Politics Among Nations. The Struggle for Peace and Power - Hans Morgenthau

незащищенностью. Рабочие столкнулись с фактической или угрожающей постоянной безработицей. Те группы среднего класса, которые оправились от экономического опустошения, вызванного инфляцией, теряли то, что им удалось вернуть. Промышленникам приходилось справляться с возросшими социальными обязательствами.

Он направил все эти неудовлетворенные эмоции в один могучий поток националистического фанатизма. Таким образом, национал-социализм смог по-настоящему тоталитарно отождествить стремления отдельного немца с властными целями немецкой нации. Нигде в современной истории эта идентификация не была более полной. Нигде эта сфера, в которой индивид преследует свои стремления к власти ради них самих, не была меньше. Нигде в современной цивилизации не было равных по силе эмоционального импульса, с помощью которого эта идентификация трансформировалась в агрессивность на международной арене.

Хотя трансформация индивидуальных разочарований в коллективную идентификацию с нацией нигде в современной истории не была такой всеобъемлющей и интенсивной, как в национал-социалистической Германии, тем не менее, немецкая разновидность современного национализма отличается скорее по степени, чем по виду, от национализма других великих держав, таких как национализм Советского Союза или Соединенных Штатов. В Советском Союзе огромная масса населения не имеет возможности удовлетворить свои властные побуждения в рамках отечественного общества. Среднему российскому рабочему и крестьянину не на кого равняться, и его незащищенность усиливается практикой полицейского государства, а также уровнем жизни, который настолько низок, что порой угрожает его физическому выживанию. И здесь тоталитарный режим проецирует эти разочарования, неуверенность и страхи на международную арену, где отдельный россиянин находит в идентификации с "самой прогрессивной страной в мире", "родиной социализма" викарное удовлетворение своих стремлений к власти. Убежденность, казалось бы, подкрепленная историческим опытом, в том, что нации, с которой он себя отождествляет, угрожают капиталистические враги, возводит его личные страхи и неуверенность в коллективную плоскость. Таким образом, его личные страхи трансформируются в тревогу за нацию.

В Соединенных Штатах процесс, в ходе которого национальная власть присваивается индивидуумом и переживается как его собственная, в целом напоминает типичную картину, сложившуюся в западной цивилизации в XIX веке. Иными словами, идентификация индивида с властью и международной политикой нации происходит в основном с точки зрения типичных разочарований и неуверенности среднего класса. При этом американское общество в гораздо большей степени является обществом среднего класса, чем любое другое общество западной цивилизации. Что еще более важно, какие бы классовые различия ни существовали, в американском обществе они смягчаются, если не устраняются, общим знаменателем ценностей и устремлений среднего класса. Поэтому идентификация индивида с нацией в терминах разочарований и чаяний среднего класса является почти столь же преобладающей и типичной в американском обществе, как пролетарская идентификация в Советском Союзе. С другой стороны, относительно большая мобильность американского общества открывает широким массам населения пути для социального и экономического совершенствования. Эти возможности в прошлом имели тенденцию поддерживать довольно низкий, по крайней мере в обычное время, эмоциональный накал этой идентификации по сравнению с соответствующими ситуациями в Советском Союзе и национал-социалистической Германии.

Однако в последнее время возникли новые факторы, связанные со страхом повторяющихся экономических кризисов, угрозой мировой революции, символизируемой Коммунистическим Интернационалом, относительным исчезновением географической изоляции и опасностью атомной войны. Таким образом, в пятом десятилетии двадцатого века усилившиеся индивидуальные разочарования и тревоги вызвали более интенсивную идентификацию индивида с властью и международной политикой нации. Если, следовательно, нынешняя тенденция к все большей нестабильности во внутренних и международных делах не будет обращена вспять, Соединенные Штаты, вероятно, будут во все большей степени участвовать в тех тенденциях в современной культуре, которые нашли свои самые крайние проявления в Советской России и национал-социалистической Германии, тенденциях, которые делают для все более полной и интенсивной идентификации индивидуума с нацией. В этой полноте и интенсивности идентификации кроется один из корней жестокости и беспощадности современной международной политики, где национальные стремления к власти сталкиваются друг с другом, поддерживаемые практически всем населением с безусловной преданностью и интенсивностью чувств, которыми в прежние периоды истории могли обладать только вопросы религии,

Внутренняя идентификация в Соединенных Штатах в прошлом была связана в основном с антагонизмом, со стороны наиболее незащищенного сектора среднего класса, против определенных этнических групп, таких как негры или последняя волна пролетарских иммигрантов.

Элементы национальной власти

Каковы факторы, определяющие мощь нации на международной арене? Каковы компоненты того, что мы называем национальной мощью? Если мы хотим определить силу нации, какие факторы мы должны принимать во внимание?

I. ГЕОГРАФИЯ

Самым стабильным фактором, от которого зависит мощь нации, является география. Соединенные Штаты отделены от других континентов водоемами шириной в три тысячи миль на побережье и более шести тысяч миль на западе - это постоянный фактор, определяющий положение США в мире. Но ошибочно полагать, как это часто делается, что техническое развитие транспорта, коммуникаций и военных действий полностью устранило изолирующий фактор океанов. Этот фактор, конечно, менее важен сегодня, чем пятьдесят или сто лет назад, но с точки зрения силовой позиции Соединенных Штатов все еще имеет большое значение то, что США отделены от континентов Европы и Азии широкими водными просторами, а не граничат непосредственно с Францией, Китаем или Россией. Другими словами, географическое положение Соединенных Штатов остается основополагающим фактором постоянной важности, который должны учитывать во внешней политике все страны, как бы ни отличалось его влияние на политические решения сегодня от того, каким оно было в другие эпохи.

Точно так же, отделение Великобритании от европейского континента небольшим водоемом, Ла-Маншем, является фактором, на который Юлий Цезарь мог повлиять не больше, чем Вильгельм Завоеватель, Филипп II, Наполеон или Гитлер. То, что верно в отношении островного положения Великобритании, верно и в отношении географического положения Италии. Итальянский полуостров отделен от остальной Европы высоким горным массивом Альп, и в то время как долины Альп постепенно спускаются на юг к северо-итальянской равнине, они резко обрываются к северу. Это географическое положение было важным элементом в политических и военных соображениях Италии и других стран в отношении Италии. Ведь при всех известных нам условиях ведения войны такое географическое положение делало чрезвычайно трудным вторжение в Центральную Европу из Италии, в то время как вторжение в Италию с севера было гораздо менее трудным. Вследствие этого вторжения в Италию происходили гораздо чаще, чем вторжения в Италию. От Ганнибала до генерала Кларка этот постоянный географический фактор определял политическую и военную стратегию.

Пиренеи выполняют для международного положения Испании несколько иную, но не менее постоянную функцию. Говорят, что Европа заканчивается на Пиренеях. Пиренеи, делая Испанию труднодоступной для внешнего мира, действительно функционировали как барьер, отгораживая Испанию от основного потока интеллектуальных, социальных, экономических и политических событий, которые преобразовали остальную