд ли ради меня дымовые мины тратить станут, да и не успеют — раньше меня разорвут. В общем, еле дотерпел. А потом темнота упала, сумерки минут десять, прохлада, и сразу легче, хотя и дикая жажда, а там и темнота спустилась.

И тут все просто — нету тут всякой глупости вроде приборов ночного видения. Так что — ползи себе куда хошь. Только не шуми сильно, да силуэтом на фоне неба не показывайся. Ну да нам вниз, нам проще. Окрикнул второго — а он, похоже, того — бредит что ли. Тепловой удар, или как… в общем, не то что на себе, но тащить пришлось. Больше винтовку его на себе пер — чтоб тот не потерял. Еще, зачем‑то, по привычке, что ли — забрал винтовку и патроны убитого пулеметом. Постарался не перемазаться, вроде получилось. Ночь вроде, а мух на нем. И кровища, хоть и свернулась уже, а воняет… Вскоре чуть оклемался второй мой — встали, и пошлепали, пригибаясь, под локоть его тащу, как пьяного в милицию…

Подходя, думал только, как бы не схватить пулю от своих. Как метров двести осталось — стал шуршать погромче шагами, да винтовками звякать негромко. Потом и вовсе присел, потому как второго моего — замотало, тошнить стало. Видно и впрямь перегрелся — он без шапки был, потерял, надо думать, где‑то в атаке. Ну уж, думаю — услышат, надо бы только как‑то обозначиться. Но все проще обошлось — внезапно из темноты — ствол в морду, и шипят, чтоб не двигались. Тут же руки сзади хвать, рот ладонью зажали, и острие к горлу. Ну и тиском так и поволокли к нашим — а мы чего, мы только рады. Через бруствер нас, в крепкие руки, и дальше, за деревья — к кострам. Разведка, мать ее, в лохматухах, с карабинами, усачи такие, как с картинки. Ну а там уж разобрались быстро. Кане прибежал — думал, сейчас, как обычно, обзовет уродами и прочее, нет, рявкнул, чтоб отпустили. Подошел, осмотрел.

— Что с этим?

— Вашбродь, перегрелся он, похоже. Полоховат ен. Нам бы… воды глоток. Спасу нет, как пить хочется, вашбродь, дозвольте воды хоть чуть… — и наплевать, чего он себе решит, но я сейчас чую, просто сдохну, или как этот второй поплыву.

Кане и тут ругаться не стал, рукой махнул — сразу несколько кружек к нам тянутся — я схватил, хотел только отпить — смотрю, второй мой кружку взял, да и выронил — руки не держат, координации нет совсем.

— Ах, ты, ж сука — чуть не со слезами, ему говорю, и давай его поить — Пей, гад такой, вот так. Сам держи… так сможешь? Да мать твою, пей уже сам, скотина!!!

Ну и как только он, кружку, словно малыш, к морде прижимая, и голову запрокидывая, пить стал, я уж под смех кавалеристов другую схватил — и залпом ее! А потом еще! А те знай ржут, как их кони. После третьей кружки полегчало мне.

— Виноват — говорю — Вашбродь. Силов никаких не было. Чуть с ума не сошли.

— Ну — ну — смотрю, Кане тоже улыбается — Ладно… А винтовка его где?

— Вот, вашбродь — с плеча снял, бедняге подал — а тот уже понемногу оживать стал, хоть и качается, словно пьяный.

— Молодца — Кане говорит — Спас товарища — а то б за потерю винтовки ему влетело. А это у тебя чья?

— Разрешите должить, вашбродь. Мы, извиняюсь, втроем чуть вперед от всех выбрались, да как‑то неудачно нас картечница прижала. А как все отошли, нам идти — уже и дыма нет. Ну и вот… один‑то рванулся, да нехорошо. Ну да, Вы видели, наверное. А вот как обратно пошли — так вот его оружье я и забрал.

— Зачем забрал? — как‑то голос у Кане изменился, построже так.

— Не ибу знать, вашбродь! — выпучился я — Виноват, вашбродь. Привычка, наверное.

— Привыыыычка — немного удивленно протянул Кане — Ну — ну…

— И еще, вашбродь, разрешите должить… Вот камни те, за которыми мы прятались, невысокие они. И отсюда камни как камни. И так с той стороны просто смотреть — ничего такого. А только если так оттуда глянуть, а с укрепленья и подавно, наверное, — то сразу и видать, что они рядками выложены и приметные по цвету. Я так думаю, вашбродь — это стрелкам да наводчикам ориентиры, по дальности, да еще как.

— Ах, вот как… — Кане прищурился — А чего это ты, соколик, решил так? А?

— Так это… вашбродь… — замялся я, ибо чего‑то не подумал об таком вопросе раньше, ну да жара думать не способствовала — Я ж это… артиллерист… бывший. Ну и это… видел я такое… раньше.

Думал я, начнет пытать где и когда видел, лихорадочно вспоминал, чтоб такого ему рассказать про Брестскую крепость и взятие Измаила — но обошлось.

Кане лишь спросил в темноту, слышали ли там, и получив утвердительный ответ, кивнул нам.

— Так. Ты — в лазарет. Лошадники! Отведи его кто, и воды еще дайте бедолаге. Ты — в роту, отдыхать. Получишь еду сухим пайком. Водки норму тебе оставили. Все, отдыхай. Завтра не воюем, но будет много интересного…

Глава 7

Получил я пайку, и только тогда понял, как же хочется жрать. Нервы, наверное. Ворчливый повар выдал мне в кружку чаю и предупредил, что водку пить здесь, с собой нести не положено. Представил я себе вкус этой гадости, да еще наверняка теплой — термос под это дело вряд ли выделят, а у него под тентом до сих пор остатки дневной жары. Спросил — можно ли отказаться от водки, и чем‑нибудь взамен взять? Повар удивился, но это ж повар. Быстро оглянувшись, спросил, чего хочешь, мол. Сторговались на добром шматке сала. Разошлись оба — довольные друг — другом.

Сижу я, значит, потребляю свой паек. В основном все уже отбились, но спят немногие — еще идут тихие разговоры — пересуды. Обсуждают сегодняшнее дело. Ну и завтрашнее, как без того. Все сходятся, что долго так гонять не станут, будет скоро штурм. Меня кто‑то окликнул негромко, спросил мол — как живы, сколько пришло. Отвечаю, жуя, мол, двое нас вышло, третьего наглухо. Но второй спекся, в лазарете отхаживают, но завтра будет, наверное.