Просто дети - Патти Смит

Я же придумывала себе наряды а-ля статистка из французского кино «новой волны». Составила несколько ансамблей: например, полосатая блузка с широким воротом «Кармен» и красный шарф, точно у Ива Монтана в «Плате за страх», или зеленые легинсы с красными балетками, как у битниц с левого берега Сены, или аналог костюма Одри Хепберн в «Забавной мордашке»: длинный черный свитер, черные легинсы, белые носки и черные балетки «Капезио». Каков бы ни был сценарий, на сборы я тратила минут десять, не больше.

Роберт выбирал одежду так, словно превращал себя в живое произведение искусства. Забивал небольшой косяк, выкуривал и анализировал свой скудный гардероб, одновременно рассматривая аксессуары. Марихуану он приберегал для выходов в свет: она успокаивала его нервы, зато подавляла чувство времени. Было очень смешно, но утомительно дожидаться, пока Роберт решит, сколько именно ключей подвесить на пояс.

Сэнди и Роберта роднило внимание к деталям. Идеальный аксессуар они разыскивали с пылом кладоискателей-эстетов, вдохновлялись творчеством Марселя Дюшана, фотографиями Сесиля Битона, Надара или Хельмута Ньютона. Иногда Сэнди в аналитических целях несколько раз щелкала «Полароидом», и немедленно начинался диспут «Можно ли считать полароидные снимки искусством?». Наконец, наступал час шекспировского вопроса: надеть Роберту три ожерелья или не надеть? В итоге оказывалось, что одно ожерелье — это слишком неброско, а два создают ложное впечатление. И вновь разгорался спор: три ожерелья или ни одного? Сэнди понимала, что Роберт решает эстетическое уравнение. Да и я тоже понимала, но для меня главным вопросом было — идти к «Максу» или не идти; когда начинались замысловатые обсуждения всяких тонкостей, я отвлекалась — просто теряла нить, точно обкуренный подросток.

* * *

В вечер Хеллоуина, когда дети в пестрых бумажных костюмах, предвкушая удовольствие, перебегали Двадцать третью улицу, я вышла из нашей каморки, одетая в темно-синее платье из «Восточнее рая», зашагала по белым клеточкам шахматного пола, сбежала вприпрыжку по нескольким маршам лестницы и остановилась у двери нашего нового номера. Бард сдержал обещание — ласково кивнув, положил мне на ладонь ключ от 204-го. Прямо за стеной написал свои последние строки Дилан Томас.

В День Всех Святых мы с Робертом собрали наши скудные пожитки, отнесли в лифт и вышли на третьем. Наш новый номер находился в задней части отеля. Туалет размещался на этаже и давно не ремонтировался. Но в самом номере было очень мило, за окнами виднелись старые кирпичные дома и высокие деревья, растерявшие почти все листья. Двуспальная кровать, раковина с зеркалом, встроенный шкаф без дверцы. Переезд окрылил нас.

Роберт выстроил в ряд под раковиной свои баллончики с краской, а я, порывшись в своей коллекции тканей, завесила шкаф отрезом марокканского шелка. В номере был большой деревянный письменный стол — Роберту для работы. Хорошо, что номер на третьем: я мигом взбегала домой по лестнице вместо того, чтобы ехать на ненавистном лифте. Теперь мне казалось, что холл отеля, где я чувствовала себя как рыба в воде, — продолжение нашей комнаты. Если Роберта не было дома, я усаживалась в холле и преспокойно писала стихи, с удовольствием вслушиваясь в шум вокруг. По холлу сновали другие жильцы, часто говорили мне мимоходом что-нибудь поощрительное. После переезда Роберт почти всю ночь просидел за большим столом, работая над первыми страницами новой книги-раскладушки. Он использовал три мои фотографии из фотоавтомата — я на них в кепке а-ля Маяковский — и окружил марлевыми бабочками и ангелами. Увидев это, я вся разомлела от счастья: как приятно, что мой образ пригодился Роберту для творчества. Я думала, что только благодаря Роберту войду в историю.

Мне наш новый номер подходил больше, чем Роберту. Он отвечал всем моим потребностям, но даже в этом номере мы не могли работать одновременно — тесновато. Поскольку Роберт занял стол, я прикрепила к своей части стены лист атласной бумаги «Арш» и взялась рисовать наш двойной портрет на Кони-Айленде.

Роберт делал эскизы инсталляций, которые не мог воплотить в жизнь, и я чувствовала его досаду. Он переключился на изготовление ожерелий. Его поощрял Брюс Рудоу, считавший, что ожерелья имеют коммерческий потенциал. Роберту всегда нравилось делать ожерелья — сначала для матери, потом для себя. В Бруклине мы с Робертом делали друг дружке особые, все более замысловатые амулеты. В 1017-м номере верхний ящик нашего комода был доверху набит лентами, веревочками, крохотными черепами слоновой кости, бусинами из серебра и цветного стекла, купленными задешево на блошиных рынках и в мексиканских церковных лавках.

Сидя на кровати, мы низали жемчуг, бисер, на который в старые времена выменивали африканских рабов, и лакированные косточки от старых четок. У меня ожерелья получались грубоватые, у Роберта — тонкой работы. Я плела косички из кожи, а он добавлял бусины, перья, узлы и кроличьи лапки. Правда, на кровати работать было неудобно: бусинки терялись в складках одеяла или закатывались между половицами.

Несколько готовых вещей Роберт развесил на стене, остальные — на вешалке с внутренней стороны двери. Брюса ожерелья восхитили, и Роберт стал экспериментировать с новыми замыслами. Подумывал использовать самоцветные бусины, оправлять кроличьи лапки в платину, отливать черепа из серебра и золота. Но пока это было невозможно, мы обходились подручными материалами. Голь на выдумки хитра, а мы были самой настоящей голью перекатной. Роберт виртуозно превращал банальное в божественное. Составные части своих творений он находил в окрестностях — в дешевой галантерее «Лэмстон» напротив отеля и магазине для рыболовов «Кэпитол фишинг» несколькими домами дальше.

В «Кэпитол» стоило покупать плащи-дождевики, бамбуковые удилища или спиннинги «Амбассадер», но нас интересовали всяческие мелочи. Мы покупали нахлыстовые мушки, блесны с перышками и крохотные свинцовые грузила.

Лучше всего для ожерелий подходили искусственные мухи фирмы «Маски» — всех цветов радуги, пятнистые, белоснежные. Хозяин только вздыхал и вручал нам покупку в бумажном пакетике вроде тех, куда кладут дешевые леденцы. Сразу было видно, что рыбаки из нас никакие, но хозяин нас запомнил и часто продавал со скидкой сломанные блесны с цельными перьями. Однажды он предложил нам подержанную коробку для рыболовных снастей с раскладными полочками: в ней было очень удобно хранить художественные материалы.

В «Эль-Кихоте» мы всегда примечали, кто заказал омаров. Как только посетитель расплачивался и уходил, я ссыпала клешни омаров в салфетку. Дома Роберт мыл клешни, отшкуривал и красил аэрозольной краской. Я произносила молитву, благодаря омара за пожертвованные клешни, а Роберт нанизывал их на веревочку, перемежая узелками и медными бусинами. Я делала браслеты: сплетала кожаные обувные шнурки и дополняла мелкими бусинами. Всю нашу продукцию Роберт преспокойно навешивал на себя: надеялся найти покупателей. Во всяком случае, смотрели на него с любопытством.

Сами мы любили обедать в кафе-автомате, хотя там омаров не подавали. В автоматах обслуживали быстро, а блюда, несмотря на дешевизну, были по-домашнему вкусные. Роберт, Гарри и я часто ходили туда втроем, причем у ребят сборы в дорогу часто длились намного дольше, чем сам обед.

Обычно получалось так. Иду звать Гарри. Он куда-то задевал ключи. Шарю по полу, нахожу ключи под каким-нибудь эзотерическим трактатом. Гарри садится читать этот трактат и по ассоциации вспоминает, что ему нужно найти другую книгу. Пока я ищу второй трактат, Гарри забивает косяк. Приходит Роберт, и они с Гарри курят. Я понимаю: мне тут делать нечего — по обкурке у них уйдет целый час на любое минутное дело. Потом Роберт решает надеть джинсовый жилет, который сделал, отрезав рукава от своей куртки, и возвращается к нам. Гарри изрекает, что мое черное бархатное платье слишком мрачно выглядит, чтобы носить его днем. Пока мы спускаемся по лестнице, Роберт навстречу нам взмывает на лифте: бестолковая суета, точно в стишке про валлийца Теффи[73].

«Хорн и Хардарт» — король всех кафе-автоматов — находился прямо за рыболовным магазином. Занимаешь место за столиком, берешь поднос, идешь к рядам окошек в дальней стене. Опускаешь в прорезь монетки, открываешь стеклянную дверцу, достаешь сэндвич или свежий яблочный пирог. Казалось, эта система навеяна мультиками про Багза Банни и Даффи-Дака. Больше всего я любила тушеную курицу с овощами или особый сэндвич: булка с маком, сверху сыр, горчица и листья салата. Роберту нравились оба их фирменных блюда — запеканка из макарон с сыром и шоколадное молоко. Роберт с Гарри дивились, что я равнодушна к легендарному шоколадному молоку от «Хорн и Хардарт», но мне оно казалось слишком густым: я выросла на шоколадном сиропе «Боско» и порошковом молоке. В общем, я предпочитала кофе.