Звезды и полосы (сборник) - Андрей Михайлович Столяров

на мостовой. Лица у них безжизненные, поскольку аватары еще по-настоящему не настроились, скулы, щеки, глаза как будто выточены из пластмассы. Скопище манекенов, музей восковых фигур. И перед ними – Платоша, в хитоне, переступающий греческими сандалиями.

Сцена, прямо скажем, запоминающаяся.

Тогда и было в результате дискуссии решено, что все присутствующие в данный момент объявляют себя свободными гражданами, основателями того, чего еще нет. («Мы, народ»… – шепотом сказала Алиса. Я, честно признаюсь, сперва не понял, что она имеет в виду). А вот дальнейшая натурализация уже будет строго регламентирована: каждый соискатель должен будет пройти тщательный и беспристрастный отбор. Платоша этот механизм неплохо продумал: три рекомендации от действительных граждан, три кодированных сообщения, подтверждающих неограниченный доступ. Главное, подчеркнул он, сохранить прежний настрой, те фундаментальные качества, которые делают нас сообществом, не дать их размыть, не позволить им раствориться в привычном земном эгоизме.

– Наш главный принцип: каждый живет, как хочет, и не мешает другим.

И тогда же была введена система туристических виз, которые на открытом сайте предоставляются всем желающим. Правда, действовала такая виза только двадцать четыре часа. Потом ее нужно было возобновлять.

Сомнения, которые при этом возникли, Платоша тут же развеял.

– Нам, вероятно, не стоит чрезмерно отгораживаться от мира, – пошаркивая сандалиями, сказал он. – Не стоит, ни в коем случае, подражать карикатурным ужимкам той части земных «элит», которые возводят вокруг себя кирпичные стены, ставят охрану, пускают сторожевых собак. Защищают свой рафинированный уют от «быдла», от «лузеров», от «толпы». В этом есть, на мой взгляд, что-то недостойное человека. Зачем нам воспроизводить привилегированную деспотию мещан? Если кто-то хочет увидеть наш мир, пусть он свободно придет и увидит его. И пусть он придет сюда во второй раз, и в третий. Быть может, наступит момент, когда он захочет остаться здесь навсегда. Получит, гражданство, станет одним из нас.

Никто вроде бы не возражал.

И также легко был решен вопрос о поддержке этого многопрофильного продукта. Аль коротко сообщил, что никакой дополнительной платы от нас как от юзеров не потребуется. Достаточно будет объединить наши пользовательские ресурсы в локальную сеть, и держать на дежурстве, то есть постоянно включенными, семь-восемь системных точек. График дежурств будет исполняться автоматически.

– Это наш собственный сервер, и мы тут никому ничего не должны.

Собственно, вот и все.

А в остальном, как предложил тот же Платоша, давайте не будем чересчур забегать вперед, не будем заранее предугадывать что там и как. Когда возникнет проблема, тогда и будем ее решать. Все вместе, не торопясь, мнение каждого гражданина должно быть обязательно учтено.

– И никакой власти, никакого администрирования, никаких принудительных мер. Мы здесь все равны.

Кто бы с этим не согласился?

Только Алиса, сидевшая рядом, негромко сказала, что еще Гесиод – это Греция, в пятом веке до нашей эры – призывал опасаться ораторов. Хороший оратор может убедить слушателей в чем угодно.

– Поверишь в любую чушь.

– А ты что, против? – спросила Квинта.

И Алиса, помнится, опустила глаза.

– Да нет, я не против, – скромно сказала она.

Удивительно, как я все это помню. Хотя должен сказать, что первоначально идея меня не слишком заинтересовала. Конечно, меня, как и всех, привлекал необычный контактный эффект: тотальное подключение, внезапный переход из реальности в виртуал. Такого еще никому добиться не удавалось. Однако разве мало в мире чудес? Чуть ли не каждый день появляется что-нибудь новое. И буквально в то же мгновение оно изо всех сил начинает кричать, что, дескать, ничего подобного никогда еще не было – с экрана телевизора, из эфира радиостанций, с ярких биллбордов, прорастающих на улицах, как мухоморы. От этого в конце концов устаешь. Ну, еще одно маленькое коллективное сумасшествие, еще один набор детских кубиков для тех, кто не повзрослел.

Волна поднимется – волна схлынет. От гудящего напора воды останется только пена.

К тому же, хоть до моего сознания это и не сразу дошло, меня пугала темная пустота, царящая «наверху». Обычно игровой мир компьютера ограничен. Как бы тщательно ни был разработан его геймерный антураж, сколько бы уровней последовательного усложнения он в себя ни включал, всегда есть предел. Границы искусственного четко определены. Вообще, вот он – экран, а вот он – я, находящийся на расстоянии от него. Этот разрыв не преодолеть. Тут же было нечто принципиально иное: бескрайнее, необъятное, исполненное безжизненности ничто, в котором тонешь, как мотылек. Оно притягивало и завораживало. Оно рождало мысли, которые раньше в голову просто не приходили. Квинта, например, могла, сидя на краю мостовой, не шевелясь, часами смотреть в никуда.

Она спрашивала:

– Как ты думаешь, там что-нибудь есть?

Я отвечал, что согласно элементарной логике, ничего там нет. Все, что мы видим вокруг – творение наших рук.

– Нет-нет, – говорила в таких случаях Квинта. – Все-таки там что-то есть. Что-то совершенно чужое для нас, что-то загадочное, что-то такое, чего мы пока не в силах понять…

Она вздрагивала, зябко поводила плечами. Я благоразумно молчал о том, что чувствую то же самое. И, вероятно, не только я. Мало кто из свободных граждан, умеющих ходить в пустоте, рисковал по-настоящему отдаляться от города. Только так, чтобы все время видеть его. Сверхъестественная чернота пространства, наверное, действовала на всех. Действительно, а вдруг там что-то есть? Вдруг в самом деле, бродят в непостижимых глубинах – тени теней? Видимо, просыпались атавистические инстинкты: ночь всегда предвещает опасность. На Земле от черного взора вселенной нас укрывает небо, а здесь, где настоящего неба нет, не может укрыть ничто.

Тьма пронизывает нас как рентген.

И все-таки я в этом мире остался. Тут были два обстоятельства, которые напрочь вытеснили все остальное. Во-первых, как правильно объяснил Платоша, это свобода. До сих пор я даже и представить не мог, каким чудовищным прессом давит на нас Земля: плывешь в безумной толпе, мучительно трясешься в маршрутке, втыкаешься в пробку, протискиваешься, как угорь, по тротуару, мяучат сотовые телефоны, ослепляет реклама, дрожат перепонки в ушах, пылает сетчатка глаз. Тысячи правил, которым необходимо следовать, тысячи обязательств, впитывающихся как радиоактивная пыль, прокручиваешься сквозь них, словно в стиральной машине: влажный, измятый, тряпичный, гул в голове. Нигде от этого не спастись, дома те же электронные щупальца, проникающие сквозь стены – теребят, указывают, направляют, душат в объятиях. Делаешь не то, что хочешь, а то, чего от тебя ждут, идешь не туда, куда надо, а туда, куда все: волочишься, захлебываешься, уминаешься, толком не понимая зачем, почему?

В городе я себя чувствовал, как рыба, всплывшая из глубин. Меня распирало