Чума на оба ваши дома - Сюзанна Грегори

Мистрис Боумен вернулась с водой, Бартоломью дал ей указания и заставил повторить их.

— Не хочу вас пугать, — сказал он, — но мы должны быть осторожны. Никого не впускайте в дом и не выходите сами, пока я не вернусь.

Занявшись делом, женщина собралась с духом и твердо кивнула, чем вдруг напомнила ему Агату.

Он вышел из дома и направился к церкви Святой Троицы. Там он попросил священника одолжить ему перо и кусочек пергамента и торопливо нацарапал записку Грегори Колету в пансион Радда — поделился своими подозрениями и попросил встретиться с ним в час дня у Круглой церкви. Выйдя на улицу, он бросил оборванному мальчишке монетку и велел отнести записку Колету, пообещав, что тот даст гонцу еще одну монетку. Сорванец бросился бежать со всех ног, а Бартоломью побрел к дому одного из спутников сына мистрис Боумен.

Едва он подошел ближе, как понял, что все его попытки обуздать мор тщетны. Из дома неслись вопли и причитания, внутри толпился народ. Бартоломью проложил себе дорогу сквозь скопище людей и приблизился к мужчине, лежавшему на постели. Хватило одного взгляда, чтобы понять — конец несчастного уже близок. Он едва дышал, руки его были раздвинуты в стороны из-за огромных нарывов под мышками. Один нарыв лопнул, и оттуда исходило такое зловоние, что кое-кто из набившихся в комнату зевак зажимал нос.

— Давно он болен? — спросил Бартоломью старуху, которая плакала в уголке. Та даже не взглянула на него и продолжала причитать, раскачиваясь назад и вперед.

— Гнев Божий обрушился на нас! — выла она. — Он поразит всех, у кого черные грешные души!

И еще много кого, подумал Бартоломью. Они с Колетом внимательнейшим образом выслушивали все россказни о чуме, ходившие по Кембриджу, в надежде разузнать о болезни как можно больше. Многие месяцы люди не говорили почти ни о чем ином. Сначала думали, что мор не дойдет до Англии — ведь губительные ветры, которые разносят заразу, не могут преодолеть воды Ла-Манша. Но они все-таки его преодолели, и в августе в дорсетширском порту от чумы умер матрос, а через несколько дней мертвых уже исчисляли сотнями.

Когда мор добрался до Бристоля, чиновники попытались отгородить порт от прилегающей округи, чтобы помешать распространению заболевания. Но волна смертей не улеглась. Вскоре она докатилась до Оксфорда, а там и до Лондона. Бартоломью и его коллеги тогда проспорили полночи. Разносит ли заразу ветер? Правда ли, что сильнейшее землетрясение вскрыло древние захоронения и чума распространилась от обнажившихся трупов? Действительно ли это кара свыше? Что делать, если она доберется до Кембриджа? Колет утверждал, что тех, кто имел сношения с зачумленными, следует держать отдельно от тех, кто таких сношений не имел. Но в ту же секунду, как эти слова Колета зазвучали у Бартоломью в ушах, врач понял, что подобная мера совершенно бесполезна. В толпе он заметил слугу из Майкл-хауза. Даже если Бартоломью постарается держаться подальше от коллег, слуга все равно будет крутиться среди них. А те, кто уже сбежал?

Томас Экстон, главный городской врач, объявил, что никто не умрет, если все соберутся в церквях и будут молиться. Колет предположил, что если приставить пиявок к черным нарывам, которые, как говорили, выскакивали под мышками и в паху, они смогут высосать яд изнутри. Он сказал, что намерен применять пиявок, пока его коллеги-врачи не обнаружат какое-то другое средство. Бартоломью возразил, что сами пиявки будут разносить заразу, однако согласился попробовать, если Колет сумеет доказать, что они помогают.

Бартоломью очнулся от размышлений и громко ударил по двери, разом заглушив и причитания, и шепот.

— Давно он болеет? — повторил он свой вопрос.

В ответ раздался нестройный хор голосов, и Бартоломью склонился к женщине в сером платье.

— Он пришел домой позапрошлой ночью уже больной, — сказала та. — Пил в таверне «Королевская голова», и друзья привели его, когда он был уже в лихорадке.

Бартоломью закрыл глаза в отчаянии. «Королевская голова» — одна из самых людных таверн в городе. Если слухи были верны и заразу разносит ветер, то всем тем, кто контактировал с тремя молодыми людьми, уже грозит опасность. Грохот в дверь заставил гомон улечься, и сквозь толпу протолкнулся коренастый мужчина в засаленном фартуке.

— Уилл и его мать больны! — крикнул он. — И один из малышей мистрис Барнет почернел!

Немедленно вспыхнула паника. Люди принялись креститься, распахивать ставни, кое-кто выскакивал наружу с криками: «Чума!» Очень скоро в доме остались лишь больной, Бартоломью и женщина в сером платье. Бартоломью пристально присмотрелся к ней и заметил блестящее от испарины лицо. Он подвел ее к свету и ощупал под челюстью. Как он и ожидал, на шее у нее обнаружились небольшие припухлости; она успела заразиться.

Он помог женщине подняться по лесенке в комнату с большой кроватью, укрыл одеялами и оставил рядом кувшин с водой — она жаловалась на сильную жажду. По пути он заглянул к больному мужчине внизу и увидел, что тот уже мертв; лицо у него было фиолетовое, глаза слепо смотрели вверх. Белая рубаха под мышками была испачкана кровью и черно-желтым гноем. Стояло невыносимое зловоние.

Бартоломью вышел из дома. На улице было необычайно тихо, когда он шел к Круглой церкви Гроба Господня, где его с тревогой ожидал Грегори Колет.

— Мэтт? — шагнул он навстречу коллеге; глаза его были полны страха.

Бартоломью вскинул руку, не давая подойти ближе.

— Она пришла, Грегори, — сказал он негромко. — Чума пришла в Кембридж.

* * *

Последующие несколько недель промчались для Бартоломью словно вихрь. Сначала больных было совсем немного, а один из них даже выздоровел. Через пять дней Бартоломью стал надеяться, что мор обошел их стороной, что обитателям Кембриджа посчастливилось избежать наихудших тягот болезни или же она выдохлась. Потом неожиданно в один день слегли четыре человека, на следующий день — еще семь, через день — тринадцать. Люди начали умирать, и Бартоломью обнаружил, что получает больше просьб о помощи, чем он в силах удовлетворить.

Колет созвал срочное собрание врачей и хирургов, и Бартоломью описал симптомы, которые видел собственными глазами, стоя на галерее церкви Святой Марии, как можно дальше от собравшихся. Сделать предстояло немало. Необходимо было найти могильщиков и тех, кто станет собирать умерших. Желающих нашлось не много, и между медиками и шерифом возник спор, кто должен отстегивать кругленькие суммы, за которые люди могли бы соблазниться этой работой.

Число заболевших катастрофически возрастало. Некоторые умирали через несколько часов после того, как почувствовали недомогание, другие мучились несколько дней. Третьи, казалось, шли на поправку, но умирали, стоило родным отпраздновать их выздоровление. Бартоломью не мог уловить никакой закономерности в том, кто выживал, а кто погибал, и уже начал сомневаться в своем основополагающем убеждении, что все болезни обусловлены физическими причинами, которые можно установить и устранить. Они с Колетом спорили об этом до хрипоты, и Колет утверждал, что куда больше преуспел со своими пиявками, чем Бартоломью с его настойчивыми утверждениями о необходимости чистой воды и постели и с применением различных трав. В некоторой степени это соответствовало действительности, но пациенты Колета были богаче пациентов Бартоломью, болели и умирали в теплых жилищах, не страдали от недоедания. Сравнение не казалось Бартоломью справедливым. Он обнаружил, что в некоторых случаях может облегчить причиняемую бубонами боль, вскрывая их и выпуская гной, и что приблизительно один из четырех его пациентов выживает.

Занятия в университете были немедленно прекращены, и школяры, которые обыкновенно оставались в Кембридже на рождественские каникулы, запрудили дороги, ведущие на север; некоторые уносили с собой чуму. Бартоломью хватался за голову: многие врачи тоже покидали город, оставляя десятки больных на попечение горстки докторов.

Колет рассказал Бартоломью, что лейб-медик мастер Гаддесден также покинул Лондон и вместе с королевским семейством отправился в замок Элтем. Чума не относилась к разряду болезней, способствующих обогащению врачевателей: лекарства от нее, по всей видимости, не существовало, а риск был очень велик. В Кембридже она уже унесла троих врачей, включая преподавателя медицины из Питер-хауза и Томаса Экстона — того самого, который заявлял, что молебны избавят народ от чумы.

Мор, похоже, принес с собой нескончаемые дожди. Бартоломью бродил по грязным улочкам вечно промокший, голова его была словно в тумане от усталости, он переходил от дома к дому и глядел, как умирают люди. Филиппе он послал записку с настоятельной просьбой оставаться в стенах монастыря. По всей видимости, этому совету последовали и монахини: у ложа больных не было замечено ни одной из них. Монахи Барнуэлльского аббатства и монастыря Святого Эдмунда исполняли свои обязанности, соборуя умирающих, и вскоре они тоже начали заболевать.