Злой дух Ямбуя (сборник) - Григорий Федосеев

Мать ничего не ответила, но так глянула, что я долго не мог прийти в себя. Она окончательно смирилась с мыслью о смерти Аннушки и, конечно, теперь уже не верила ни в какие лекарства. Откровенно говоря, я до последней минуты ожидал другого исхода.

Бесшумными шагами ко мне подходит Лангара.

– Видишь! А ты сказал, что человек сильнее Харги. – И, прикрыв одеяльцем люльку с умирающей Аннушкой, подает знак Карарбаху трогать аргиш.

Что ей ответить, куда отвести глаза, чтобы не встречаться с обвиняющим взглядом старухи? Стою опустошенный. Жаль Аннушку…

Караван вытягивается в длинную шеренгу. Как только олень с привьюченной люлькой на спине сделал два-три шага, неумолкавший крик новорожденной прекратился, будто ребенок с нетерпением ждал этой первой минуты начала пути в жизни.

Вот он, тот самый врожденный инстинкт кочевника, что пробуждается в нем вместе с первым глотком воздуха, с первой каплей материнского молока!

С появлением на свет новорожденную окружал свежий смолистый запах хвои, дым костра, шум леса, крик тугуток, лай собак, журчание ручейка. Все это пришло к ней первым ощущением, с началом жизни и, может быть, до смерти будет сопутствовать ей.

Карарбах выводит оленей из перелеска и, взяв направление на юг, вкось пересекает марь. У него на сворке собачонка. За плечами поняжка. К ней привязан топор, чайник и серая сумка с продуктами. Старик, видимо, никогда не расстается с этим грузом. Я смотрю на удаляющегося Карарбаха и мучительно думаю: где я видел эту чуточку сгорбленную фигуру и эти уверенные шаги?..

Глава восьмая. Его звали Куйки

Это было давно. Наша экспедиция занималась обследованием безлюдного пространства восточнее Алданского нагорья. Полтора года мы прожили там среди дикой природы. Возвращались в жилые места на плоту по Учуру.

На всем этом длинном пути по реке стоял один эвенкийский поселок.

Мы соскучились по обыденной жизни, мечтали о бане, о картошке. Хотелось увидеть людей, их жилища, услышать девичьи голоса. Да мало ли о чем мечтает человек, возвращаясь из далеких и глухих мест.

Время тянулось медленно. Мимо и мимо проплывали незнакомые берега. Глаза давно устали искать приметы близости людей. Уже не верилось, что будет конец этим пустырям.

– Сено, глядите-ка, сено! – возбужденно крикнул Рафаил Плоткин, один из моих спутников.

На зеленой береговой полоске лежала копна сена. Дальше по кромке леса стали попадаться пни, поленницы дров, и, наконец, мы увидели коров, самых настоящих, двурогих коров, и, конечно, обрадовались, хотя коровы не проявили к нам ни малейшего интереса. Обидно, что и говорить!

Неожиданно из-за ельника встал крутой берег с нестройными рядами изб и конусами летних берестяных чумов. Нас издали заметили, и на бровку ската высыпала детвора. Дождавшись, когда плот подошел к берегу, они разом сбежали вниз к воде и помогли нам причалить к заливчику.

Мы сошли на берег, и сразу же нас окружила толпа загорелых, немытых ребят. Засунув пальцы в рот, они с нескрываемым любопытством рассматривали нас лукаво искрящимися черными глазенками. Я протянул всем поочередно руку. Дети прятались друг за друга, дичились. Но стоило старшей девочке подойти ко мне, как все посмелели.

– Здравствуйте, – сказала она, безбоязненно беря мою руку. – Вы – комиссия?

– Какая комиссия? – поинтересовался я.

– Не знаю, так все говорят.

– Председатель дома?

– Айсан? Дома. Вон его изба, у обрыва. Хочешь, поведу? – охотно предложила она.

– Тебя как зовут? – спросил я смуглянку.

– Сакарды! – крикнул кто-то из толпы.

– Что это значит по-русски?

– Сахар любит, – подсказали сразу несколько голосов подступивших к нам ребят.

Девочка повернулась к ним и что-то сказала на своем языке; те разом притихли.

– А что ты хочешь сказать председателю? – продолжала допрашивать меня Сакарды.

– Скажу, чтобы он побольше тебе сахару выдавал.

Сразу послышался приглушенный смех ребят. Девочка отняла свою руку, обидевшись, сказала:

– Не надо мне его сахара, у нас свой есть.

Не угодив шуткой и желая вернуть расположение девочки, я сказал серьезно:

– Мы приехали к председателю, чтобы рассчитаться с колхозом за работу оленей.

– А, вы экспедиция! – блеснув улыбкой, сказала девочка.

– Да.

По толпе ребят прошел одобрительный шепоток.

Меня сразу подкупила Сакарды своей непринужденностью и детской откровенностью. Она подвижна и легка, как птица в полете. Ее до черна темная кожа лоснилась. Глаза с ярким блеском смело глядели из-под густых ресниц. Черные волосы смазаны жиром и заплетены в косичку.

Мы с Плоткиным в сопровождении всей детской оравы поднялись на высокий берег. Изба председателя была новенькой, только что выстроенной, под тесовой крышей, тыльной стороной обращена к обрыву, а фасадом к маленькой площади, беспорядочно утыканной старыми летними чумами.

Сакарды подвела нас к высокому деревянному частоколу.

– Айсан, встречай, к вам люди пришли! – крикнула девочка, открывая калитку и, пропустив нас вперед, исчезла.

На веранде, за столом с кипящим самоваром, в одиночестве сидел мужчина лет сорока, пил чай. Увидев нас, он поднялся, одернул на животе рубаху, беспокойными глазами глянул на меня, потом на Плоткина, засуетился.

– Здравствуйте!.. Здравствуйте!.. Заходите, садитесь, гостям всегда рад. – И пододвинул к столу две табуретки. – Извините, что у меня такой раскордаш, жена уехала к своим в жилуху, а я, как видите, не справляюсь с домашним хозяйством, по уши утонул.

– Нам кажется повезло, к чаю угодили? – сказал Плоткин, присаживаясь к столу.

– С дороги чай не плохо. Как доехали?

– Спасибо, ничего.

Айсан достал из шкафчика чашки и стал разливать чай, не сводя с нас изучающих глаз.

Председатель был узкоплечий, небольшого роста, слегка оседал на левый бок, на хромую ногу. Лицо у него круглое. Нижняя челюсть слегка выдвинута. Давно не стриженые волосы лохмами лежали на голове. Одет он был неопрятно, на ногах обшарпанные кирзовые сапоги. Говорил вкрадчиво, словно стесняясь.

– Куда путь держите? – спросил он, ставя перед нами чашки.

– Пока к вам, – ответил Плоткин.

Брови у председателя дрогнули, он неестественно улыбнулся, но ничего не спросил.

– Мы ведь с вами, Айсан, давно знакомы, только не виделись, – наконец-то решил я объясниться.

Он пристально глянул на меня, на Плоткина – и вдруг радостная мысль осенила его.

– Из экспедиции, что ли?!

– Да.

Председатель с облегчением опустился на скамейку.

– Ревизию обещали из района, гляжу на вас и думаю, вроде бы не похожи на ревизоров, а другим тут делать нечего, живем мы на краю земли. За нами – ни души, гнус да болото.

– Ревизию по какому случаю? – спросил я.

– Кто его знает, – ответил он приглушенным голосом. – Сколько ни старайся, сколько ни делай людям добра, все им мало, так и норовят тебе напакостить!

– Это что, эвенки вас обижают?

– А то кто же!

– Вот уж не сказал бы, добрее не встречал людей.

– Это было когда-то, – энергично запротестовал председатель. – Теперь все грамотные. Пальца в рот не клади – враз откусят!

– Что-то вы путаете! Не знают они и малой доли людских пороков. Уж я-то насмотрелся на них за таежную жизнь.

– Кто его разберет. Может, это и не они кляузы в район пишут, а радист, – заколебался председатель и, не высказав своих мыслей, ушел в огород, принес пучок зеленого лука, несколько морковок.

На столе появился отварной картофель. Об этом мы могли только мечтать.

– Вы с устатка выпьете по маленькой? – И Айсан, не дожидаясь ответа, юркнул в избу, принес графин с водкой, рюмки.

У раскрытой калитки точно вырос из-под земли старик, длинный, худой, в эвенкийской поношенной одежонке, сшитой из самодельной лосины и загрубевшей от долгой носки. Он был крепок, в том возрасте, когда человек еще надеется на себя. Во всем его облике угадывался лесной кочевник.

Старик прикрыл за собою вход, робкими шагами подошел к веранде, ощупал ногою ступеньку, не торопясь, поднялся на не. Дальше не пошел. Прислонившись плечом к стене и сложив на животе натруженные руки, он оглянулся. Его не удивило присутствие незнакомых людей. Лицо у старика бесцветное, сухое, как камень, исполосованное лиловыми рубцами, было спокойно. Казалось, ударь сейчас по хате гроза – и он не пошевелится.

Старик смотрел на председателя доверчивыми, совсем детскими глазами, не знавшими ни лукавства, ни лжи. В них он был весь и вся его, как видно, нелегкая жизнь.

Айсан делал вид, что не замечает старика, продолжал пить чай.

Эвенк молчал. Стоял неподвижно, древний и крепкий, как столетний дуб.

– Айсан, старик, видно к вам пришел. Отпустите его или посадите за стол, нам неудобно перед ним.

Председатель нехотя повернулся к эвенку.

– Ты опять пришел, Куйки[14]! Сказал, не ходи, не могу разрешить.