Чаша ярости: Мой престол - Небо - Артем Абрамов

Выражаясь метафорично - каждый молчал о своем. Крис - о предстоящем. О встрече с человеком, носящем имя Мессии - Иешуа Ханоцри, не исключено - просто укравшем это или о встрече с глазу на глаз (хотя скорее всего там будет уйма лишних и очень бдительных глаз!) с главой самой тайной из всех тайных сект, которого называли "Сатаной двадцать второго века" и на счету которого было больше трех сотен украденных детей из Штатов, Канады, Мексики. Дальше Северной и Центральной Америк его влияние пока не простиралось. То ли не мог, то ли не спешил. Все знали его в лицо - по ти-ви выступлениям, но никто не видел лично. А Крис увидит. И... И тут фантазия давала сбой. Но Нью-Йорк, но ночной Манхэттен, но бешеная гонка по пустым улицам, но мертвенно-мрачный порт, обещавший очередное, возможно, даже опасное Неожидаемое - ах, романтика-романтика наивных африканских мальчиков, верящих, что Бог - тоже романтик, иначе зачем он не дал умереть этому славному древнему чувству в век Очень Высоких Технологий!..

Мари тоже думала о предстоящем. Она думала о нем отстранение, как о чужом действии, в котором она, Мари, как всегда, окажется только свидетелем, ей нравилась такая роль - быть везде и не вмешиваться ни во что, хотя она преотлично знала себя и знала, что скажи Иешуа слово - и она войдет в живую ткань оного действия, подхватит оброненную кем-то реплику и поведет свою ррль убедительно и живо, но - теперь уже отстранение, потому что зыбкое слово "странность" преследовало ее с детства, с низко летящего ветра в холодных нормандских дюнах, с мерного шелеста песка, с привычной атмосферы тяжелого молчания в большом родительском доме-замке, и из-за такой атмосферы - с однажды возникшего в девочке ощущения кого-то внутри нее, кого-то, кто ведет. "Странность" и "странница" - однокоренные слова, и, уйдя из странного мира Нормандии, она стала странницей в остальном мире, а встреча с Мессией - она поняла это сразу и навсегда! - сделала ее, студентку-историка, странницей на всю оставшуюся жизнь: так захотел тот, кто внутри. Так ей хотелось думать. И еще: она совсем не боялась того, что их ожидало в Бруклине. Она вообще никогда и ничего не боялась, если тот, кто внутри, не остерегал ее. А сейчас он молчал. Отсутствовал.

А о чем думал Иешуа, никому знать не дано. Вероятно, если бы его спросили, о чем он думает в том или ином случае, он и сам не сумел бы ответить логично. Всегда, в любую минуту перед ним была точная цель: маленькая или великая, земная или Божественная, и он знал точку начала и точку конца, а что посередине - никогда не анализировал, не выстраивал логическую цепочку ассоциаций. Зачем?.. Как-то сказал Мари со смешком: я - как компьютер, у меня не мозг в человеческом понимании этого слова, а очень мощный процессор; но зачем процессору знать, как, откуда и куда идет сигнал...

Слышал бы это высказывание оставшийся в иудейском прошлом Мастер Петр ужаснулся бы провидческой точности метафоры. Он-то отлично знал, почему мозг ученика реально стоит сравнить с компьютером, хотя сравнение окажется явно не в пользу последнего - будь он хоть самый мощный из всех существующих... Петр знал. И кто-то еще на Земле знал - из нынешних. Петр знал - кто, но что с того знания толку? Петр - далеко, не достать...

А тем временем примчались. Таксист с визгом, стирая резину протекторов, затормозил у темной громады ангара, на которой тем не менее ярко горели, освещая пустынное пространство у входа мертвенно-красным светом, метровые буквы: "Richardson amp; Son".

Таксист испарился, как вечно живущий в американской памяти народной Бэтмен на своем бэтмобиле: вжик - и нет его.

Трое остались одни. Ветер откуда-то явился, мокрый и колкий ветер с Ист-ривер, погнал по асфальту обрывки газет, пустые банки из-под пива и колы, еще какой-то мусор.

– И дальше что? - спросил Крис.

Бодрился, гнал страх, но кто бы не почувствовал себя, мягко скажем, одиноко в этот час в этом месте? Разве что Мари? Она и не бодрилась, и никакого страха не ощущала, она просто спокойно ждала, потому что ничего иного в подобной ситуации представить себе не могла: ночь, ветер, безлюдье. И еще: Мессия был рядом. Чего тогда опасаться?..

Тяжелая громада ворот медленно, почти бесшумно раскололась надвое, и створки покатились в разные стороны, открывая пространство внутри ангара, практически черное, густое, может быть даже живое, не пускающее в себя свет потому что мощные лампы, вспыхнувшие у входа, не могли вырвать из тьмы даже пары Метров в глубину. Но в сжатой полоске света возникли четверо в камуфляже американских коммандос с короткоствольными, почти игрушечными в их лапищах автоматиками и пятый - в аккуратном черном костюмчике нью-йоркского "яппи", в белой, естественно, рубашечке, с галстучком-шнурком, в очечках без оправы, что было весьма модно теперь, даже если зрение - стопроцентное или коррекцию еще в детском саду сделали. Уменьшительные суффиксы в данном случае особо уместны, потому что кукольный мальчик-"яппи" смотрелся крохотулькой рядом с настоящими коммандос.

– Господин Ханоцри? - вежливо, склонив, как птица, голову чуть направо, спросил "яппи". И, не дожидаясь ответа, повел правой же рукой в темноту ангара. - Господин Ханоцри ждет вас. Я провожу.

Иешуа засмеялся.

Смех прозвучал странно, даже чужеродно в этих почти священных, храмовых темноте и тишине.

– Я сказал что-то смешное? - "Яппи" теперь склонил голову налево.

– Отнюдь нет, - оборвал смех Иешуа. - Ты куда как серьезен, служивый человек. Смешна сама ситуация, уж очень она театральна, но тем проще будет общение. Мне не приходилось бывать в театрах - ни в Риме, в Древнем, как вы его называете, ни теперь, но, полагаю, театр - это игра, и очень трудно, задумывая трагедию, не получить в итоге комедию или даже фарс.

– От великого до смешного - один шаг, - тихо заметила Мари, которой было ужасно интересно.

– Я не вижу ничего смешного в той ситуации, в которой вы, господа, можете оказаться, - абсолютно серьезно и при этом спокойно, безэмоционально произнес "яппи". И непонятно было: то ли угрозил чем, то ли просто констатировал известный ему факт. - Прошу вас. - И нырнул в темноту.

Иешуа, Мари и Крис последовали за ним, а громилы шли сзади, задрав в потолок автоматы. Прикрывали, значит, с тыла.

Темнота по-прежнему жила своей темной жизнью, но позволила зажечь внутри себя тусклую дорожку под ногами идущих, которая ничего по сторонам не высвечивала, но определяла путь, по которому все и шагали, а дорожка прихотливо виляла, что-то невидное огибая, что-то оставляя в стороне, и привела в итоге к внезапно высветившейся двери с большим тач-определителем обок. "Яппи" приложил ладонь к определителю, тот из белого стал синим, и дверь, щелкнув, отъехала. За ней оказался большой и ярко освещенный лифт с зеркальными стенами, полом и потолком, в котором легко уместилась вся компания, по многу раз отразившись в зеркалах, и в зеркалах внутри зеркал, и дальше, дальше, пока зрения хватало.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});