Герои в красных галстуках (сборник) - Валентин Столяров

В колонне по-прежнему не хватало людей. Вскоре у Борзых появился ученик — Коля Степанов, был он на год старше своего учителя. Они быстро сдружились, и Коля при каждом удобном случае расспрашивал Алешу о войне, о том, как в неполные четырнадцать лет он попал на фронт.

НЕНАВИСТЬ

Окна в избе большие, светлые — на совесть строил ее Алешкин отец. Собирался долго и радостно жить, да не довелось: простудился, запустил болезнь и умер в трудном 1933-м. А через несколько лет не стало и матери. И остался Алешка со старшей, пятнадцатилетней, сестрой и двумя совсем маленькими братьями. Ребят взял на свое иждивение колхоз.

Смотрят окна на все четыре стороны. И везде с утра до ночи одно: группками и целыми таборами, на подводах, с тачками или с одним чемоданом, узлом едут и бредут беженцы. Постучат, попросят ковшик воды и дальше — скорбные, ссутулившиеся.

Ночью окна кровянит багровое зарево — горят колхозные скирды. И чудится Алешке, что из тревожной ночной мглы надвигается неслышными крадущимися шагами огромный зверь и красные сполохи пляшут в его глазах…

Утром примчался приятель Ванька Анциферов.

— Алешк, айда за село — там машина застряла. Так и стоит брошенная.

Первым делом забрались в кабину. Алешка — за руль, Ванька жмет на широкую кнопку. Молчит сигнал. Ванька даже кулаком пристукнул — нешибко так, — молчит, сияли бойцы аккумулятор.

— Ты, Вань, пока скорости переключай, — советует Алешка, показывая на торчащий у ног рычаг с круглой черной головкой.

И вот они уже мчат вперед по раскисшей рыжей дороге, среди уханья бомб и злых пулеметных очередей.

И Лешка громко кричит:

— Первую скорость!.. Вторую!.. Поддай, поддай газку!

Сначала Ванька охотно выполнял приказы, но вот лицо его скучнеет, и он в самый неподходящий момент неожиданно выпаливает:

— Чегой-то ты, Алешка, так раскомандовался, небось это я первый узнал про машину-то…

Алешка открывает дверцу кабины, честно уступая водительское место. На подножке он на секунду задерживается, чтобы, подтянувшись на руках, заглянуть в кузов. В тот же миг глаза его улавливают блеск патронной гильзы, и Алешка забирается в кузов. Ванька, забыв про баранку, торопливо следует за приятелем. Они быстро набирают по пригоршне гильз, попадается им и несколько патронов. И уже у самого борта, под ворохом ветоши, Алешкины пальцы вдруг натыкаются на что-то холодное, металлическое. Свободной рукой он отгребает ветошь — и глазам не верит: винтовка. Настоящая! С затвором и ремнем.

Огородами, хоронясь от взрослых, приятели проносят ее и маскируют в бурьяне под плетнем. В сумерках Алешка втаскивает винтовку на чердак и надежно прячет под боров печной трубы, туда, где у него хранится десятка два патронов, подобранных и выпрошенных у бойцов.

Будто вымерло Сагайдачное. Только окна смотрят на дорогу. Вот она ожила, загудела, заурчала сотнями мощных моторов. Воздух разорвали автоматные очереди — бесприцельные, пущенные наугад, и зазвенело стекло, слезами осыпаясь на завалинки.

Немцы не задерживались подолгу в селе. Уходили одни, появлялись другие и с новым пылом принимались шарить по хлевам и погребам в поисках свиней, кур, крынок с молоком и сметаной.

Однажды в Сагайдачное пригнали пленных. В изорванных гимнастерках, в грязных бинтах и тряпье, рыжем от кровяных пятен. Бабы, причитая и голося, окружили колонну, совали в дрожащие руки лепешки из отрубей пополам с лебедой, вареную картошку, ломти пареной тыквы.

Алешка кинулся к печи, выволок чугунок, опрокинул в подол рубахи и без шапки выскочил на улицу. Его картошка досталась двум бойцам, один из которых — с замотанной в тряпки бесформенной ногой — держался за плечо другого.

— Дядечка, вы только почистите сами, она в мундирах, — залепетал Алешка, но, увидев, как, давясь, глотают они картофелины с кожурой, с комочками неотставшей земли, со слезами кинулся обратно, в погреб. В потайном месте откопал шматок сала, бережно запеленутый сестрой в тряпицу, и, сунув за пазуху, кинулся снова на сельскую площадь.

Она была уже пуста.

А в полдень прибежал человек с хутора Гусек-Погореловки, хватая ртом воздух, прохрипел:

Гады наших-то, пленных, сжечь хотят в старой школе. Собирайтесь — може, выручим…

Школа с заколоченными окнами и подпертой колом дверью уже горела. Гитлеровцы спокойно, деловито строчили по ней из автоматов. А они, женщины, старики, дети, стояли совсем близко, за хатами, стоило кому-либо высунуться — раздавалась пулеметная очередь. Их мало. И они без оружия.

Алешка вспомнил о спрятанной винтовке и что есть мочи припустил в Сагайдачное.

«Винтовку и патроны! Выгрести из-под борова все, что есть, и скорей назад. Только б успеть…»

В Гусек-Погореловке, подгоняя, жутко трещали очереди.

И вдруг стихли. Алешка по инерции пробежал еще несколько шагов, остановился, вслушался.

Тихо.

Все… Опоздал.

Он упал лицом в жесткую придорожную траву, рвал ее, задыхаясь от рыданий, не замечая колючих уколов.

Ненависть — жгучая, нестерпимая — поселилась в мальчишечьем сердце. И когда весной 1943 года пришли наши, Алешка упросился с первой же частью на фронт. Его, конечно, не брали. Командир автороты приказал вернуть домой. Но ведь у него по сути не было дома. Так в неполные четырнадцать лет пионер из Прохоровского района на Белгородщине Алеша Борзых стал военным водителем.

Рассказать бы, как лихо крутил огромную баранку ЗИС-5 еле видный из-за нее, по-солдатски коротко стриженный мальчишка и как послушная его рукам тяжело груженная боеприпасами машина разворачивалась, петляла и стремительно неслась, ускользая от пулеметных очередей «мессера», от частых бомбовых разрывов… Только не так ведь все было. Не сразу, не само собой пришло шоферское умение. И рычаги не слушались. И заводной ручки не смог осилить Алешка — ставили на его ЗИС лучшие аккумуляторы, чтобы стартер действовал безотказно. И долго еще рядом в кабине сидел дядя Саша — старший сержант Александр Литвинов, готовый каждую минуту прийти на помощь.

Спустя два месяца с Литвиновым и другими водителями роты Алешка перевозил боеприпасы со склада. Возили ночами. Днем же, отыскав укромный лог, рощицу и замаскировав машины ветками, еще и еще раз проверяли моторы, ходовую часть и спали по нескольку часов.

Вот когда разлюбил он лунные ночи.

Полная луна заливала холодным светом все окрест. Отчетливо видны и дорога, и растянувшаяся колонна машин, за каждой из которых — длинный шлейф пыли. Из-за нее приходится держаться на порядочном расстоянии друг от друга.

Несколько раз в такие ночи их бомбили. Горели машины, гибли товарищи. Здесь, на трассе, питавшей фронт, в одном строю с опытными воинами получал Алешка первые уроки выдержки, мужества, солдатской сметки.

Как пригодились они уже через полмесяца — в жестоких боях под Белгородом!

В СТЕПИ ЗА ОСКОЛОМ

Алешка вел машину совсем медленно, вглядываясь в быстро густеющие августовские сумерки. Лейтенанта на дороге не было.

— И куда это он мог подеваться?..

Алешка уже собирался прибавить газу — в части, конечно, ждут машину с продуктами — и тут различил впереди крохотный мигающий огонек папиросы, а потом и неясную фигуру.

— Далеко успели отшагать, товарищ лейтенант, проговорил он, распахнув дверцу кабины.

— А чего зря сидеть. Багаж у меня — шинель с полевой сумкой. Да и у склада ни курить, ни просто рассиживаться не полагается… Тебя как зовут. А то я так обрадовался попутной машине даже не спросил.

— Борзых, Алексей.

— Закурим, водитель?.. Чего молчишь?

— Да нет, товарищ лейтенант…

— Табаку, что ли, нет? Так у меня папиросы — еще с курсов. Представляешь — полтора месяца обучали. И это когда у вас тут — на дуге — такое творилось!.. Да ты закуривай, Алексей… Сейчас я тебе…

— Не курю я, товарищ лейтенант.

— Ха… Да ты совсем пацан, парень! На складе-то я подумал, что ты просто ростом не вышел… Сколько тебе? По-честному…

— Четырнадцать… По-честному — четырнадцатый…

Лейтенант даже присвистнул.

— Тринадцать?!. Да как же ты? Машину водишь заправски… Да как тебя взяли-то?.. Ты не бойся, Алеша, начальству докладывать не стану… Разойдутся у Обояни наши фронтовые стежки…

Алешка ответил с достоинством:

— Я и не боюсь, товарищ лейтенант. Рассказывать долго…

— Так и дорога не близкая. Пока доползем по этой пылище, да еще без света… Покой-то какой кругом. Будто войны и в помине нет. Хорошо, если побудет этот покой подольше… Вон луна какая — самая летная ночь. — Лейтенант, приоткрыв дверцу, выбросил окурок и спросил: — Так откуда ты родом?

— Здешний я. Из Сагайдачного села. Неподалеку от Белгорода, под Прохоровкой.

— Это где наши танкисты с «тигров» да «пантер» шкуры обдирали?!