Алексиада - Анна Комнина

На следующий день самодержец созвал синклит и, уже зная о поступке Комниных, выступил против них с соответствующей речью и обрушился с нападками на доместика. В то же время он посылает к женщинам двух человек: Страворомана[215]и некоего Евфимиана и призывает беглянок явиться во дворец. Но Далассина ответила посланцам императора: «Передайте самодержцу следующее: дети мои — верные рабы твоей царственности, они ревностно служат тебе во всем, не жалеют ни души, ни тела и всегда готовы на любой риск ради твоего владычества. Однако зависть людей, которые не выносят расположения и заботы, проявляемых к моим сыновьям твоей царственностью, ежечасно подвергала их большой опасности. Поэтому, узнав, что злоумышленники решили выколоть им глаза, они, не желая подвергаться столь несправедливому наказанию, ушли из города. Они сделали это не как мятежники, а как твои верные слуги, которые избегают нависшей над ними опасности, вместе с тем сообщают твоему владычеству о кознях против них и просят помощи у твоей царственности».

Послы с большой настойчивостью продолжали звать Анну с собой. Тогда эта женщина пришла в негодование и сказала им: «Позвольте мне войти в божью церковь и помолиться. Ведь нелепо было бы, достигнув ворот церкви, не войти в нее и не воспользоваться заступничеством непорочной владычицы — {100} божьей матери перед богом и душой императора». Послы уважили законную просьбу этой женщины и позволили ей войти.

Анна ступала медленным шагом, словно обессиленная старостью и горем, а вернее притворяясь обессиленной; она приблизилась к входу в святой алтарь, два раза преклонила перед ним колена, а на третий опустилась на землю, крепко ухватилась за святые врата и закричала: «Если мне только не отрубят руки, я не выйду из этого священного храма, пока не получу в качестве залога безопасности крест от императора». Стравороман вынул крест, который носил на груди[216], и протянул ей. На что она: «Не от тебя прошу я ручательство, а требую защиты у самого императора. Я хочу получить не просто маленький крестик, но крест большого размера» (она требовала его, чтобы иметь очевидное доказательство клятвенного ручательства императора, ведь если бы обещание было дано под залог маленького крестика, большинство людей даже не узнало бы о нем). «Я взываю к суду и состраданию императора, идите и сообщите ему об этом».

В это время ее невестка[217] — жена Исаака (она успела войти в храм, как только ворота открылись для утренней службы) сняла покрывавшую ее лицо вуаль и сказала послам: «Сама она, если хочет, пусть идет, мы же без ручательств не выйдем из святилища, если даже нам будет угрожать смерть». Послы видели упорство женщин, которые стали обращаться с ними еще более дерзко, чем раньше; боясь, как бы не вспыхнул скандал, они ушли и сообщили обо всем императору.

Он же, по природе человек добрый, был тронут словами женщины, отправил ей требуемый крест и дал все ручательства. Когда Анна вышла из святой божьей церкви, он приказал заключить ее вместе с дочерьми и невестками в женском Петрийском монастыре[218], что близ Железных Ворот[219]. Кроме того, он вызывает из Влахернского храма, построенного в честь госпожи нашей божьей матери[220], свояченицу Анны — невестку кесаря Иоанна (протовестиариссу по сану)[221] и приказывает ей также находиться в упомянутом Петрийском монастыре. Император приказал также хранить в неприкосновенности все их погреба, амбары[222] и сокровищницы.

Каждое утро обе женщины подходили к сторожам и спрашивали, нет ли каких-нибудь вестей от детей. Те стражи, которые с большей доброжелательностью относились к ним, рассказывали обо всем, что слышали. Протовестиарисса, женщина добрая и щедрая, желала привлечь на свою сторону сторожей и разрешила им брать из ее продуктов то, что они пожелают, ведь император позволил беспрепятственно доставлять жен-{101}щинам все необходимое. С этого времени стражи стали с большой готовностью передавать вести, обо всем им сообщали и все действия Комниных становились известными женщинам.

6. Это о женщинах. Мятежники же достигли ворот, находящихся у переднего вала Влахерн[223], разбили замки и бесстрашно вошли в императорские конюшни. Часть коней они оставили там, предварительно по самые бедра мечом отрубив им задние ноги; часть же показавшихся им получше они взяли себе. Оттуда они вскоре прибыли в расположенный вблизи столицы монастырь, называвшийся Космидием[224].

Скажу между прочим, для большей ясности повествования, что они застали там упомянутую выше протовестиариссу; до того, как я уже говорила об этом, ее вызвал к себе император. Покидая монастырь, они попрощались с ней, а также убедили Георгия Палеолога[225] примкнуть к ним и заставили его отправиться вместе с ними. Ведь Комнины ранее не посвятили его в свои планы, ибо питали обоснованные подозрения к этому мужу. Дело в том, что его отец[226] был человеком чрезвычайно преданным императору и поэтому было небезопасно обнажать перед Георгием план восстания. Сначала Палеолог не соглашался и очень противился предложениям братьев. Он был очень обижен тем, что Комнины проявили к нему недоверие[227] и, поздно, как говорится, спохватившись, зовут его к себе[228]. Но после того, как протовестиарисса, его теща, стала настойчиво принуждать Палеолога выступить вместе с мятежниками и пригрозила ему, он стал сговорчивее. К тому же его заботила судьба обеих женщин: его жены Анны и тещи Марии, которая вела свой род из болгарской знати[229] и отличалась такой красотой и соразмерностью частей и форм своего тела, что, казалось, в то время не было женщины красивее ее. Ее судьба равно беспокоила как Палеолога, так и Алексея. Сообщники Алексея были согласны между собой в том, что женщин следует забрать из этого места, но в то время как Палеолог хотел перевести их в богородичный храм во Влахернах, другие считали необходимым отправить их в какую-нибудь крепость. Восторжествовало мнение Георгия. Взяв женщин с собой, они покинули Космидий и поручили женщин покровительству святейшей матери вседержащего Слова.

Затем они вернулись назад и стали думать, что делать дальше. Палеолог сказал им: «Вы идите, я же возьму свое имущество и вскоре догоню вас» (все движимое имущество Палеолога хранилось в этом монастыре). Они без промедления пустились в путь. Палеолог же погрузил свое имущество на принадлежавших монахам вьючных животных и отправился вслед {102} за Комниными. Вместе с ними он беспрепятственно добрался до фракийского селения Цурула[230], где все счастливо соединяются с войском, прибывшим туда по приказу доместика.

Обо всем случившемся они решили сообщить кесарю Иоанну Дуке, который находился тогда в своих собственных владениях в Моровунде, и отправили к нему посла с сообщением о восстании.

Вестник прибыл туда на рассвете, остановился у порога дома и стал спрашивать кесаря. Его увидел внук кесаря Иоанн, мальчик, не достигший еще юношеского возраста и потому постоянно находившийся при кесаре[231]. Быстро вбежал он к кесарю, разбудил его и сообщил о восстании. Иоанн был поражен услышанным, дал внуку пощечину и, запретив заниматься болтовней, выгнал вон. Прошло немного времени, и тот снова вернулся, принес деду ту же весть и передал ему письмо Комниных. В этом письме содержался тонкий намек на восстание: «Мы приготовили, — сообщали они, — очень хорошее кушанье с приправой; если ты хочешь разделить с нами угощение, приходи как можно скорее принять участие в пире». Кесарь приподнялся на ложе, оперся на правую руку и приказал ввести человека, явившегося от Комниных. Когда тот рассказал ему все, кесарь с возгласом «горе мне» закрыл лицо руками. Некоторое время он теребил свою бороду, как человек напряженно обдумывающий что-либо, и, наконец, принял решение участвовать в восстании Комниных.

Он сразу же вызвал к себе конюшенных, сел на коня и отправился по дороге к Комниным. По пути он встретил некоего византийца[232], который вез с собой большой кошель золота и направлялся к столице. Кесарь спросил его гомеровскими словами: «Кто ты, откуда ты, смертный[233]?» Узнав, что тот везет много золота, полученного от сбора налогов, и переправляет его в казну[234], кесарь стал принуждать византийца остаться ночевать вместе с ним и обещал, что днем тот пойдет куда захочет. Хотя византиец сопротивлялся и сердился, кесарь все больше настаивал и, в конце концов, убедил его, ведь Иоанн обладал бойким языком и искусным умом, а убедительностью своих речей мог сравниться с Эсхином и Демосфеном.