Новый мир. № 12, 2002 - Журнал «Новый мир»

— Ладно, скажу, что в Тверь.

Уже выходя, Володька улыбнулся как-то по-старому, как когда-то в школьные времена, когда удавалось выйти сухим из рискованной проделки. Улыбнулся, сказал:

— Не кисни, Ромка, прорвемся!

— Да уж, — я тоже попытался изобразить улыбку, — надеюсь.

— Надеяться мало. Действовать надо.

Я чуть было привычно не пожал плечами — вовремя удержался, кивнул вместо этого. Дескать, готов действовать.

Такие сложные процедуры, как продажа машины, квартиры, у Володьки прошли необыкновенно легко и быстро, и уже через неделю я жил в его трехкомнатке на берегу Финского залива, а шеф мой катался по городу на метро или ловил частника.

Моя работа по-прежнему заключалась в снимании телефонной трубки и фразе: «Извините, Владимира Дмитриевича сейчас нет». Иногда я уже просто не реагировал на воркование телефона, а продолжал как ни в чем не бывало палить по фашистам или бандитам. Действительно, сколько можно быть дрессированным попкой?..

Ночевать на Приморскую я шел нехотя, через силу. Очень там было неуютно, и в первую очередь, конечно, из-за Володькиной Юли… И в обычном состоянии она была капризная, резкая, до тупости упертая в каждой своей реплике, а тут еще — неприятности… Вообще как сиамская кошка стала — шерсть то и дело дыбом поднимается, при любой возможности в глотку когтями вцепиться готова.

По утрам, когда мы с Володькой завтракали, она входила на кухню в розовой ворсистой пижаме, с кислющей, припухшей рожей, всклокоченными волосами и тут же традиционно лезла в холодильник. Покопавшись там пару минут, досадливо хлопала дверцей, точно мы (а скорей всего — один я) съели что-то, что предназначалось ей. Иногда Володька спрашивал: «Юль, чего ты ищешь?» И она скрипучим, застоявшимся голосом задавала ответный вопрос: «А сока виноградного нет?» Володька лишь усмехался. «Купи вечером», — приказывала тогда любимая. «Если не забуду, — начинал раздражаться тот, — куплю». Голос Юли становился чище и властнее: «Не забудь, пожалуйста!».

Потом, сев на табурет закинув ногу на ногу и оголив свои белоснежные, до глянцевого блеска гладчайшие икры и коленки, Юля принималась планировать грядущий день. И обязательно ей нужно было в какой-то бутик или в солярий или же в парикмахерскую и тому подобное. Сперва Володька обычно делал вид, что не слышит, но кончалось неизбежно тем, что ему приходилось выкладывать ей пятьсот рублей, а то и тысячу.

Провожая любящего на работу не на работу (да, совсем непонятно куда), Юля требовала, чтоб он возвращался как можно быстрее, жаловалась, что ей одиноко, что здесь негде бывать, и тут же упрекала, что он ее давно никуда не выводил, что она тупеет в четырех стенах. Володька же в оправдание лишь бормотал: «Видишь, какой период сейчас. Вот расхлебаюсь, заживем снова по полной программе…» — и медленно пятился в парадное, одновременно кивая последней за утро жалобе своей девушки: «Слышишь, я устала ждать! Я не могу!»

Если Володька не спешил, не тормозил тачку возле дома, на Кораблестроителей, мы вместе шагали к метро. Обычно всю дорогу, а это минут пятнадцать, молчали, хотя меня каждый раз подмывало дать ему чистосердечный дружеский совет: «Выгони ты ее, пускай катится. От нее же одни напряги, да она просто из тебя тряпку делает, а ты… Зачем, Вовка?!» Это я повторял раза четыре в неделю, но сказать, понятное дело, ни за что б не согласился. Тем более сам убедился, каково быть одному, точнее — без любимой. Пусть стерва, но если любишь… А так даже мыться нет сил, не то что вылезать из банкротства.

Меня Юля как бы не замечала. За все время жизни в одной квартире она напрямую не сказала мне ни слова, хотя часто взглядывала так, словно беззвучно выкрикивала: «Чего тебе здесь надо? Откуда ты свалился, ублюдок?! Ну-ка — собрал вещички и покатился!» И в своем взгляде я чувствовал то же самое, тот же самый крик, те же слова. И мне так сильно, что я даже видел это во сне, хотелось дать ей пощечину. Именно — ладонью с размаху хлестнуть по ее отполированному кремами и йогуртами личику фарфоровой куклы; и я гадал, раздастся ли шлепок как об мягкое или я отобью руку о фарфор… А как она себя поведет — завизжит? тоже постарается меня ударить? оторопеет?.. Я старался не оставаться с ней наедине, сразу по приходе (если Володьки еще не было дома) прятался в спортзальчике, где теперь, на перенесенном из кабинета диване, ночевал.

Думаю, наша взаимная с Юлей антипатия и подтолкнула меня к мысли о том, что пора смыться из Питера… Ночи три я провел в «Дизайне» — переделанной в гостиницу коммуналке — что в районе метро «Ломоносовская». Сутки там стоили всего полтинник, и это не особо било по моим финансам.

Я покупал бутылок пять пива, пару воблочек с икрой и до поздней ночи не спеша смаковал. В первую очередь смаковал одиночество, возможность делать что захочу, свободу пройтись по коридору, не боясь столкнуться со взглядом Юли, а потом лечь в постель, зная, что утром не услышу ее скрипучего, заспанного голоса… Володьке я слал сообщение на пейджер: «Сегодня к тебе прийти не могу. Личные обстоятельства». Получал от него в ответ какое-то унылое: «Желаю удачи». Может, ему тоже теперь хотелось повеселиться с девчонками. Любовь-то любовь, но в такой любви, как у него к Юле, уверен, приятного мало.

4

Да, я решил сваливать. Понял — лучше не будет, наши дела не поправятся. Деньги мои хоть и медленно, все же таяли с каждым днем. Голоса в трубке становились все агрессивнее, и в конце концов я вовсе отключил телефон. Приходил в офис, выдергивал провод из розетки и садился за компьютер. Зато разыскивающие Володьку стали являться непосредственно сами. Долбили в дверь так, что казалось, вот-вот она следит со своих стальных шарниров. Бывало, я удачно пережидал эти долбления, бывало — не выдерживал и открывал. Долго убеждал визитеров, что Володьки нет и сегодня не будет, что связаться с ним пока невозможно. Обычно они все-таки верили и уезжали, но как-то я чуть было не попал в переплет. Какие-то мускулистые туполицые ребята, молча отстранив меня, прошли внутрь, оглядели склад, офис, а потом, угрожая сделать мне больно, узнали домашний Володькин телефон. Хотели еще и адрес, но я, видимо, убедил их, что не знаю… В тот вечер я добирался до трехкомнатки на Приморской, петляя по метро часа четыре, как отрывающийся от хвоста разведчик…

Выслушав мой рассказ, шеф обреченно вздохнул: «Бандиты. Кто, интересно, их нанял?.. Затягивается узелок. — А потом, помолчав, попросил: — Только Юльке не надо про это. О’кей?» — «Естественно», — ответил я.

Но что мне эта Юля, когда я теперь каждую минуту ожидал нового появления этих или других таких же. Мускулистых, молчаливых, туполицых. Только на этот раз они не станут церемониться, а просто возьмут и вышибут мне мозги. Я очень ярко представлял это дело.

Долго со всей мочи колотят в дверь. Не открыть невозможно, и я открываю. Мощным ударом меня швыряют в глубь склада, я падаю, ударяясь обо что-то затылком, на несколько секунд вырубаюсь. Хочу подняться — и получаю новый удар. И вот надо мной крепкое коротко стриженное существо, круглая голова, ничего не выражающие глаза. Ни искренней злости, ни сострадания. Посмотрело и ушло вверх, а вместо него — ствол аккуратного пистолетика. Черная дырочка, такая маленькая, но глубокая дырочка, что дна ее никогда не достичь. Бездонность, бездна… Вспышка, хлопок, толчок. Толчок, он сильнее самого сокрушительного удара, самого победного нокаута… Я не теряю сознания, я чувствую, с неживой уже ясностью чувствую, что мой череп, мой крепкий надежный череп раздроблен теперь на сотни, тысячи мелких осколков. Извилины мозга, по которым бегали разные мысли, пусть дурацкие, пусть ничтожные, подловатые мысли, превратились в бесформенную розоватую кашу… А коротко стриженные мчатся к кому-то на послушной машине, мчатся, чтоб сообщить: заказ выполнен.

Им заплатят обговоренную заранее сумму, и пускай потом выяснится, что они вальнули совсем не того, но мне-то уже какое дело? Я буду лежать на бетонном полу в луже своих мозгов, глядеть невидящими глазами на горящую лампочку. И свет не потревожит, я не сощурюсь, не отвернусь. Мне будет уже все равно. Для меня будет вечная тьма, и она никогда не кончится… Я не узнаю, приедут ли родители на мои похороны, где вообще меня закопают, сожгут в крематории или нет, что станет с Володькой, выйдет ли когда-нибудь на волю Макс. Для меня — лишь вечная тьма и полное равнодушие. И за что?

Поэтому, пока не поздно, лучше свалить. Пока это не случилось на самом деле.

Действительно, ждать хорошего было опасно и глупо, и однажды утром вместо офиса я поехал на вокзал. Отстоял длинную и неподатливую, как обычно летом, очередь к кассе, стараясь не задумываться, не сомневаться, и купил билет. Взял на возможно ближайший поезд — получилось на послезавтра, в десять вечера. Сначала от Питера до Москвы, а потом от Москвы до Абакана… Теперь основной задачей было продержаться эти неполные трое суток. Уцелеть.