Роль жертвы - Топильская Елена Валентиновна

Только куда же мне тогда деться? Ну, положим, я уеду в командировку в Коробицин. А Хрюндик? А Хрюндик поживет у бабушки. Только надо договориться, чтобы его кто-то поохранял. Мало ли что на уме у этого маньяка.

В морге мы рассредоточились. Шеф пошел к заведующему, а я, узнав в канцелярии, кто вскрывает труп Климановой, стала искать нужную мне секционную.

Заглянув в одно из помещений, я увидела эксперта Маренич, которая как раз трупом Климановой и занималась. Она помахала мне рукой и приветливо спросила:

— Ты к нам? Заходи.

Я вошла в секционную и приблизилась к столу. До сих пор не понимаю, какими душевными качествами надо обладать, чтобы хладнокровно конаться в человеческих внутренностях и при этом оставаться интеллигентным человеком.

— Ты немножко опоздала, — посетовала Марина Маренич, продолжая манипулировать над секционным столом, — я уже разрез сделала.

Я испытала некоторое облегчение от того, что опоздала к этому торжественному моменту. Но хорошо, хоть самое существенное я не пропустила.

Марина сочла своим долгом подробно комментировать, специально для меня, процесс вскрытия.

— Вот смотри, — продолжила она, — разделили грудинно-ключичное сочленение, дальше по хрящам отделяем грудину, подрезаем язык... так, тут плевра... прямая кишка... и — единым органокомплексом извлекаем, отсепаровываем мягкие ткани... Да ты не отворачивайся.

В секционную заглянула девочка из канцелярии в белом халате.

— Марина, — крикнула она, — ты свитер берешь? А то его унесут.

Марина рукой в окровавленной перчатке махнула девочке, при этом брызги крови с секционного ножа веером разлетелись по кафельному полу.

— Киска, неси сюда свитер, я со следователем посоветуюсь, а то меня цвет смущает.

Киска исчезла на пару секунд, и тут же появилась с ярко-фиолетовым свитером в руках.

— Иди сюда, — ласково сказала ей Марина. — Приложи его ко мне, видишь, у меня руки заняты.

Работница канцелярии послушно приложила к Марининой груди джемпер, и я не могла не признать, что это Маринин цвет.

— Классно, — от души сказала я.

— Правда? — обрадовалась Марина. — Тогда я его беру. Ты понимаешь, я чего-то засомневалась, все-таки цвет обязывающий. Говорят, что много фиолетового может привести к депрессии...

Я про себя порадовалась за Марину, которая каждый Божий день вскрывает трупы, причем не всегда такие красивые, как сегодня; бывают и зеленые совсем, и вонючие, и опарышами набитые, — но которая искренне считает, что депрессия ей может угрожать только в связи с обилием фиолетового цвета в одежде.

Девочка в белом халате унесла джемпер, а Марина продолжила.

— Ты мне скажи, возбуждать будешь что-нибудь?

— Все от тебя зависит, — сказала я. — Что ты там навскрываешь.

— Там же вроде записка предсмертная?

— Есть записка, — подтвердила я.

— Чем травилась барышня? — Марина вскрыла желудок и собрала из содержимого остатки таблеток.

— Судя по упаковкам — димедрол.

— Похоже. Отправлю химикам. Ну что, патоморфологическая картина неспецифичная. Беру кровь, мочу, стенку и содержимое желудка, кишечника, почку, печень, желчь. Головной мозг еще возьму. Через недельку позвони, будем знать про нее все.

Марина углубилась в разверстое перед ней тело.

— Скажи, а правда она — известная актриса?

— Да. Ты «Сердце в кулаке» смотрела?

— Конечно. Так это она там играла? Надо же! А так и не скажешь! — Марина отвлеклась от вскрытия и, откинувшись назад, придирчиво осмотрела то, что лежало перед ней. — Как все-таки грим меняет. Слушай, а писатель этот, по которому кино поставлено, он муж ее, что ли?

— Муж, — кивнула я. — Сегодня придет свидетельство о смерти оформлять, можешь посмотреть на него. Только он бывший муж.

— Вот посмотри, — Марина снова откинулась и любовно оглядела труп. — Вот что им надо? Актриса, талантливая, молодая, красивая. Чего ему не хватало?

— Эх, Марина... Мы с тобой на этот вопрос не ответим.

— Да уж, — согласилась Маренич. — Ты на себя посмотри. Сашка Стеценко извелся весь. Чего ты мужика мучаешь? Все капризы; а ты плюнь на свои капризы. Стукни кулаком по столу и скажи: пошли в ЗАГС, етит твою...

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Что-то я не заметила, что он извелся.

— Извелся, извелся, — пробормотала Марина, погружаясь в процесс исследования трупа и потихоньку абстрагируясь от окружающей обстановки. — Скажи-ка, — внезапно спросила она, — твоя девушка горнолыжницей не была?

— Не-ет, — протянула я, таких данных у меня нет.

— А что, со стропил она не падала? — продолжала допытываться Маренич.

— Да нет же, она вообще вела очень размеренный и спокойный образ жизни. Кроме как в театре, нигде не бывала.

— Может, она играла в чем-нибудь таком авангардистском? Я вот смотрела один оперный спектакль, там прима пела на кровати, а кровать висела метрах в трех над сценой. И я ее почти не слушала, а все думала — а ну как она оттуда навернется...

— Ты знаешь, насколько мне известно, она только в пьесах Островского играла. А в кино последний раз снималась как раз в «Сердце...», два года назад. Но там вроде тоже никаких трюков от нее не требовалось.

— Тогда я ничего не понимаю, — Марина положила секционный нож на край стола и тыльной стороной руки в резиновой перчатке отерла лоб.

— А что такое?

— Подойди сюда, Маша. Подойди, подойди, не бойся. Я мягкие ткани уже с костей сняла, оголила надкостницу, и что я вижу?

— Что? — переспросила я, наклонясь над трупом.

— Смотри, что на ребрах, — Марина провела пальцем по оголенным ребрам, неприятно напомнившим мне мясную лавку. — Вот тут утолщения. У нее костные мозоли. Ребра были сломаны.

— Ну и что? — я поспешила отойти на безопасное расстояние. — Мало ли...

— Мало ли? Человек травится, а до этого ломает ребра? И тебя не интересует, при каких обстоятельствах это произошло?

— Да может, это произошло сто лет назад.

— Вот уж нет. У нее мозольки-то еще не сформировавшиеся. На, потрогай. Им две-три недели. Конечно, рентгенологи тебе точнее скажут, но поверь мне, это свежие следы переломов ребер. Через месяц-полтора мозоль уже не такая.

— Ты хочешь сказать...

— Не желаешь потрогать? Вот здесь, где пристеночная плевра покрывает ребра, проведи рукой, и почувствуешь их.

Я вежливо отказалась, заверив Марину, что я ей полностью доверяю. Не прекращая водить рукой по ребрам, она объяснила мне, что через две-три недели после перелома на кости начинает образовываться утолщение, которое выбухает вперед в виде бугра, — это костная мозоль, которая так и остается навсегда.

— Матушки! — воскликнула Марина, продолжая исследование трупа; про свитер и прочие бытовые мелочи она явно забыла. — Да у нее и старые переломчики имелись. Бурная жизнь была у девушки. Говоришь, бывший муж — писатель?

— Марина, она у меня была в прокуратуре незадолго до смерти. И сказала, что хоть и развелась с Латковским, но продолжает его любить. И они после развода остались в хороших отношениях. Если бы он ей регулярно ребра ломал, ты думаешь, она бы так переживала развод, что аж в клинике неврозов полечилась?

— Не знаю, не знаю, — пробормотала Марина. — Тогда ищи того, кто ей кулаки под ребра совал. Это последствия ударов тупым твердым предметом с ограниченной ударяющей поверхностью. Кулак или обутая нога. Басни про падения с высоты собственного роста я даже слушать не буду.

— Я поняла. А ты сможешь мне определить сроки переломов?

— То есть когда ребра были сломаны? Ну, не с точностью до дня, но я из рентгенологов выжму все, что возможно. Но одно скажу тебе сразу: у нее как минимум три перелома разной давности.

Зайдя в кабинет к заведующему моргом, который вел задушевную беседу с нашим прокурором, я с места в карьер сообщила шефу, что дело по факту смерти актрисы надо возбуждать. Шеф ответил мне слово в слово то, что я сама придумала, ища доводы против возбуждения: во-первых, есть записка; во-вторых, нет данных о том, что ее кормили димедролом насильно — ни синяков на теле, ни повреждений слизистой оболочки рта. В-третьих, девушка лечилась от нервов, и наконец, самый мощный довод — у нее был мотив к самоубийству. Не сложившаяся личная жизнь и страхи, вызванные непонятными звонками.