Магнетрон - Георгий Бабат

В статье Горбачева, которую просматривал Веснин, был подробно описан один такой электронный измеритель времени — электронный секундомер. Был дан рисунок экрана электронно-лучевой трубки со светящейся линией, прочерченной электронным лучом. В момент посылки передатчиком сигнала, зондирующего пространство, электронный луч получал боковой толчок: это образовывало зигзаг на светящейся линии. Такой же толчок получал электронный луч и в момент возвращения отраженного сигнала: образовывался второй зигзаг. Расстояние между двумя зигзагами на линии, прочерченной электронным лучом, и служит мерой для определения времени странствования радиосигнала, то есть пройденного этим сигналом пути.

Этот метод измерения по двум зигзагам впоследствии широко применялся в радиолокации. Примененная таким образом электронно-лучевая трубка получила название индикатора или отметчика типа «А». Во время второй мировой войны во многих локационных станциях работали эти отметчики в сочетании с магнетроном. Схематическое изображение отметчика типа «А» — кружок и на нем линия с двумя зигзагами — стало наряду с изображением магнетрона одной из эмблем радиолокации.

Много раз еще придется возвращаться Веснину к этому рисунку. В годы войны ему доведется следить за экраном этого отметчика типа «А», летая над фашистской Германией…

Да, прибор — сигнализатор препятствий, оказывается, уже существовал. Но ни Рубель, ни Веснин, ни Муравейский об этом не знали.

Веснин подчеркнул последнюю фразу своего литературного обзора: «Тридцатые годы нашего столетия характерны возросшим интересом к проблемам генерирования дециметровых и сантиметровых волн», положил перо на стол и задумался.

Он вспомнил отца, сидящего за этим же письменным столом. Отец все собирался послать статью в медицинский журнал. Статья была уже давно написана: «К вопросу о показаниях к применению костнопластической операции по методу профессора Владимирова». Но матери не нравился стиль этой статьи, и отец много раз переписывал, исправлял и снова переписывал эту статью, которая, в конце концов, так и не была никуда отправлена. Над рабочим столом матери висел портрет Чехова, и в спорах с отцом о стиле мать апеллировала к этому портрету. Веснин решил, что впоследствии он станет посылать свои статьи матери лишь после того, как они уже будут опубликованы.

Заблуждение — вот что руководило Весниным в этот период его работы. Нельзя сказать, что для своего обзора он сознательно подтасовывал факты и оставлял пробелы там, где новый пример мог бы противоречить тому, что им было подобрано. Нет, он работал в высшей степени добросовестно. И все отдельные положения, которые он поместил в свой обзор, были совершенно верны. Но очень ограниченное время и весьма слабая эрудиция не позволяли ему взглянуть на вещи, о которых он писал, глубже, познакомиться с областью, в которой собирался работать, основательнее…

* * *

Никогда Колумб не отважился бы выйти в океан, в «море тьмы», если бы не существовало карты Тосканелли, до абсурда неверно определявшей размеры земного шара и обманчиво твердившей тому, кто смотрел на нее, что нет из Европы пути проще и ближе к восточному побережью Индии, чем морской путь на запад. Громадный материк, протянувшийся от Арктики до Антарктики и загородивший Атлантический океан от Тихого, не был обозначен на карте. Колумб умер, так и не ведая о существовании этого материка, который несколько позже испанцы называли бревном, лежащим на пути в Индию.

Магеллан отправился в кругосветное путешествие, доверившись ошибочной карте Бехайма, на которой посредине Южной Америки был показан удобопроходимый пролив в Тихий океан.

Оба эти столь различных человека — и Колумб, и Магеллан — были одержимы не случайно возникшими фантастическими мечтаниями, они были захвачены основными устремлениями своей эпохи, духом своего времени. Но непосредственным толчком к организации их экспедиций послужили ошибочно составленные карта Тосканелли и карта Бехайма.

У Веснина не было готовой путеводной карты для той области, куда он стремился, и он составил ее себе сам, как мог, как умел и в том духе, как ему этого хотелось. Огромная область техники — та, что впоследствии была названа радиолокацией, область, в которой он собирался работать, — выпала из его поля зрения, не была обозначена на его карте. Тем смелее отправился он в путь.

Заявка на изобретение

Прошло много дней после того, как Муравейский продиктовал Веснину пункты «а» и «б». Наконец Веснин составил описание магнетронного генератора и сделал чертежи.

— В общем и целом я удовлетворен, — изрек Муравейский, просмотрев все, что сделал Веснин. — Но, Вольдемар, тут есть одно маленькое «но»: как мы назовем наш прибор?

— Ох, об этом я и не подумал! — сознался Веснин. — Как вы полагаете, Миша: «генератор сантиметровых волн» будет хорошо?

— Категорически, принципиально отвергаю.

Михаил Григорьевич взял самопишущую ручку, написал: Сверхмощный, сверхвысокочастотный генератор, и самолично пошел в машинописное бюро отдать текст в перепечатку.

Наконец требуемые для Комподиза три копии текста и чертежей заявки были собраны, сколоты скрепками. Муравейский украсил их подписями с роскошным росчерком и протянул перо Веснину, чтобы и тот подписался.

— Теперь… — произнес Михаил Григорьевич, опустив папку с материалами по заявке в свой оранжевый портфель, всегда набитый сметами, чертежами, проектами, — теперь нам с вами осталось пойти на Невский проспект, дом 44, наискосок от Гостиного двора. Вы там бывали?

В доме, о котором говорил Муравейский, в те годы помещалось Бюро новизны Комитета по изобретательству. По дороге в бюро Михаил Григорьевич критиковал процедуру выдачи авторских свидетельств на изобретения.

— У нас в Союзе принята «исследовательская система». Это невероятно затрудняет доступ талантливым людям к славе, — начал Муравейский. — Наша заявка поступит к экспертам Бюро новизны. Они начнут сопоставлять ее со всеми уже выданными или находящимися в производстве авторскими свидетельствами, а также с патентами, относящимися к данному вопросу. Хорошо бы еще, если бы ее сравнивали только с нашими отечественными источниками. Так нет же, мало этого! Ее будут сличать с французскими, немецкими, английскими, американскими и прочими. А одних американских патентов уже существует полтора миллиона. И только в том случае, если ни у нас, ни за рубежом и нигде еще в подлунном мире ничего подобного нашей заявке не обнаружится, — только в том случае мы получим авторское свидетельство. И хотя расходы по всем этим изысканиям государство берет на себя, ждать нам с вами нашей славы придется не меньше года, а возможно, и еще дольше.

— Но ведь это не помешает нам вести дальнейшую работу над магнетроном?

— Вам, поскольку вы вообще человек со странностями, возможно, и не помешает. Но на обычного, нормального человека неведение действует удручающе. То ли дело во Франции, например! Там каждый, представив заявку и уплатив полагающиеся пошлины, получает патент на изобретение.

— Ого! — воскликнул Веснин. — Но ведь тогда можно двадцать раз изобретать одно и то же и не знать, что Америка давно уже открыта и даже жители в ней есть. Ну, а кроме того, при такой системе можно чужие старые, забытые изобретения выдавать за новые свои.

— Если какое-либо изобретение окажется не новым, то тем, чьи интересы нарушены новым патентом, предоставляется право протестовать перед судом и требовать аннулирования патента.

— Если у этих потерпевших есть для этого силы и средства, — возразил Веснин.

— Жизнь есть борьба, и побеждают сильные.

— В том мире, где человек человеку волк.

— Володя, я прекрасно знаю, что в Советском Союзе человек человеку брат, не агитируйте меня, я уже взрослый, только не надо забывать того, что и Каин Авелю был родным братом.

С этими словами Михаил Григорьевич распахнул входную дверь, обернулся к Веснину и произнес:

— Прошу.

Веснин не ожидал, что процедура вручения заявки на изобретение произойдет так мгновенно, открылось окошко, протянулась рука дежурного регистратора Комподиза, щелкнул штемпель, который пробил на листах заявки дату поступления, и окошко захлопнулось.

Инженеры молча спустились по выщербленной мраморной лестнице и вышли на Невский проспект.

— Итак, Рубикон позади. Остается мелочь — взять Рим, — сказал Муравейский, взглянув на здание, где помещался Комитет по изобретательству.

Глава третья

СТРАДА

Лиловый негр

Термометр, висевший на одной из колонн лабораторного зала, показывал 28 градусов Цельсия. Прикосновение к железным подоконникам почти обжигало. Такое жаркое лето, как утверждал ленинградский старожил Костя Мухартов, стояло в Петербурге лишь в 1877 году.