Мудрость прощения. Доверительные беседы - Тензин Гьяцо

Я пролистал свои заметки. Интервью свернуло в совершенно неожиданном для меня направлении. Новая мысль пришла мне в голову, и я спросил Далай Ламу:

— Вы когда-нибудь рассказывали о своих духовных достижениях?

—  В  начале  семидесятых,  —  ответил  он.  —  Я  сказал  о  моем  понимании  пустоты  Лингу Ринпоче. Получился почти отчет, и тогда он... — Далай Лама снова прервал свой рассказ и, повернувшись к Лхак-дору, перешел на тибетский.

— Линг Ринпоче прокомментировал, что очень скоро Его Святейшество станет космическим йогом, — перевел Лхакдор. — Космический йог — это практикующий, который ощущает пустоту, подобную Космосу, тот, кто достигает окончательного просветления.

— И вы достигли этого состояния? — спросил я таким тоном, будто понимал, что такое «подобная Космосу пустота».

— Не знаю, — ответил Далай Лама.

Мне показалось, что его большие пальцы вертятся друг вокруг друга, но, присмотревшись, понял, что руки его, удобно лежащие на коленях, ритмично перебирают бусины воображаемых четок. Он снова обратился к Лхакдору.

— Все это время Его Святейшество продолжает совершенствоваться, — перевел Лхакдор.

— Его Святейшество вполне уверен только в одном. Если бы Линг Ринпоче был сегодня жив и Его Святейшество рассказал ему о своих духовных достижениях, Линг Ринпоче, несомненно, был бы доволен.

— Вот почему Его Святейшество объясняет все это вам, — неожиданно после паузы добавил Лхакдор. — Обычно говорить об этом совершенно неприемлемо.

— Верно, верно. Поэтому всякий раз, объясняя некоторые свои ощущения относительно сострадания и мое понимание пустоты, я всегда делаю ясным... — Далай Лама опять обратился к Лхакдору.

— Его Святейшество иногда говорит о своем духовном развитии, чтобы вдохновлять людей, — перевел Лхакдор. — Но он всегда заключает свой рассказ словами: «Я не говорю, что я Бодхисаттва, я не говорю, что понял пустоту». Его Святейшество также подчеркивает, что из собственного опыта он знает, что предела совершенству нет, всегда можно идти дальше. Таким образом, он хочет сказать своим слушателям: «В моем случае это тоже справедливо. Пусть я не Бодхисаттва и не развил в себе бодхичитты — бесконечного альтруизма, но я, как и многие другие, уже вижу вершину горы». Далай Лама добавил:

— Я не достиг вершины, но ощущаю — о да, я могу добраться туда, — сказал он и зажал нос.

— Вы можете унюхать ее, — предположил я.

Длинные тени протянулись через красивую веранду, примыкавшую к комнате. Далай Лама посмотрел на часы и сказал мне:

— Еще пять минут.

Я провел с ним почти два часа, однако ощутил, что меня охватывает паника. У меня оставалось еще страницы полторы вопросов. Пока я обдумывал, о чем спросить, Лхакдор повернулся ко мне и сказал:

— В разговоре о духовном совершенствовании всегда таится опасность.

— Опасность? — переспросил я в замешательстве. Меня удивили не столько сами слава, сколько то, что Лхакдор высказался от своего имени в присутствии Далай Ламы. Обычно он неизменно оставался безмолвным, пока его не просили перевести.

— Если, например, вы утверждаете, что осознали пустоту, в то время как в действительности не достигли этого состояния, — объяснил Лхакдор.

— Опасность вот в чем, — уточнил Далай Лама. — У меня нет намерения, чтобы, основываясь на моем утверждении, кто-то решил, что я достиг некоего более высокого состояния. Если он решит так по своему разумению, тогда все хорошо. Но если он уверится в этом из-за моего заявления и затем я почувствую... — он замолчал.

Лхакдор закончил мысль Далай Ламы:

— Если Его Святейшество почувствует: «Это хорошо, это замечательно, что я внушил ему эту идею», — тогда это рискованно.

— Таким образом, здесь присутствует некая эгоистическая мотивация, — добавил Далай Лама.

И опять, в который уже раз, я поразился, как решительно Далай Лама вскрывает мотивации каждого своего действия. Для него это обычное дело, он поступает так всякий раз, когда что-нибудь говорит или принимает решение.

— Конечно, ложь, кто бы ни врал, просто человек или монах, кто угодно, ложь — это негатив, грех, — продолжал Далай Лама со все нарастающей настойчивостью. — Но я монах, получивший высшую степень посвящения. Если я говорю другим, что получил некий глубокий опыт духовной реализации, зная, что не имею этой способности, то эта ложь — очень большая ложь. После такого — ты больше не монах.

— Это не то, что малая ложь; это очень большая, особенная ложь, — добавил Лхакдор.

— Как недопустимое сексуальное поведение, убийство человека, кража. Это ложь такого уровня, — сказал Далай Лама.

— Четыре главные, — сказал я.

— После этого ты больше не монах. В этом опасность, — закончил Далай Лама.

Наша беседа подошла к концу. Далай Лама подошел и обнял меня. Когда он вышел из комнаты, я начал собирать вещи, которые разбросал на кофейном столике, — записные книжки, скрепленные листы с вопросами, копии статей, диктофон. Лхакдор помогал мне складывать их в рюкзак. Обычно, когда я собираюсь после беседы, мы с ним перебрасываемся несколькими словами, но сейчас молчали; я устал и пребывал в некой растерянности, и он, казалось, тоже. Когда мы выходили из комнаты, Лхакдор мягко тронул меня за локоть. Я повернулся к нему. Выражение его лица, как и само прикосновение, показалось мне робким.

— Знаете, Виктор, — сказал он тихо, — мне и раньше доводилось слышать, чтобы Его Святейшество затрагивал эти темы, но кратко. Но я никогда не слышал, чтобы он углублялся в такие детали. Монахи и ламы, живущие в монастырях, ушам своим не поверят, если узнают об этой беседе. — Он заглянул мне в глаза. — Их бы это несказанно вдохновило, глубоко тронуло, попросту говоря, свело бы с ума.

Глава 14

Терпение белых воздушных змеев

Мне нравился этот гостиничный номер. Просторный, с высокими потолками, одна из нескольких гостевых комнат в Серкут-хаусе — колониальном особняке, выделенном для индийских государственных чиновников, которые приезжают по делам правительства в Раджгир, маленький городок недалеко от пика Орлиной горы. Отсутствие ванной меня не очень волновало, горячей воды все равно не было. Туалет — восточного образца, обыкновенная дырка в полу. А я к этому так и не привык, не приспособился к подобным штуковинам. Комната, однако, выходила на просторную веранду с ротанговыми креслами и низкими столиками. Я с удовольствием представил себя в белом полотняном костюме в таком вот кресле на закате дня, потягивающим ледяной джин с тоником и ломтиком лайма. Я остановился в Серкут-хаусе благодаря любезности личного секретариата Далай Ламы. Плата за эту комнату составляла 10 рупий за ночь — то есть 20 американских центов; позднее правительство Индии выставит счет на соответствующую сумму Дхарамсале.

Я  не  думал  оставаться  здесь  на  ночь,  но  планы  мои  изменились.  Последние  две  недели  я сопровождал Далай Ламу, совершавшего паломничество по самым важным буддийским святыням Индии. После посещения руин Наланды и напряженного подъема на Орлиную гору Далай Лама направился прямо в отель в Патне, в трех-четырех часах езды отсюда. Таким образом, его поездка в Бодхгайю по печально известным и очень скверным дорогам Бихара откладывалась; зато он мог отдохнуть и лучше подготовиться к началу церемонии посвящения Калачакры, на которую собрались 200 000 паломников. Я решил не ехать с Далай Ламой в Патну. Мне не хотелось совершать этот длинный путь на ночь глядя.

Я делил гостиничный номер с Цетеном Дордже Садутшангом — одним из главных врачей Далай Ламы. Он присоединился ко мне, когда я уже собирался ложиться. Этот спокойный и замкнутый человек всегда относился ко мне дружелюбно. У нас есть кое-что общее. Часть его семьи живет в Ванкувере, в Канаде, у нас обоих дети школьного возраста. Мы оба любим серьезные беседы о Далай Ламе.

Прежде чем погасить свет, доктор Цетен рассказал мне, что он оказался в Раджгире, по собственной инициативе последовав за Далай Ламой в паломничество на Орлиную гору и в Наланду. В этой части Индии дороги очень плохие, а медицинские учреждения немногочисленны и расположены слишком далеко друг от друга. Поэтому доктор Цетен поехал просто на всякий случай. Он сознался, что быть врачом Далай Ламы непросто. Главу Тибета нервирует, когда его штат трясется над ним. Он протестует против того, чтобы во время путешествий его сопровождали доктора, и считает, что врачи должны служить людям, а не крутиться у него под ногами. Со временем доктор Цетен примирился с этим и научился следовать за своим пациентом тайком.

Утром, когда я проснулся, доктора Цетена уже не было в комнате. Я принял бодрящий холодный душ, упаковал вещи и вышел на террасу. Сел в плетеное кресло, чтобы насладиться прохладным утренним воздухом. Тонкий слой тумана стелился над красной землей. Под деревом спали, свернувшись калачиком, уличные собаки. Тишину нарушал только птичий гомон.