Всё, что мы обрели - Элис Келлен

всего на несколько лет старше меня, а вела себя так, словно была моей матерью.

– Сомневаюсь, что от появления или устранения пары складок зависит, перестанет ли она меня ненавидеть, – успокоил я ее.

– Так ты действительно настолько облажался, да? – догадалась она.

– В пух и прах. Таков уж я: как что-то задумал, иду до конца.

Сэм дала мне оплеуху как раз в тот момент, когда в дверь кабинета постучали. К счастью, Сэм сама пригласила Лею войти: я все еще терял дар речи, когда снова видел ее.

– Простите, галерея была открыта, так что…

– Не извиняйся. Приятно познакомиться, Лея. Меня зовут Сэм; думаю, ты обо мне знаешь, я отвечаю за общее руководство галереей.

– Нет, Аксель мало что объяснил. – Она бросила на меня один из тех взглядов, которые любого другого остановили бы на месте, но меня он всколыхнул, словно я очнулся от какой-то летаргии, в которой пребывал долгое время.

– Пойдемте, я покажу помещение, – предложила Сэм.

– Я с вами.

Сэм устроила ей полную экскурсию, попутно рассказывая байки о галерее, о том, как мы работаем, и о других художниках, которых мы представляем. Я следовал за ними по пятам. А еще смотрел на задницу Леи, врать не буду. На самом деле я почти ничего не слушал из того, что говорила Сэм, потому что все мое внимание было приковано к Лее. Поэтому вопрос Сэм застал меня врасплох.

– Прошу прощения? – Я нахмурился.

– Рамы, Аксель.

– А, точно. Что с ними?

Сэм сложила руки.

– Мы торопимся с подготовкой, и ты сказал, что позаботишься об этом. Работы уже на складе, так что вы можете заняться ими сегодня. Было бы хорошо рассмотреть хотя бы два варианта и решить между собой, какой из них более привлекателен. – Она взглянула на меня с некоторым беспокойством. – С тобой все в порядке, Аксель?

– Да. Голова, как обычно.

Технически это не было ложью.

– Прими обезболивающее, – посоветовала мне Сэм. – У меня сегодня много работы, но если понадобится помощь, то не стесняйся, спрашивай. Лея, добро пожаловать.

– Спасибо.

Мы остались вдвоем посреди одной из пустых комнат и несколько секунд смотрели друг на друга, хотя казалось, что целую вечность. Я заставил себя заговорить, когда неловкость стала слишком явной.

– Пойдем в кабинет, мне нужно забрать кое-какие вещи.

Лея без возражений последовала за мной. Переступив порог, она остановилась и с интересом оглядела помещение, пока я принимал таблетку и брал папку и очки. Я надел их, и, когда поднял глаза, она смотрела на меня.

– Это очки, а не клоунский нос, – сказал я.

– Прости. Просто… – Она покачала головой.

– Нет, давай говори все, что думаешь. – Я скрестил руки на груди и прислонился к столу.

– Ну просто они тебе вообще не идут. – После этих слов она рассмеялась.

Это сбило меня с толку, как обычно.

Первый долгий разговор, который у нас состоялся много лет назад, когда она почти не говорила, был об ушах кенгуру на иллюстрации, которую она дорисовывала. Неудивительно, что посреди всего этого напряжения, которое, казалось, пульсировало между нами, она сделала нечто неожиданное, а именно рассмеялась так радостно, что мне захотелось никогда больше не снимать очки. Я притворился возмущенным:

– Ты пытаешься вызвать у меня комплексы?

– Не думаю, что это возможно.

Ее смех утих, когда мы направились в закрытую для посетителей зону, своего рода склад с бетонными стенами и бетонным полом, где мы хранили работы перед выставкой или после ее демонтажа. Когда мы вошли, Лея остановилась у картин другого художника на раздвижных панелях.

– Можно мне? – cпросила она.

– Конечно. Вперед.

Она отодвинула одну из них, чтобы получше рассмотреть две работы на этой панели. Это были портреты, единственное, что она сама никогда не писала. Иногда она набрасывала лицо девушки или изгиб руки, но никогда никого реального.

– Чьи они?

– Тома Уилсона.

– Он хорош.

– Да, он довольно хорошо продается.

– Эти две штуки идут рука об руку?

– Продажи и качество? Иногда да. Не всегда.

– Интересно все это, твоя работа здесь.

Я кивнул, пока она просматривала другую панель.

– Почему ты никогда не рисовала лица, Лея?

Она взглянула на меня через плечо, слегка сморщила нос и продолжила изучать работы Уилсона.

– Мне это не интересно. Это ничего мне не дает.

– Ты предпочитаешь искажать реальность, – улыбнулся я.

– Я бы так не сказала. Скорее, показывать свою интерпретацию. И разве не все так? По-моему, другой реальности, кроме этой, не существует. Человек субъективен, потому у каждого из нас есть своя версия любой вещи, любой истории. Иная точка зрения.

Я понимал ее. Да, такова иногда бывает жизнь, взгляды на одно и то же разнятся, и это иногда приводит к непониманию.

– Нам лучше заняться работой.

Лея последовала за мной в другой конец хранилища. Ее работы все еще были упакованы. В итоге я решил взять с собой большинство ее «неклассифицируемых» картин.

– Что мы теперь будем делать? – спросила она.

– Надо обдумать собрание работ целиком. Понимаешь, о чем я? При расстановке картин важно, чтобы они выстраивали сюжет, словно ты рассказываешь посетителям историю.

– У порядка должна быть логика?

– Да, потому что такой порядок меняет восприятие. Например, если мы поставим эту картину рядом с той, то человек, смотрящий на нее, увидит свет, а затем темноту. Это рассказывает важную историю. О переменах. О счастье, которое было разрушено болезненным событием. Если переставить их наоборот… они смогут выразить прямо противоположное: надежду, преодоление. Никто лучше тебя не знает, что ты хотела выразить в каждой картине, и нам нужно выстроить порядок, показывающий идею.

Лея прикусила нижнюю губу, все еще глядя на свои работы, как будто не знала, с чего начать. Я заставил себя не таращиться на нее и сел на пол, а потом попросил ее сделать то же самое.

– Пойдем сначала. Для твоей выставки у нас есть три зала. – Я достал несколько листов из папки, которую принес с собой, и протянул один ей; это были планы галереи. – Например, в этом зале, самом маленьком, есть место только для трех картин, так что я считаю важным, чтобы они бросались в глаза.

– Понимаю, – прошептала она.

Следующий час пролетел незаметно.

У нас все еще не было твердого решения по поводу первой комнаты, когда пришла Сэм и спросила, не позавтракаем ли мы с ней. В результате мы оказались в кафе за углом, где заказали, как обычно, кофе и тосты с веджимайтом[2]. Сэм начала болтать без умолку о своем муже, детях и меню ресторана, в который они ходили ужинать накануне вечером; ей каким-то образом удалось увлечь нас и и расслабить Лею.

– Кстати о меню, у меня вчера появилась идея для выставки. Что, если мой брат Джастин будет отвечать за приготовление блюд? Я могу попросить его сделать что-нибудь солененькое.

– Это было бы здорово! – Улыбка Леи ослепила меня. – Может, даже сладкое.

– Сладкое меню на выставке? – Сэм посмотрела на нее.

– Да, почему бы и нет? И тосты с шоколадными милкшейками!

Я прикусил губу, стараясь сдержать улыбку при виде ошарашенного выражения лица Сэм, когда Лея возбужденно жестикулировала.

– Никакого шампанского. Можно подать отдельные порции тортов и пирожных. Или даже конфет!

– Это… я не уверена…

– Мы все так и сделаем, – перебил я Сэм.

Я был рад, что Лея не желала устраивать очередную показную и рафинированную выставку, о которой мечтают многие художники. Дело не в том, что это было лучше или хуже, просто в этом было больше ее.

– Пожалуй, это будет оригинально, – согласилась Сэм.

– Поговоришь с Джастином? – Лея посмотрела на меня.

– Да, собираюсь встретиться с ним в полдень, хочешь пойти?

Лея неловко замешкалась и поставила свой кофе.

– Я обещала твоим родителям, что пообедаю с ними.

– И вот я внезапно как та девочка в школе, которую никто не приглашает на вечеринку в честь окончания года. Сейчас заплачу, – пошутил я, чем заслужил толчок от Сэм.

– Я пойду оплачу счет. – Сэм встала.

Лея провела пальцем