Город с названьем Ковров-Самолетов - Наталья Арбузова

ВОЛОДЯ. Угадали, господин экстрасенс! Я бастард, и не королевских кровей! Мать детдомовка, приемщица грязного белья – до сих пор. Не зарабатываю на двоих! Время такое… нет, я такой… затыкайте уши.

А. М . (задумавшись). Моя ошибка должна быть знаковой. Она сирота войны или репрессий?

ВОЛОДЯ. Поступила в детдом в тридцать седьмом, двухлетней. Вопросы есть?

А. М. Вопросов нет. Насколько я могу чувствовать будущее – за моей оговоркой вскоре должно последовать нечто ее объясняющее.

ВОЛОДЯ. Ждем-с. А вот и дом-с.

В «ателье» была сущая коммуналка. В незапамятные советские времена это был ремонт обуви, о чем гласили остатки разбитой молочного стекла вывески. Один сапожник тут пока ютился, но к вечеру надрался, как сапожник, и явственно храпел в дальней комнатушке. От стеллажей с обувью пахло бедностью. Здесь же обитал часовщик, который по совместительству еще и чинил ювелирные изделия. Это было выгравировано на очень несовременной медной табличке у входа. Часы стояли по стеллажам напротив туфель, подмигивая им и подтикивая. Иные часы, как, впрочем, и иные туфельки, были весьма затейливы. Затейливо выглядел и старый часовщик, встретивший гостей с будильником в руках. Толстый, вальяжный, он отличался от уже известного Володе фотографа, как надутый воздушный шарик от сдувшегося. Фотограф в данный момент был скрыт от глаз посетителей в заднем помещенье, откуда доносился его укоряющий голос, легко узнанный Володей. Упреки перемежались руладами сапожника. На третьей стене, с дверью в сокровенный апартамент, как раз помещались витрины с фотографиями и даже какие-то похвальные дипломы. Если фотограф, как хорошо запомнилось Володе, был отменно волосат, то часовщик, напротив, оказался совершенно лысым. Это сразу обнаружилось, едва он снял в знак приветствия четырехугольную тюбетейку, каких, да и вообще тюбетеек, теперь никто не носит без достаточных на то национальных оснований. В данном случае их явно не было. Брюки часовщика держались на ремне, но как – мистика, ибо живот у него был из ряда вон выходящий. Обладатель диковинного живота встретил пришедших с величайшей радостью.

ЧАСОВЩИК. А, молодой человек! Вот теперь Рем Петрович увидит вашего отца. Он говорит – вы с матушкой похожи на Манрико с Азученой.

ВОЛОДЯ (с обычным смехом). Да, у мамы Гали седые кудрявые космы… ей уже шестьдесят семь… она не любит фотографироваться! А я почти трубадур… бард… тоже верно! Позавчера был день ее рожденья, так что ваш друг – Рем Петрович? – сам того не ведая, сделал ей подарок. Но мой спутник – не отец мне.

ЧАСОВЩИК. Рем, Рем! Иди, не копайся! (К Володе.) Снимок готов и очень удачен, я видел. Напрасно ваша матушка боялась. Рем, сейчас юноша будет петь: маадре!

Р. П. (появляется в дверях с несколько обшарпанным конвертом). Вот, Мазаевы, седьмое апреля. Мой друг… друг детства… уже назвал вам меня. Его зовут Вилен Митрофаныч… прошу любить и жаловать. Как жаль, молодой человек…

ВОЛОДЯ (опять перебивает). …сорока двух лет! (Заразительно смеется.) Владимир Федорович Мазаев! А это Алексей Михайлович Романов… нет, не призрак, только тёзка!

Р. П. Да, жаль, что это не отец ваш… вы так хорошо смотритесь вдвоем! И матушка ваша такая… импозантная. (Достает снимок, все его разглядывают; общее замешательство.)

ВИЛ. М.: Рем, это не то, что ты мне давеча показывал. Здесь Владимир Федорович с женой и дочерью… не в парке, а в студии. Когда ты их снимал? Выполнено в стиле ретро… и костюм, и стрижка.

ВОЛОДЯ (с еще большим замешательством): Должен признаться, я действительно был женат в студенческие годы, и у меня есть дочь. Сейчас ей двадцать один, она в Штатах, замужем. И моя бывшая жена тоже там, снова замужем… более удачно. Ей сорок два. Здесь действительно я… в мои теперешние годы… но я лет двадцать так коротко не стригся! И этот костюм… карманы на пуговицах… вот уж ретро так ретро! И главное – эта молодая женщина… лет двадцати пяти… чуть побольше… с девочкой… я их не знаю! Это какой-то фотомонтаж… розыгрыш. Рем Павлович… Ромул Петрович… Вы шутник!

А. М . (резко вырывает конверт из рук Рема). Смотрите… Мазаевы… седьмого апреля… карандашом – тридцать седьмого года. Невостребованный снимок… супруги, получившие «десять лет без права переписки»! Рем Петрович, ваш отец был фотограф?

Р. П. (суетливо). Да, прекрасный, и отец Вилена, Митрофан Егорыч, был часовщик, каких мало. Обоих их в тридцать седьмом… не в апреле… позже. Это мать сохранила… была фантазерка.

А. М. Яблочко от яблони! Что вас подтолкнуло позавчера фотографировать этих двоих? (Рем пожимает плечами; А. М. хлопает себя по лбу.) Володя… праздничный снимок… дочке два годика… ровесница вашей матери! (На протяженье этой тирады Вилен исчезает в дальнем помещенье; стучит там ящиками; доносится протестующий храп сапожника; Вилен появляется в дверях, держа на вытянутой руке старинные серебряные часы-луковицу с цепочкой, к которой пришпилена порыжевшая бумажка.)

ВИЛ. М . (читает по квитанции). Мазаев Ф. С., Большая Пироговская… дом оторван… четвертое апреля… года нет… приписано рукой матери – хранить. (Щелкаem крышкой и декламирует с пафосом.) Самому молодому профессору кафедры эпидемиологии Мазаеву Федору Степановичу в память его самоотверженной борьбы со вспышкой эндемичной чумы.

А. М. Насколько я умею распознать по предметам их предысторию, гравировал сам даритель, не оставивший подписи… и делал это в местах, где разыгрались упоминаемые события. Наверное, какой-нибудь ссыльный, старый одуванчик, не разбирающийся в секретности. И этот идеалист принял. Уже за храненье таких часов могли арестовать. А он с ними ездил в экспедиции. Где-то через год тонул в Каспии, в местах отнюдь не курортных… насколько я могу чувствовать прошлое.

ВИЛ. М. (с удивлением). Действительно… механизм засорен морской солью. А отца вашего, молодой человек, звали Федор Федорович?

ВОЛОДЯ (растерянно). Я байстрюк… у меня отчество по деду. (На протяжении этой фразы за дверью скрывается Рем; опять слышен недовольный храп; Рем появляется, разводя пустыми руками.)

Р. П. Пропал…

ВИЛ. М. Кто, Антипыч? Да вон он заливается…

Р. П. Снимок, который я тебе показывал… я его клал в конверт… и на стол. Не съел же его Антипыч… да он и не вставал… я его перевернул на всякий случай… под ним сухо… и снимка нет. А этот… откуда он выплыл? Я его не доставал… а ты? (Вилен отрицательно качает головой.)

ВОЛОДЯ. Сознайтесь, А. М., – ваших рук дело?

А. М. Если бы… (Показывает на рваную квитанцию в руках Вилена.) Володя, это не окончательная потеря информации… я не с таким справлялся. Мы с вами погуляем вдоль Большой Пироговской… с лозой, с часами… может быть, с Галиной Федоровной. Там все переломали, перестроили. Но энергетический след такого сильного человека… довольно ясно вижу, как он вплавь добирается до каких-то неблизких и неприветливых берегов… тут старый фундамент завибрирует.

ВОЛОДЯ (не выдерживает): К черту мою родословную! К черту мыльную оперу! Хватит совпадений на сегодня! Прошлое уже состоялось… айда на разборку с вампиром! (Рем начинает трястись, Вилен выпячивает грудь… или пузо.) Ведь вы с нами? (Античным жестом протягивает две руки Рему и Вилену.) Антивампирская коалиция? Один за всех и все за одного? А, ведь вы ничего не знаете! Мы вам все расскажем по ходу дела.

ВИЛ. М. (закрывая Рему рот ладонью и крепко обняв его за плечи). Мы с вами… только так… и никак иначе. Рем, Антипыча запрем? (Антипыч утвердительно храпит; Рем обреченно кивает; четверо мужчин выходят; слышен звук поворачиваемого в замке ключа.)

АВТОР (авторитетно). Ключ – ключевое слово этого текста. Символ нашего «Я» по всем психологическим тестам.

А. М . (на площадке, жестко). Командовать парадом буду я. В ЭНИН мы сегодня не попремся – замки, охрана, сигнализация. Завтра, завтра, не сегодня. Проверим квартиру Копыловых… по крайней мере лозой… а может быть, и вотремся. Где наша не пропадала! Володя, адрес знаете?

ВОЛОДЯ. Да, возил Г. Е. на подпись отчеты, когда у него болело его вампирское горло. Был вечером, видел отца и деда… ну, доложу я вам, семейка! Тетка похожа на человека… но очень забитая. Найду, запомнил… рванули.

* * *

Г. Е. очень поздно приплелся домой. Тетя Тая, на которую он мысленно нацелился воронкой, встретила его на пороге с узелком.

ТЕТЯ ТАЯ. Ген, я не знаю, могу я тебя перекрестить или ты замертво упадешь… мне сердце говорит – от него (кивает в сторону лоджии) к тебе (боязливо тычет в него пальцем) все это колдовство сегодня перешло. (Смотрит на него внимательно.) Как ты изменился… вид совсем больной… верно, еще не привык душегубствовать. (Г. Е. опускает глаза под ее пристальным взглядом.) Вот и отец твой толком не умеет. Ген, я пойду… ваши грехи отмаливать. (Кланяется ему в пояс.) А ты – к деду… помирает… погляди, что с ним сталось… с заступником твоим. Ген, мне тут больше делать нечего… я тебя хотела соблюсти… не соблюла. Поди, поди… он за день весь выболел… седой. А отец все волком бегает… небось ты знаешь… я его трижды таким видала. Чего мне дожидаться… пока гром небесный грянет? На могилу материну не ходи… она во гробе перевернется. Это тот ключ, что дед утром искал… хотел меня прибить… да сил не стало. У тебя, Генка, этот ключ… на тебе и грех. ( Выходит, отрясая прах с ног за порогом.)