Временщики - Юрий Власов

К примеру, сплошь и рядом говорят и пишут "ситуация", хотя это слово отлично заменяется русскими, родными словами. "Ситуация" - это уже общее слово, размытое множеством смысловых оттенков. Использование общих слов, возьмём "ситуация", приводит в русской речи к неточности, расплывчатости изложения. Посудите сами: "ситуация" - это "обстановка, положение, случай, события, происшествие, обстоятельства..."

Как видим, язык теряет точность и определённость, то бишь качество, способность к более выразительной речи, опускаясь до самых общих уже не слов, а слов-понятий. Это то, от чего каждый народ с развитием культуры, прежде всего речевой, уходил, развивая образность, выразительность и точность языка. Таким образом, мы утрачиваем силу языка.

Что весьма показательно, на древнерусском "язык" означал "народ, племя, люди".

Никто не щадит русский язык, зачастую даже коренные русаки.

Ленин всё клал под революцию. Порой он до неприличия "потребителен" ("утилитарен"), сообразуясь исключительно с насущной, голой пользой. Для него, скажем, нет графа Толстого - несравненного мастера слова. Есть Толстой "зеркало русской революции", выражение крестьянского недовольства. Именно это важнее всего для Ленина. И так во всём. Ленин был нацелен на победу и всё подчинял победе, явно впадая в крайность. Искусство может очень многое делать с людьми; ни одна политическая речь, ни одна политическая книга и близко на это не способны. Хотя есть люди, которым формулы, будь политические или математические, доставляют наслаждения больше, нежели, скажем, все шедевры музыки...

Ленину нужна победа. И потому - всё для пользы революции, всё от революции. Брак - только с революционеркой; женщина страсти - только революционерка; сочинители для души - только те, что от революции, чтоб звучал булат бунтарской мысли, чтоб были выразителями народного брожения (Лев Толстой, Горький...); песни отдохновения, как и стихи, - лишь революционные. Всё связывалось с революцией, ничто и ничего не существуют вне её...

А что до искусства, после исполнения своей задачи, мы, революционеры, его и приберём за ненужностью. Помните у Юрия Павловича Анненкова в воспоминаниях? Ленин позирует ему в Кремле и рассуждает об искусстве: "Я знаете, в искусстве не силён... искусство для меня, это что-то вроде интеллектуальной слепой кишки, и когда его пропагандная роль, необходимая нам, будет сыграна, мы его дзык, дзык! вырежем. За ненужностью..."*

* Анненков Ю. Дневник моих встреч: Т. II: Цикл трагедий. - Париж: Международное Литературное Содружество, 1966. С. 269.

А Гегель искусство относил к высшей потребности духа.

Ленин являлся воплощением обнажённого вульгарного материализма. Для него в людях как бы не горело огня души, веры, высокой поэзии чувств. Он видел лишь столкновение интересов, борьбу материальных выгод, сцепление различных расчётов - и ничего более. Для всех православных он предстал жутким воплощением антихриста.

Жизнь жестоко отомстит вождю. Она отторгнет его.

Хочет того человек или не хочет, но жизнь на протяжении многих поколений доказала (после Ленина, как и отчасти до него), что без веры человек опускается, скудеет добром и любовью, превращается в голый, бесчувственный механизм.

У человека есть несколько вещей, ради которых он живёт: любимая, дети, мать, отец и Родина.

Человек так устроен, что не способен жить лишь о голым расчётам, жить без души (только планы строительств, только производство, только партийный билет, только...). В советском государстве господствовали материализм и рационализм.

Новый мир Ленин стягивал стальными обручами новых, невиданных законов и неограниченным, всепроникающим насилием. Всё несогласное захлебывалось и тонуло в крови или в страхе никло ниц.

Ленин управлял страной с несомненным умением и поразительной самостоятельностью (и самонадеянностью тоже). Не оглядываясь и не сомневаясь, он уверенно кроил новое социалистическое государство. За него никто не составлял планы, никто не писал речи и не определял политику. Он всё делал сам.

Этот деятельный, проницательный и предприимчивый человек не курил, не пил, не сквернословил, не предавался чревоугодию (разумеется, и не кривлялся клоунски, как нынешний убогий владыка России), не упивался властью и не развратничал (чувство к Инессе Арманд не в счёт, оно представляется искренним; эта женщина была уже немолода, родив и успев вырастить пятерых детей от мужа-фабриканта Арманд).

Смертельно болея ещё до первых дней Октября (болезнь загнездилась задолго до 1917 года), Ленин держался с уверенным достоинством вождя, единственно в речах оставаясь торопливым и не по-русски суетливым. Вообще в нём проглядывала резкость в движениях, нервность, часто и нетерпеливость, он перебивал собеседников, не всегда дослушивая. Скорее всего торопливость и некоторая суетливость являлись выражением напора огромной энергии. Ею Ленин был наделён в избытке.

Речь у Ленина была книжная, не живая и вовсе не образная.

До обострения болезни Ленин работал дни напролёт, прихватывая и от ночей. Не перед народом (он был лишён преклонений перед такими химерами*), но перед своей идеей он чувствовал себя обязанным. С дня казни старшего брата он как бы присягнул революции. Он исполнял долг, но не просто долг. Он был влюблён в этот долг. Таким путём он принесёт человечеству счастье. Оно у него в руках. Никому другому это уже не удастся.

* Химеры - бесплодные, надуманные вещи, представления.

Революционная демократия могла утвердить себя только кровью. Не щадить никого и ничего! Ленинское управление государством зижделось на суровом, почти изуверском принуждении. Всё непокорное его, Ленина, воле искоренялось, превращаясь в прах.

Страдания души русского народа, муки народа его не занимали как мистический вздор, литературные и поповские выдумки...

Еврейско-азиатская природа Ленина обладала неземной энергией и живучестью. Особенно сие бросается в глаза в мгновения его смерти. Казалось, он измучен тяжелейшим недужьем, подточены, исчерпаны жизненные силы и дух, он должен покорно и тихо угаснуть, но ничего подобного! В мгновения смерти температура рывком подскочила к 40°, тело сковала судорога нечеловеческой крепости; он весь невероятно напрягся, задрожал - не человек, а горячий-горячий камень...

И выронил меч...

Он умер через неполные 41 год после обывательски мирной кончины Маркса (1818-1883), который меж забот и строк "Капитала" ухитрился обрюхатить служанку, а Энгельс взял вину на себя...

Меч с неистовостью вздел над головой народа Сталин. Отсутствие правильного образования и воспитания оставляло меты на многих делах и суждениях Сталина, но человек был совершенно необычный. И неправду говорят, будто обычно он был груб и бездушен.

Находим у Черчилля в воспоминаниях о сентябре 1944 года:

"На конференции в Думбартон-Оксе (конференция вырабатывала основы будущей ООН. - Ю.В.) не было достигнуто никакого соглашения, однако я ощущал острую потребность повидаться со Сталиным, с которым я всегда считал можно поговорить по-человечески"*.

* Уинстон Черчилль. Вторая мировая война: Том VI: Триумф и трагедия. - М: Воениздат,1955.С.208.

Черчилль писал:

"...Всеобъединённые нации во главе с Англией и Соединенными Штатами, сбитые с толку одним лишь дерзким жестом Сталина и Молотова, это - плохое зрелище. Конференция, созванная Соединенными Штатами и Англией без России, но с участием всех Объединенных наций будет означать, что России дан резкий отпор. К тому же военная мощь Англии и Соединенных Штатов в настоящее время более велика, чем военная мощь России, и охватывает почти весь мир за пределами русской территории и завоеванных государств-сателлитов. Можно не сомневаться в том, на чьей стороне будут надежды человечества..." (С.708).

Черчилль везде и всюду искал повод для злобно-решительного противодействия любым усилиям СССР.

Своими юношескими воспоминаниями не могу не отметить общее настроение людей. В тот год, когда Сталин затихнет, мне исполнится восемнадцать. Та жизнь и те дни намертво впаялись в меня: они слишком разнятся от всех других лет, дней и времён. То было время единства народа, неподдельного воодушевления народа, сознания того, что все мы пробиваем путь в новый свет, где будет достойная жизнь для каждого. В большинстве своём люди работали не за страх, а за совесть. Награды правительства расценивались как великий почёт. Таких людей уважали и выделяли. Что Сталин живёт и занимается делами, страна ощущала по особому чётко-напряжённому ритму работы. Страна крепнула с каждым днём. После смерти вождя у всех было такое настроение: поживи Сталин ещё 20-30 лет, что, естественно, было невозможно, - и мы оказались бы первыми в мире по всем показателям благосостояния. При том труде это становилось неизбежным. Вера в Сталина была бесконечной. Её трудно сейчас даже передать словами. А это очень много значит для жизни государства и особенно - народа. Такой народ способен добиться всего - ничто его не остановит, ничто...