Иосиф Сталин. Последняя загадка - Эдвард Радзинский

(Коба не прощал, когда человек начинал чувствовать свою значимость. Значимостью должен был награждать только он, Коба. Его ревность к Жукову, главному маршалу Отечественной войны, возникла, уверен, задолго до победы. Не случайно Коба захотел сам принимать Парад. Соратники конечно же сделали вид, что они в восторге. Кобу стали учить ездить верхом. Он взгромоздился на самую смирную лошадь, но она… тут же понесла! Мой друг вылетел из седла. Забывший за войну про всеслышащие кремлевские уши, Жуков посмел пересказать эту комическую историю, и это тоже явилось его большой ошибкой.)

– А я думаю, что не все так просто. Недаром злобные враги народа Гордов и Рыбальченко так славят товарища Жукова, – поспешил вставить Жданов.

– И входят в его окружение, – добавил Абакумов.

– Продолжай, Абакумов, – велел Коба.

– В последнее время участились случаи крушений самолетов. Оказалось, в руководстве ВВС орудует целая преступная группа американских шпионов. Нами арестован маршал Худяков, получена санкция на арест командующего ВВС маршала Новикова, есть еще громкие имена. Они принимали с заводов самолеты заведомо с дефектами. Это привело к катастрофам и человеческим жертвам. Кстати, все они числятся большими друзьями Святого Георгия Победоносца – как в подхалимском рвении один из них назвал товарища Жукова.

Холодная война

-Неплохо было бы Абакумову допросить самого товарища Жукова, – усердствовал Жданов.

Берия непроницаемо молчал. Но Коба будто не слышал Жданова. Он сказал:

– Видите, как много мы с вами сразу заметили. Все потому, что товарищ Черчилль нас мобилизовал. Зрение вмиг стало острее. Напомнил нам империалист, спасибо ему, что в нашу нынче плохо закрытую дверь сильно дуют капиталистические ветры. Я хочу, чтобы вы осознали новую и главную задачу – эту дверь мы сейчас закроем, и накрепко. Покойный мерзавец Геббельс был прав. В области идеологии врага должна встречать такая же армия, как на поле боя. Ни одного дня без разоблачения чуждых идей! Ты понял, Андрей? – обратился он к Жданову. – Идеология – твоя епархия. Наводи порядок! Иностранцы – засранцы… Этого, между нами говоря, не понимает наша интеллигенция, постоянно преклоняющаяся перед Западом. К сожалению, традиция низкопоклонничать идет у нас со времен Петрухи, – (так он часто называл Петра I). – Особенно к этому склонна интеллигенция еврейской национальности…

(Как засверкали глаза присутствующих! У нас на Кавказе, в нашем Вавилоне, никогда не было антисемитизма. В России – совсем другое дело. В народе говорят: «С антисемитизмом и водка крепче, и сахар слаще».)

– Следует напомнить народу, – говорил Коба, – что самый последний советский человек стоит на голову выше любого высокопоставленного буржуазного чинуши… – (Уже завтра сей афоризм зазвучит из всех радиоприемников.) – Подведем итоги, товарищи. С сегодняшнего дня мы начинаем нашу мирную войну. Беспощадное разоблачение господ космополитов, пресмыкающихся перед иностранцами. Придется крепко ударить по некоторой нездоровой части интеллигенции. Наша недоработка – мы не успели хорошенько ее почистить перед войной. Займемся этим сейчас. Мы напомним забывчивым товарищам про диктатуру пролетариата. Борьба должна вестись на всех направлениях. Вот почитал я наши исторические труды… Тебе, Андрей, надлежит выяснить, кто там пишет все это безобразие: паровой котел изобрел англичанин, электрическую лампочку – американец, радио – итальянец, самолет первыми испытали американцы… Разберись с бездельниками-историками. Надо выявлять приоритеты русской науки. Чтобы талантливый наш народ мог гордиться своим великим прошлым…

Мне показалось тогда, что я ухватил главное – возобновлялась знакомая идеологическая война с привкусом антисемитизма. Но как же я ошибся! Как всегда, я не понял планетарного замысла моего великого друга.

Пойму я его только потом.

– Что же касается Жукова… – продолжал Коба, – Он способный маршал. И тут спешить не надо. Я предлагаю отправить его командующим на юг в Одесский округ. Пусть отдохнет у моря, поймет свои ошибки.

Наш греческий хор дружно закивал.

(Впоследствии Черчилль объявил свою речь началом холодной войны между Западом и Востоком. Но ни он, ни мы не знали, что она явилась началом еще одной войны. Мой неутомимый друг-революционер собрался в очередной поход на собственную страну.)

Великий музыковед

– А теперь, – сказал Коба, – немного развлечемся. Садись за рояль, Андрей.

Великолепный «Стейнвей» стоял в Большой столовой рядом с радиолой. (Эту радиолу подарил Кобе «империалист Черчилль». У Кобы была огромная коллекция пластинок, на которых он сам делал отметки: «Дрянь», «Здорово!» и так далее.)

Жданов послушался.

– Сыграй нам Чайковского… допустим, из «Пиковой дамы»…

И Жданов начал играть. Все с уважением глядели на него (он был единственный в Политбюро, игравший на рояле). Правда, скоро он сбился.

– Простите, Иосиф Виссарионович. Играть умею, а вот хорошо не умею. Но вы сказали – сядь…

– Сесть все успеют, и ты тоже! – Острил Коба всегда нехитро. – Теперь сыграй нам, как договорились.

Жданов снова заиграл, но тотчас был прерван:

– Что играешь, объяви.

– Шостакович. Симфония.

– Это симфония? – усмехнулся Коба. – Это какофония. И потому господам империалистам нравится. Следует обсудить творчество указанного товарища. Эти выкрутасы чужды народному вкусу! Не так, как мы с вами только что слышали, сочинял Чайковский. Продолжай, Андрей! Теперь сыграй товарища Прокофьева.

И опять заиграл несчастный Жданов. И опять был прерван Кобой:

– А это другой вольнодум… Товарищ Прокофьев слишком долго жил за границей и вот решил навязать нашему народу свои эксперименты. Я думаю, ты, товарищ Жданов, дашь им справедливую оценку. Но вправлять мозги нашим горе-интеллигентам будем постепенно. Начнем с писателей. Ты отправишься в Ленинград, соберешь интеллигенцию и обстоятельно покритикуешь товарища Ахматову – эту музейную редкость из мира теней. К ней пристегнешь в пару кавалера – какого-нибудь литератора-антисоветчика. К сожалению, долго искать не придется. Их нынче пруд пруди. И в конце речи спроси зал, строго спроси: «А почему они до сих пор разгуливают по садам и паркам священного города Ленина?»

– Арестуем старуху прямо в зале, – сказал Жданов.

– Не надо… Пока этих слов достаточно… После чего примешься за музыку, за парочку – Прокофьев и Шостакович…

– Но кого-то надо арестовать? – не унимался Жданов.

– Лаврентий предлагает арестовать первую жену Прокофьева. Она испанка – чуждый элемент. Есть другие мнения?