Книга домыслов - Эрика Свайлер

Одиннадцатый час. Алиса уже должна была мне позвонить и отчитаться о проделанной работе. Как раз в это время она садится за свой стол и перебирает бумаги, складывая их в идеально ровные стопки. Кладет ручки туда, где им и следует лежать… Я позвонил.

– Это я.

– Не могу долго с тобой говорить. Компьютерный глюк. Сейчас никто ничего не может найти. Проверяют книги на полках, и, кажется, кое-каких книг не хватает.

Я взглянул на две, украденные лично мной. Будь я более порядочным человеком, неизбежно ощутил бы угрызения совести.

– Возможно, дело в устройстве считывания штрихкодов.

– Или в каталоге… Зачем ты звонишь?

– Тебе не кажется странным, что я почти ничего не знаю о своей семье?

– Что в этом удивительного? Странности свойственны вашей семье. Чего стоит только то, как родители назвали твою сестру. Разве мыслимо так бесчеловечно поступить с ребенком?

– Согласен.

Узнав об атомной бомбе, я уже не смог относиться к родителям и сестре по-прежнему.[5] Однажды я задал отцу прямой вопрос. Он ответил, что мама всегда старалась возродить красоту из боли. Если что-либо ужасное проистекло из чего-то хорошего, следовало вернуть ему изначальную красоту. Попытка сделать это за счет сестры потерпела неудачу. Я так и не осмелился спросить, в честь кого назвали меня.

– Я обнаружил кое-что странное даже по меркам моей семейки. Ты помнишь тех женщин, информацию о которых искала для меня? Так вот, они умерли двадцать четвертого июля, как и моя мама. Все женщины в моей семье умирают в один и тот же день – двадцать четвертого июля.

Повисло молчание. Алиса приставила телефонную трубку к другому уху. Зашуршали бумаги. Мне показалось, что она наводит порядок в лотке для писем.

– Не знаю, что и сказать, – наконец раздался ее голос. – Депрессия… Депрессия способна разрушить семью. Если же за дело взялось сезонное аффективное расстройство, то один или два совпадения не выглядят такими уж невероятными.

– Не исключено.

Вот только сезонное аффективное расстройство поражает человека зимой, когда дни короткие и мало света.

– Ты собрался сходить с ума?

– Пока нет. Я рассылаю свои резюме и звоню людям…

Правда заключается в том, что, когда ты безработный, твои воля и разум размягчаются, а время превращается в мутный поток. Испытываемая раньше потребность вставать на рассвете сменилась безразличием. Теперь я мог позволить себе валяться на диване хоть до полудня. Когда все время мира принадлежит тебе, ты ничего не успеваешь. Я заслужил отдых. Я работал без отпуска лет с шестнадцати. Две недели отдыха меня не могут убить. Но я чувствовал, что еще немного – и безделье все же меня доконает. Я позвонил либо отправил письма по электронной почте во все библиотеки на восточном побережье, информируя о том, что на рынке труда появился еще один соискатель. Я напомнил им обо всех, пусть даже самых ничтожных услугах, которые я им оказал за минувшие годы. Помощник с опытом оформления документации для получения грантов. Специалист по проведению специфического ремонта. Ничего больше. Молчание тоже может изматывать. Место межбиблиотечного координатора в Коммаке… Не совсем по моему профилю, однако кто знает? На прошлой неделе я отправил свое резюме еще по одному адресу. Сопроводительный звонок запланирован на завтра.

– Пришел компьютерщик, – сказала Алиса. – Должна идти. Сегодня в восемь.

– Хорошо. Пока.

Когда Алиса повесила трубку, я, как ни странно, почувствовал себя никчемным и всеми забытым. Мне нужно чем-то заняться. Я проверил, как дела в Джорджии. Архив Сандерса-Бичера все еще искал человека. Я набрал телефонный номер прежде, чем осознал, что же я делаю. Голос женщины был суховатым и сладким, словно безе. Она назвалась мисс Энн. Я сообщил ей, кто я такой, и спросил, каковы обязанности хранителя.

– У нас совсем небольшая библиотека, мистер Ватсон, – сказала мисс Энн. – Сфера нашей деятельности – то, что мы здесь называем региональной персональной социологией. Себя мы привыкли считать в каком-то смысле художниками. Наш долг состоит в том, чтобы принять переданные нам материалы и вплести их в общую картину. Этим занимаются наши хранители.

– Я не могу ручаться, что у меня есть талант художника, но работать с архивными документами я умею.

Энн рассмеялась.

– Извините, но я предпочитаю цветистые сравнения. Я очень люблю Сандерс-Бичер. Здесь царит особая, совершенно исключительная атмосфера.

– Понятно. – Я сожалел, что не смог сказать что-нибудь остроумнее.

– У нас, между прочим, есть черновик конституции. Не настоящий, но очень талантливо изготовленная подделка. Она попала в наш архив вместе с другими документами из замечательной коллекции, собранной местной знаменитостью, бывшим фальшивомонетчиком. У Исторического общества штата Джорджии есть один из подлинных текстов конституции, но лично мне наш нравится куда больше. – Откашлявшись, Энн продолжила: – Впрочем, работенка у нас не из простых. Слишком многие обращаются к нам со своими документами. Каждый считает, что его семья особенная, а у нас тут по соседству живет много семей с глубокими корнями. Бывает трудно объяснить человеку, что счета его бабушки от Вулворта не такая уж редкость.

И вдруг на меня снизошло вдохновение.

– Если это не первый счет первого магазина компании, открывшегося в штате, либо если вы не собрались задокументировать типичные расходы домохозяйки в этот конкретный период времени.

Я почти слышал, как мисс Энн улыбается на другом конце линии.

– Из вас получится настоящий художник, мистер Ватсон. Напомните, где вы живете?

– Я вам этого еще не говорил.

Мисс Энн приятно удивило, что человека, живущего недалеко от Нью-Йорка, заинтересовала работа в их маленьком архиве. Ее энтузиазм побудил меня немного повысить себя в звании до хранителя архива, посвященного истории китобойного промысла. После этого телефонного разговора в моей голове засела мысль, что Саванна вполне может стать достойной заменой Напаусета и Лонг-Айленда. Вот только там нет Алисы… А еще вскоре должна приехать Энола.

Я уже клал телефон на место, когда треск дерева прозвучал, словно выстрел из дробовика. Я подпрыгнул на месте. Бумаги полетели с моего стола. Я выждал три… четыре… пять секунд, пытаясь успокоиться. Я прошел коридор. Фотографии в рамках теперь висели кривовато на своих гвоздях, но источника страшного треска я пока не обнаружил.

Комната родителей. Трещина на стене, возле которой стоял мамин туалетный столик, тянулась от пола до потолка, прямая, словно резаная рана. Когда я прикоснулся пальцами к трещине, дом словно бы застонал от боли. У меня сохранились туманные воспоминания о том, как я катал по полу в родительской спальне игрушечный поезд, а мама при этом что-то напевала себе под нос на французском. Слов я не помнил, а помнил лишь то, что, сидя перед зеркалом, мама заплетала волосы в косу. Надо посмотреть, что происходит в других спальнях.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});