Годины - Владимир Корнилов

— То-то и оно, — отозвалась от печи Капитолина. — На должность влезла, а ума для дома не хватает. Была блаженная, такой и осталась.

Капитолина не видела, как в добрых Васенкиных глазах засветился недобрый огонь, и, только услышав незнакомый ей прежде твердый голос, от неожиданности выпрямилась, едва не задев головой печь. Васенка, глядя из-под сдвинутых бровей ей в лицо, говорила:

— Керосин у тебя есть, Капитолина. И ты мне его дашь. Вот эту бутыль заполнишь и еще свою нальешь! — Васенка встала, не давая гневу излиться, прошлась по тесной горнице; словами ударяя в слабые места Капитолины, досказала:

— А не дашь то, что положено, не выйдет завтра трактор — придешь и впряжешься в борону рядом с другими бабами! Все тебе ясно? Вот у меня предписание райкома и лично Кирпичева. — Она вынула из кармана куртки, показала сложенную вчетверо пустяковую бумажку с нарядами за прошлый месяц. Васенка знала, как боится Капитолина потерять свое сытое место, доставшееся ей какими-то хитрыми ходами, с помощью самого председателя сельпо Кирпичева, и потому не сомневалась в том, что на этот раз Капитолина Христофоровна сдастся без боя. И в самом деле, Капитолина, потрясенная сразу всем: незнаемой прежде начальственной твердостью Васенки, участием в делах ее самого Кирпичева, ви́дением пахотной борозды, по которой ей, не дай бог, придется тащиться в конячьей упряжи, — будто прикипела к печи.

В кудельках закрученных волос, багрово освещенная с одной стороны огнем, она следила за руками Васенки, как загнанная в угол нашкодившая кошка.

Васенка подержала на виду бумажку, не спеша засунула обратно в карман, подняла, поставила на лавку бутыль.

— Так что наполняйте, Капитолина Христофоровна! Тратить на вас время больше не можно.

5

К Петраковым Васенка не хотела заходить: какой с них спрос за керосин, когда картошки и той в подполе не сыщешь — подобрали всю еще до мая. Нюра, однако, увидела ее с крыльца, в радости, стесняясь, позвала:

— Зайдите к нам, Васена Гавриловна!..

Нюра всего на годочек старше Зойки, но вытянулась чуть ли не вровень с самой Васенкой. Хоть и худа, и бледна, а глаза живые, и вся какая-то располагающая к себе, — недевичьей озабоченностью, что ли?

Нюра зазвала Васенку, стояла теперь перед ней потупившись, теребила рукав старенькой, от стирки потерявшей цвет, кофты.

— Ну что, светленькая! — ободрила ее Васенка. — Где краски-то на веснушки взяла?

— Ай, да ну их! Будто с берез сыплются, — в сердцах отмахнулась от своей горести Нюра, не поднимая на Васенку глаз, едва слышно выдохнула: — От Вити второе письмо нам…

Васенка видела, как закраснели мочки ее ушей, даже на бледных щеках проступили пятнышки радостного смущения, с материнской, грустной понятливостью подумала: «Вот и подросла невестушка для Вити. Да можно ли в общем-то горе о свадьбе мечтать?!»

— Что пишет-то? — спросила, припоминая, что им с Зойкой братик прислал только одно, совсем коротенькое письмишко, и то давно, сразу как призвали его в город.

— Отписал, что все ладно! В слесари-сборщики поставили. Моторы собирает. Для танков, надо понимать. А вот про тягости — ни словечка! Такой он — про плохое разве напишет!

«Да, он такой!» — подумала Васенка, облегчаясь мыслью, что и у братика наконец что-то налаживается в жизни. И, не подумав, спросила:

— Письмо-то дашь поглядеть?

Сказала и запереживала за милую ей девушку — в такую неловкость поставила! Нюра не осиливала поднять глаза, руки ее метались у ворота кофты.

— Там, Васена Гавриловна, стихи… Ну, понимаете?.. — пролепетала она. — Нужное-то я сказала…

Васенка привлекла к себе девушку, успокоила:

— Понимаю, все понимаю, светленькая. Главное, что у Вити все ладно. Это — главное, Аннушка!

— Я тоже так мечтаю. Вот честное слово! — Нюра оживилась, и Васенке радостно было от ее маленькой, ну, совсем маленькой радости. «А может, и не маленькой?» — подумала Васенка, входя вслед за Нюрой в-дом.

Маруся, всегда шумливая, раздраженная голодностью и заботами, на этот раз встретила ее по-тихому, даже какой-то испуганной улыбкой. Ополоснув в корыте руки, суетно вытерла их о подол, шагнула было к лавке, но подломилась в пояснице, охнула, ухватилась за бок.

— Вота где твоя пахота! — Она жалобно смотрела, ждала, что Васенка сейчас выговорит ей за то, что надумала домовничать не по времени, и тут же, в своей жалобности, с беспокойством взглядывала на Нюрку, стараясь угадать, не худой ли разговор был у них на крыльце, — о письме она знала, и надеялась, и страшилась за возможное счастье. По улыбчивости Васенки, по светлому лицу дочки углядела лад и враз успокоилась, опустилась на лавку, кинула на колени маленькие сухие руки.

— Что, опять на пашню тащиться? — справилась в сей минутной покорной готовности подняться, снова впрячься в бурлацкую вожжу.

И Васенка, глядя на нее, вдруг подумала, что за эту вот всегдашнюю ее готовность к любому надобному делу прощает ей все, как простила прошлым летом карманы, набитые еще не отвеянным зерном. Она знала, чем грозит это Марии, только и сказала, очутившись перед страшным для Семигорья случаем, суровостью скрепив готовое сорваться в жалость сердце: «Вернись, Мария, на ток. И сама — слышишь? — сама, до зернышка, обратно, в общую кучу…»

Васенка старалась не помнить про тот случай, сейчас ненароком вспомнила, и, видать, не к добру: заметила на сдвинутом в угол, затертом половике меньшую из Петраковых — большеголовую, плохо растущую Верку, с торопливостью отгрызающую от куска, цепко зажатого обеими ручонками; по-зверушачьи настороженно Верка глянула и тут же опять припала к куску. Васенка видела наметанным глазом, что лепеха, которую с такой жадностью изгрызала меньшая из Петраковых, спечена почти из чистой муки, и, чувствуя, как в новой жгучей догадке останавливается, будто спицей проколотое, ее измученное терпеливостью сердце, подумала: «Не хватит у меня добра. На всех не хватит. Не сдюжит сердце. Господи, зло уже в сердце идет!»

Наверное, она побледнела и пошатнулась. И Маруся увидела ее лицо и то, что она пошатнулась, увидела, и взгляд ее, полный отчаяния, боли и гнева, и пронзительный крик ее, все понявшей, был страшен:

— Нет! Нет! Нет! — Маруся кричала, оборотив кверху, к Васенке, маленькое остроносое лицо, выставив перед собой худые до прозрачности руки. — Нет! Ни зернышка, ни былиночки не брато!.. Нюрка с Валькой, они, они выручатели! На старых остожьях, в мышиных норах нашарили колосков. С полбадьи нагребли! Дали ржаного духу нюхнуть. А ты!..— Маруся упала головой на стол, затряслась в плаче. Нюра глядела на Васенку не виноватясь, может быть, впервые за свои семнадцать лет осуждала она Васенку взглядом.

— Правду мама говорит,— тихо сказала Нюра.

И Васенка расслабилась духом, сама молча заплакала, подошла, села рядом с Марусей, мягким, успокаивающим движением обняла. Она всегда сострадала Марусе-матери, этой невысоконькой, как подросточек, худенькой женщине, в вечной хлопотне добывающей себе и деткам право на любовь и жизнь. Благородство конюха Василия Ивановича, который так просто, по доброй воле вошел в неустроенную петраковскую семью отцом и хозяином, потрясло ее. И было, было! — зайдясь однажды в тоске от грубости Леонида Ивановича, она позавидовала непутевой Марусе за то счастье, что в спокойной убежденности принес ей конюх Василий Иванович Гожев. И знала Васенка: случится, сгинет на войне Василий — Маруся в тот же день наложит на себя руки. И никто, ничто не остановит ее! Сразу, от одной смерти, добавится на земле пятеро круглых сирот, потому что вся их опора, вся вера, надежда — он, Василий Иванович — муж, хозяин, отец. Сейчас, в мыслях казня себя за нанесенную в торопливости обиду, она в жалости гладила жесткое, казалось, из одной только кости, плечо Маруси, утешая ее и себя, с обычной своей мягкостью говорила:

— К лучшему дело-то складывается, Марусенька. В который раз Женя выручает. Может, и впрямь обойдемся без бабьих сил и мук. И под времечко подгонимся… — Сказала она о тракторе, о заботе, которая повела по селу, и Маруся тут же отошла, тут же закипела общим делом, как чугун с водой у огня. Всегда у нее так: подхватит слово и пойдет катить, не зная останову! Углядела она непорядок и в Васенкином деле и тут же определила виноватого. Поворотилась к Нюре, привскакивая на лавке, размахивая в нетерпеливости руками, заголосила:

— Ты-то, тихоня, с чего бездельничаешь?! Вота, колхозный комсомол, — одно название! Председатель с бутылью по миру ходит, а тебе не в догадку девок собрать! Васек Обухов был бы — хвосты бы вам накрутил. Накрутил бы! Ишь, заступила его место, а чему выучилась? Речи на собрании кричать?! А ну, крутись, бессовестная. И живо чтоб!..

Нюра ни с какого боку не чувствовала себя виноватой, широко раскрыв большие глаза, в удивлении спрашивала: