Огнедева. Аскольдова невеста - Елизавета Дворецкая

— Ворожея, небось? — с неудовольствием предположил Белотур, вспомнив Кручиниху.

— Не так чтобы… Знает кое-что. Жиргу выходила, а он ведь тоже тогда чуть от ран не помер. Говорят, имя она ему поменяла и тем от велсов уберегла.

— А здесь он что делает?

— Не знаю. Но едва ли что для нас хорошее. Они у себя в лесах, среди сторонней голяди, большую силу имеют. Даже говорят, что волок от Ловати до Узменя в их старинные угодья входит и что только они имеют право на нем мыто брать. На волок мы их не пускаем, но и добраться до их гнездовий пока все недосуг было.

Скоро Белотур сам увидел, что такое «дикая голядь». Когда обе дружины, его и Ольгимонта, высадились из лодий и вышли к избам селения Узмень, там их уже ждали. Голядская дружина была велика — человек сорок, но не настолько, чтобы напугать смолянского князя и Полянского воеводу, имевших вместе почти вдвое больше. А вот попадись голяди навстречу один Ольгимонт — плохо бы ему пришлось.

Впереди стояли старейшины — человек пять, все с обритыми бородами и висячими усами, длинные волосы у всех были заплетены в две косы по сторонам лица. Шапки с округлым верхом были оторочены мехом только с трех сторон — по бокам и сзади, а спереди оставалось свободное место, украшенное узорами из бронзовой проволоки, спиралек и даже бубенчиков. Их льняные рубахи были покрашены в разные цвета и вышиты красными нитями, а около шеи украшены цветной плетеной тесьмой. На тканых поясах висели связки оберегов и бронзовых бубенчиков, мечи в кожаных ножнах, а за пояс у каждого было засунуто по паре увесистых дубинок.

— Вон Жирга. — Ольгимонт незаметно показал Белотуру на одного из них — мужчину лет тридцати с суровым и замкнутым лицом. Впрочем, замкнутым и чуть презрительным выражением все эти лица были схожи между собой, и Белотур вспомнил рассказы о том, что «дикая голядь» потому и зовется дикой, что общаться со словенами отказывается.

А потом Ольгимонт вышел вперед, положил одну руку на пояс, а другую на рукоять меча и спросил:

— Кто вы такие и что здесь делаете? — будто и не рассказывал только что Белотуру все то, что могло служить ответом на эти вопросы.

Он обратился к голяди на ее собственном языке, так что Белотур почти ничего не понял, но сам догадался, о чем идет речь.

— Я — Жиргас сын Тарвиласа, а со мной мои родичи, — надменно отозвался голядский воевода. — А кто ты такой?

Белотур не сомневался, что эти люди знают Ольгимонта не хуже, чем он знает их, тем не менее, сын княгини Колпиты назвал свое имя, перечислил своих спутников, умолчав только о Дивляне, и снова спросил:

— Что вы здесь делаете? Что заставило вас покинуть свои угодья?

— Мы не покидаем свои угодья, находясь в этих местах. Мои предки владели этими землями еще тогда, когда здесь не было ни одного криевса,[14] и ты об этом знаешь.

— А ты знаешь, что времена сильно изменились. Теперь все эти земли принадлежат моему отцу, князю Громолюду. И те, кто находится на его землях, должны признавать его власть. Уж не затем ли вы здесь появились, чтобы поднести дары моему отцу?

— Мы готовы предложить союз твоему отцу, как ты называешь князя криевсов. Хотя все у нас помнят, что твоим отцом на самом деле был знатный муж по имени Минтарас сын Скиргайлы.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что я забыл свой род? — Ольгимонт, побледнев, сделал шаг вперед и сжал рукоять меча.

Белотур с беспокойством переводил взгляд с одного собеседника на другого: он не понимал, о чем они говорят, но видел, что дружбой в их речах и не пахнет.

— Я хочу лишь сказать, что ты мог бы рассчитывать на положение лучше, чем быть сыном князя криевсов! — язвительно ответил один из старейшин рядом с Жиргой. — Ты мог бы править своим народом, как твой отец, твой дед и прадед! Но если ты предпочитаешь служить криевсам и одного из них звать своим отцом, то мы можем предложить тебе отвезти ему наши слова.

— Не думаю, что он очень ждет этого дара! — гневно ответил Ольгимонт. — Он ждет от вас заверений в том, что вы признаете его власть и готовы давать ему дань.

— Мы никогда не платили дани криевсам и не будем платить! — с ненавистью ответил Жирга. — Но мы готовы предложить Громолюду дружбу равных. А ему это очень нужно теперь, когда князь Станислав собирается напасть на него. Когда начнется эта война, князю Громолюду будут очень нужны мечи верных людей. Мы готовы принять в битве его сторону, но при условии, что он признает наши права на всю эту землю до верховий Ловати. Мы не будем давать ему дани, но мы поможем ему войском. А нам под силу выставить не так уж мало хорошо вооруженных мужчин.

— Я уже не раз слышал о том, что вы пытаетесь сами брать дань с тех людей, кто обязан данью моему отцу. — Ольгимонта не слишком прельстило это предложение. — И потому я очень рад, что вы наконец-то вышли из своих лесных логовищ и я встретился с вами лицом к лицу! Так вот, выслушайте теперь то, что я вам скажу. Вы клянетесь вашими богами, Перконсом и Лаймой, Марой и Велсом, что признаете власть моего отца над вами и вашими потомками. Вы даете моему отцу дань такую же, как другие голядские и кривичские роды. А также в войне с сыном Велебрана вы отдаете ваши мечи нам. Это единственные условия, на которых между нами может быть мир!

— Ты глупый безродный щенок, забывший свой род! — закричали сразу несколько старейшин, в гневе перебивая друг друга. — Старый князь криевсов убил твоего отца, отдал твою мать в наложницы своему сыну, ты вырос среди его собак, подбирая объедки, и теперь служишь ему, как пес!

— Как ты смеешь предлагать нам такие позорные условия! Ты уже ощутил на себе нашу силу, когда чуть не умер в Меже, одержимый духами, а теперь хочешь владеть нами!

— Как ты думаешь заставить нас, ты, раб и сын рабыни! Твоя мать перебывала под всеми криевсами Громолюдова рода…

— Как я думаю вас заставить! — во весь голос заорал Ольгимонт, выхватывая меч. — Я убью вас, ублюдки, а ваших жен и детей раздам в рабы своим людям! Бей гадов!

Он взмахнул мечом, и его дружина бросилась на голядский строй. Большинство кривичей, так или иначе, понимали по-голядски, но даже поляне Белотура, не знавшие ни одного слова, уже по голосам и лицам вождей видели, что вот-вот в ход будет пущено острое железо.

— Перконс! — кричала голядь.

— Перун с нами! — вопили кривичи и поляне.

Будто град, мечи застучали по щитам, иногда железо с лязгом встречалось с железом, и один за другим стали раздаваться крики, в которых слышались боль и предсмертный ужас…

* * *

Именно эти звуки разбудили Дивляну, хотя ее оставили спать в лодье на порядочном расстоянии от селения и места битвы. Звон железа, треск щитов, ломающихся под ударами мечей и топоров, людские вопли вливались ей в уши с такой силой и ясностью, будто все это происходило прямо над ее головой, и она резко села, лихорадочно оглядываясь, ожидая увидеть сражение, кипящее прямо вокруг нее.