Журнал «Приключения, Фантастика» 3 95 - Владислав Бахревский

А для Дмитрия жизнь стала вдруг одним ожиданием. Выходка дьяка Тимохи всколыхнула в нем страх. Он желал вокруг себя и в Москве поляков, казаков и верил — венчание успокоит сомневающихся: венчание от Бога. Гоня от себя тревоги, закатил пир боярам, застолье роднит людей. На пиру откровенно льстил сановитым своим гостям, не без яду, впрочем.

— Вы, вековечные российские роды — заповеданная моя дубовая роща! Будет ваше плечо крепко и надежно для государя вашего, и я, государь ваш, обнажа меч, приведу вам толпы покорных народов. Не на рабство, но к свету вашему. К истине истинных, к святому нашему православию.

— С поляками в обнимку? — спросил вдруг дерзкий Михаил Татищев.

— Без поляков нам Турции не одолеть.

— Сначала на войну вместе, а потом и в один храм на молитву. Латиняне спят и видят — заполучить наши души.

— Латиняне много чего хотят, да все на том же месте, куда их Господь поставил. А поляки хотят землю Северскую, хотят Псков, хотят, чтобы мы добывали Сигизмунду шведскую корону. И я на одно их хотение говорю — да, а на другое говорю — нет! Больше нет, чем да.

— И послал Сигизмунду сто тысяч! — выпалил Татищев.

— То был мой долг, и я его заплатил.

— А Мнишеку отправил двести тыщ за какие глаза?

— Мнишек стоял за поруганную честь моего царского рода! Не ты, Татищев — Мнишек! Те деньги пошли для твоей будущей царицы. У царя же с царицей казна общая.

И рассмеялся.

— Ешьте, пейте! Споры для Думы, застолье — для дружбы.

Дмитрий ударил в ладоши, и слуги понесли на серебряных подносах новые кушанья.

— Телятина! — тихохонько ужаснулся Василий Шуйский. — Телятина православному, как Магомету свинина. Вели убрать, государь. Бога ради!

Губы вытягивал хоботком, будто хоботок этот в ухо царя хотел просунуть.

— Что болтаешь пустое! — рассердился Дмитрий. — Что у царя на столе, то и свято.

— Телятина свята? — поднял и хватил куском мяса об стол Татищев. — Телятина свята?! На шестой неделе великого поста?! В четверок?!

— Чем тебе телятина не угодна?! — изумился Дмитрий.

— Да православный ли ты? Да есть ли на тебе крест? Латинянин ты гнусный! Оборотень!

— Защитите государя своего! — тише Шуйского сказал Дмитрий, отведывая одну за другой черные, как черной кровью налитые, клюквины.

Татищева выдернули из-за стола, поволокли из палаты прочь.

— В Вятку его, — сказал Дмитрий, не поднимая голоса, — от моего стола — и в Вятку. Держать его там в колодках. Да чтоб имени не ведали. Отныне — нет ему имени в земле Русской.

13

Был сон Дмитрию. Видел он, как заходящее за горизонт солнце закрыла черная луна и сделались сумерки. И пошла по земле, под черною луною бесконечная чреда спящих на ходу людей. И вгляделся он и увидел, что все их множество — один человек. Что это он. Кинулся прочь от своего сна, да чтоб скорее — на крыльях. Только те крылья были перепончатые, как у летучей мыши. Холодные.

Пытаясь избавиться от увиденного, он встал с постели, и хотя утро еще не наступило, вместе с охраною поехал выбрать место для потешной деревянной крепости, взятие которой должно было венчать будущие, скорые уже, свадебные пиры.

Место он уже облюбовал — пустырь за Сретенскими воротами, но надо было куда-то деть себя от сновиденьица. На пустом месте дела не сыскал, поворотил коня и поскакал смотреть, как готовят дорогу, по которой приедет к нему его весна — благоуханный сосуд красоты — наияснейшая панна Марина.

Его армия собиралась под Ельцом. Продовольствие уже свезено, и пушки, и порох. На днях пришла и стала под Москвою новгородская рать, восемнадцать тысяч молодцов. Сойдет половодье, дороги просохнут, и — в поход. Вот только куда? Одно ясно — Россию он оставит на попечение хозяйки. Потому и ждет ее — не дождется.

Вернулся Дмитрий в полдень. Пахнущий весенним солнцем, счастливый. Дорога для шествия Марины и гостей была исправна, мосты обновлены или построены заново, жалкие избушки и развалюхи, печалющие взоры, разобраны.

Он примчался, настроив себя, еще раз, напоследок, отведать горчайшей любви царевны Ксении. Ее нынче должны были увезти в монастырь. И струсил. Не мести или обличительного слова — глаз ее, слез ее, а то и молчания.

Устроился возле окошка, из которого ему будет видно, как пойдет она садиться в крытые санки. Ждал Ксению, а мыслями улетел по дороге, на которой уже в пределах Смоленщины ему суженая. Дальше, дальше, пока не уперся в Вавель. Хозяин польского Вавеля швед Сигизмунд Ваза чересчур яро и уже почти явно требует исполнения статей тайного договора. По этому договору Марине Мнишек отходили Великий Новгород и Псков со всеми землями, с правом продавать эти города и земли, дарить, строить католические храмы, католические монастыри, заводить латинские школы. Отец пани Марины пан Юрий Мнишек, сандомирский воевода, в потомственное владение получал княжества Смоленское и Новгород-Северское, но так как половина смоленских земель и городов даровалась в собственность Сигизмунду, то столько же земель и городов Мнишек получал в соседних княжествах, в Тверском, в Калужском. Отдать все эти земли было делом немыслимым, да и сам Сигизмунд был королем больше по имени. В шляхте ходили разговоры: корону надо отдать московскому Дмитрию, свой человек. Все, кто ему служили, получали от щедрой руки. Дмитрий души не чаял в шляхте, а в России земли много, крестьян много. Послужишь — получишь. Был даже такой слух: у Московского царя для изгнания Сигизмунда уж и войско наготове. Поведет его великий мечник Скопин-Шуйский.

Перебирая нити всей этой паутины, смертно держащей его, Дмитрий решил вдруг, что надо оставить все как есть. Пусть себе висит клубком до поры до времени. Взяться за веник никогда не поздно. Не натравить ли на Сигизмунда иезуитов, пообещав им все, что им хочется. Сигизмунд, почитая себя владетелем Смоленского княжества, наверняка поглядывает на Мономахову шапчонку? Мечтает о наследственной, о шведской короне, для борьбы за нее лишняя хорошая шапка не помеха.

Пришел Басманов. На лице тоска.

— Ну, что у тебя? — спросил его Дмитрий, краем глаза увидав, что во дворе появилась серая лошадка и серые, крытые лубяным коробом, санки.

— Инокиня-государыня Марфа по всем боярам вчера ездила. Не трогай, государь, могилку. Бог с ней!

— Болтуны надоели.

— Не трогай, государь. У меня с утра вся Дума перебывала, поодиночке.

— Я человек сговорчивый. Не трогай, говоришь. Не трону. Что еще? — от нетерпения лицо у Дмитрия стало красным. — Что еще у тебя?

— Иван да Дмитрий Шуйские приезжали в дом купцов Мыльниковых. Братья Голицыны туда же ездили. Боярин Татаев, окольничий Крюк Колычев.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});