Томас Рифмач - Эллен Кашнер

— Я люблю тебя, — сказал я, прижимая к щеке узкую ладонь. — Можно я теперь получу назад свое кольцо, прекрасная госпожа?

— Ах, нет, Томас. Кольцо останется у меня. Я просто дала тебе его поносить.

Я вскочил и навис над этой изящной, утонченной, невозмутимой красавицей, как коршун над цыпленком.

— Будь ты проклята! Дразнишь меня, как болотный огонь. — Я занес кулак и на какой-то миг даже поверил, что ударю ее.

Королева Эльфов рассмеялась мне в лицо.

— О, ты смог бы, Томас? Действительно смог бы? Рука моя упала.

— Смог бы, — сказал я холодно, чувствуя, как по всему телу разливается оцепенение. — Если бы это помогало, если бы так можно было удержать тебя…

— Ну, ты не смог, и хорошо, теперь ты это знаешь. Иди ко мне, Томас, иди, потеряй себя во мне. — Я отпрянул. — Ты не можешь поступить по-другому. Ты знаешь теперь, что не можешь. В этом нет твоей вины, и так гораздо легче.

Она раскинула руки, и я пошел к ней. Мне было уютней, чем младенцу на руках матери, ибо что может знать младенец о горе мужчины или о голоде мужчины?

— Я люблю тебя, — невнятно пробормотал я.

— Да, — сказала она, — вот теперь все правильно.

И мир опять стал простым.

Да, я любил сидеть рядом с ней, смотреть, как она двигается, слушать ее голос. Иногда мы ласкали друг друга, а иногда она рассказывала мне об Эльфийской Стране или с удовольствием расспрашивала меня о моей родине. Со мной она смеялась так, как ни с кем другим.

Но она не всегда звала меня.

Кольцо с зеленым камнем снова сияло у нее на пальце.

Когда на нее нападала меланхолия, мне приходилось очень тщательно выбирать слова. Когда ей было легко и спокойно, я мог нести любую околесицу. Я ворчал на нее, подшучивал, требовал, как-то раз даже спросил ее настоящее имя.

— Зови меня Мэгги, — она улыбнулась и потянулась так знакомо, по-кошачьи. — Зови меня Лиззи, как любую из девчонок, которые ублажали тебя. Ты же как-то называл меня до сих пор?

— «Госпожа», — ответил я, — или «королева». Не слишком романтично.

— Поверь мне, если бы ты знал мое настоящее имя, было бы не намного романтичней.

* * *

Охотник вернулся. Я играл на пиру, пел, потом сидел и слушал других, и все это время он не сводил с меня глаз. Под этим взглядом я чувствовал себя словно голым, как будто своим молчанием я красноречивее слов объяснял всем, что значит для меня королева. Но я никогда не штурмовал крепостей в лоб, если существовала возможность обойти их, не то бы точно подошел прямо к нему и потребовал объяснений: чего он хочет от меня — на этом свете или на любом другом. Мэг была права: эльфы не похожи на нас. По сравнению с эльфом даже цыган-лудильщик покажется братом.

Он смотрел на меня, но ни разу не заговорил. Мне было не по себе. Я же не знал, чего он добивается, и вот мысли мои поневоле обратились к его истории о рыцаре и вдове-дворецком. Что стало с рыцарем?

В те хмурые дни, когда я сидел в своих комнатах и напрасно ждал зова, я не раз вспоминал рассказ Охотника.

«Не правосудия искала она, а службы. И в конце концов получила должность дворецкого… Был некогда рыцарь. Он женился на прекрасной даме…»

Я не мог выбросить эту историю из головы. Ничего не скажешь, красиво и трагично, только вот конца нет. Может, именно поэтому и красиво. А может, это все та же эльфийская магия. Я уже испытал их чары, когда поцеловал королеву под Эйлдонским Деревом, хотя она и предупреждала меня, что моему телу придется теперь последовать за ней. И ведь знал же я, чем дело кончится, но ослепленный ее красотой забыл, забыл все истории, которые сам же и рассказывал. Странно, что даже в тот момент, на пиру, я не подумал, что и сам стал персонажем подобной истории. То ли Охотник вовлекал меня в нее все дальше и дальше, то ли я просто скучал и томился?

Надо бы мне спросить королеву, но когда я бывал с ней, все это казалось таким неважным.

«И все у них было хорошо, но ее мать наняла шайку разбойников…»

Теперь в одиночестве я думал об этом постоянно. Что стало с рыцарем? Откуда — на земле или под ней — мне это знать?

Но история крепко вцепилась в меня, и тогда я решил поиграть с ней. Из нее могла бы получиться неплохая баллада или хотя бы часть, та, где так грустно говорится о ревности и убийстве. Эти образы трогали меня: юная жена ночью, одна, отправляется хоронить мужа и младенца… ее усталые шаги у королевской двери… Взяв арфу, я начал подбирать слова и музыку.

Мотив пришел быстро, скорбный, но настойчивый. Припомнилась мне одна история — там воины копают мечами могилы для своих собственных товарищей.

Ей не осталось ничего,Чем рыть могилу для него.Лишь меч, где запеклась их кровь.Был муж, был сын, была любовь…Теперь на саван ей пришлосьПеленку взять, не смывши кровь.

Мрачновато, но начало положено. Теперь уже хватит телесных бед, самое время для сердечных страданий.

На свете не сыщется горшей доли,Чем вечная мука сердечной боли,Когда от могилы уходишь прочь,И от рыданий дышать невмочь.

Впервые за последние дни мне стало спокойно в этом саду. Я закончу балладу, думал я с мрачным удовлетворением, а потом сыграю ее лорду-охотнику прямо на пиру, перед всем эльфийским двором. Будет знать, как обходится настоящий менестрель с его загадками!

Я вернулся к началу. Начало должно быть таким же крепким, как то, что я уже сочинил, и ему надлежит быть столь же светлым, сколь мрачна смерть.

Любовь подарила ей радостный дом,Вьюнки и ромашки цвели под окном.Прекраснее дома на свете нет,Чем тот, который любовью согрет.

Вполне годится. Дом, влюбленные, предстоящая разлука… Но чего-то не хватало. Может, мне уже не дано? — с беспокойством подумал я. Может, я уже сложил все хорошие песни, которые были мне отпущены? Может, лучшего мне не достичь?..

Конечно, складывать балладу труднее, чем рассказывать историю. Дело не в рифмах. Я искал некий свежий поворот, чтобы захватить внимание слушателя и притянуть его поближе.

Любимый построил мне чудный дом,Цветами убрали его мы вдвоем,Красивее дома я не встречала,Чем тот, где я сына его качала.

Это же так просто! Я должен был знать, что решение лежит на виду. Надо как следует разозлиться на себя, иначе ничего путного не получится. А всего и дел-то: пойти вслед за дамой, жить ее сердцем, чувствовать вместе с ней.

Матери ревность тому виной:Убийц прислала темной порой,Слуги в страхе бежали прочь.Погибли сын и мой рыцарь в ту ночь.

В конце концов это ее история, это ее любовь убивали.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});