Воспоминания о Николае Шмелеве - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары

я больше относил к «лирикам», а он — к «физикам». Только после прочтения его первого романа «Пашков дом» и статьи «Авансы и долги» я увидел в нем экономиста, склонного тоже к лирике.

Пять лет спустя после распада Советского Союза у меня состоялась первая беседа с ним, в формате интервью для издаваемой в то время Алексеем Аджубеем газеты «Третье сословие». Зашел тогда разговор о перспективах погашения Россией долгов советской власти и о способности постсоветской России рассчитаться со всеми полученными «авансами».

Тогда у нас состоялся, по-моему, первый «разговор по душам». Только пятнадцать лет спустя Николай Петрович самому себе признавался, что русский бизнес, который нами воспринимался как некое «третье сословие», оказался слишком «жлобским» по своей натуре, поэтому-то и недальновидным, и неконкурентоспособным.

Эту мысль он развивал и в нашей беседе, опубликованной в «Дружбе народов» (2011. № 7), которая выходила сначала под заголовком «Прогнозы и надежды». Потом эти идеи развивалась им в более обстоятельной статье «Россия в дихотомии Востока-Запада через 50 лет» (Альманах «Россия перед близким Востоком и недалеким Западом». М., 2012). В ней он напомнил: «Вряд ли какой другой народ в XX веке пережил за сто лет столько войн и кровавых революций и потрясений, не говоря о голодоморах сначала на Украине, а потом и в самой России: это и русско-японская война с „январской революцией 1905 года“, а за ней мировая война и две революции. Россия хлебнула горя не меньше, чем Украина и любая из других стран СНГ».

Признаюсь, наша последняя беседа-интервью и подсказала мне мысль о собирании партитуры «столетней» Великой войны, которую я попытался развить в своей книге «Самосокрушение».

Последствия пережитых Россией в XX веке войн и революций не изжиты до сих пор. Из двух возможных сценариев — пессимистического и оптимистического — первым, к сожалению, приходит в голову пессимистический. Николай Петрович был убежден, что русский народ еще не выдохся. Но и он может надорваться, если ему не удастся восполнить тот утраченный генетический ущерб от продолжающейся депопуляции как следствие всех войн и революций.

«Конец самостоятельной истории России в традиционном ее облике связан не столько с внешними факторами, сколько с нынешним внутренним состоянием страны, — доказывал Шмелёв. — Россия больна изнутри, наследственно. Получилось так, что примененная к ней в 1990-х годах рыночная, по-своему тоже „революционная“, терапия лишь усугубила происходившие в ней болезненные процессы. Они стали развиваться давно, еще в советские времена».

В длинном списке болезней современной России первым он называл резко ускорившийся процесс депопуляции страны. После этого и углубляющийся демографический кризис. Отсюда следует и запустение огромных ее территорий, а также — тревожные сдвиги в ее этнической структуре. Отток населения из ее восточных районов на запад, а не наоборот. Отсюда же и сократившаяся под влиянием, прежде всего, искусственных политико-административных экспериментов иммиграция и возросшая эмиграция наиболее активной, дееспособной и образованной части населения. Все это порождает обоснованные опасения, что в предстоящем полстолетии Россия не сможет удержать в своем составе не только Восточную Сибирь с Дальним Востоком, но и ряд прикавказских автономий. Там будут пролегать южные и восточные границы России в середине XXI века — по Каспию, по Лене, по Енисею, а может быть, и по Оби. Предсказывать ее будущие границы сегодня не возьмется никто.

Теперь стало очевидно — без целенаправленных общегосударственных усилий с упором именно на государственные инвестиции и поощрительную социальную политику стихия рынка России не способна решить и другие задачи. Преобладавшая ранее в российском руководстве ультралиберальная идеология либо пренебрегала этой крупнейшей проблемой современности, либо и того хуже — сознательно вела дело к избавлению страны от «излишнего бремени». Это же инициировало в 1991 г. и развал Советского Союза под тем же самым предлогом избавления России от «бремени лишних нахлебников».

Нет никакой уверенности в том, что при жизни новых двух-трех поколений Россия сумеет преодолеть последствия жесточайших структурных изменений в экономике, которые ей пришлось претерпеть за последние двадцать лет. Разве что за исключением энергосырьевого сектора и отчасти военно-промышленного комплекса. Прежний экономический потенциал страны разрушен или почти разрушен. Это: традиционное тяжелое машиностроение, приборостроение, авиационная и автомобильная промышленность, железнодорожное строительство, судостроение, уж не говоря обо всем комплексе потребительских отраслей и аграрном секторе. По всем этим направлениям сложившиеся условия в стране не внушают особого оптимизма, если исключить, конечно, издревле присущую российскому человеку надежду на чудо и авось.

На мое напоминание о его прежних оценках, что мы кормимся за счет мировых цен на нефть и живем по принципу «нефть в обмен на колбасу», Николай Петрович возразил:

— Ну, положим, живем мы не только в обмен на колбасу, получаем кое-что и другое. К примеру, деликатесы, о которых раньше и слыхом не слыхивали. Все получаем, кроме ожидаемых инвестиций в нашу экономику.

В последних наших беседах мы то и дело возвращались к назревавшему кризису на Украине. Причину его Николай усматривал в том, что для Киева Запад становится теперь более близким, чем олицетворяемая Россией постсоветская Евразия.

В журнальном варианте эти мысли и другие «острые моменты» по понятным причинам были сокращены. Последние беседы проходили урывками, в три захода в обстановке обострившегося к концу года украинского кризиса и непонятных революций во внешнем мире, в нашем ближнем и не столь дальнем зарубежье.

«Арабская весна» к тому времени успела наложиться на более близкую нам украинскую «зиму тревоги нашей». Работая в академических институтах и будучи давними членами Союза писателей, мы с Николаем не могли оставаться равнодушными и к проводимым реформам РАН и преобразованиям в писательском сообществе. К тому времени власти догадались ввести годовой мораторий на реорганизацию Академии наук. Незадолго до перенесенной им болезни Николай сказал: «Пережить бы нам все эти моратории… Очень настораживает меня само это слово. От него какой-то мертвечиной отдает, внушает какую-то безнадегу…»

Знакомой нам обоим актрисе Алле Демидовой, которая когда-то вместе со Шмелёвым училась на экономическом факультете МГУ, после прочтения нашей беседы в «Дружбе народов» наши прогнозы показались тоже слишком безнадежными. Да и перспективы малоутешительными. Услышав это, Николай, немного помолчав, произнес:

«Боюсь, Леонид, если мы и попытаемся вносить в нынешнюю безнадегу какие-то коррективы, общая картина в мире не изменится. Как тут не вспомнить роман Джона Стейнбека „Гроздья гнева“ и другую его книгу „Зима тревоги нашей“. Он писал их в преддверии первого мирового экономического кризиса. За ним вскоре и последовала Вторая мировая. До России она дошла только через десяток лет. До Европы она докатилась быстрее, чем до Америки. У меня теперь такое ощущение, что новая война у