Глядя на море - Франсуаза Бурден

делать вообще! Конечно, я не могу бросить тебя в беде, но такое вовсе не входило в мои жизненные планы. Книжный магазин — это твоя задумка, не моя. В данный момент, например, ты просто мешаешь мне жить моей собственной жизнью, даже если это происходит и помимо твоей воли. Может, именно это я и обязана тебе сказать, чтобы ты хоть как-то отреагировал…»

И это, несмотря на то что все, кому не лень, уже пробовали, и всё оказывалось безуспешным, не вызывало никакого «положительного скачка» у Матье. Так стоило ли возобновлять попытки, которые приводили только к тому, что он все глубже погружался в свое состояние? Выйдя на улицу Фоша, она заметила, что ветер заметно стих. Ей так захотелось спуститься к историческому центру Гавра — «воротам океана», — пройтись по набережной, но она была вынуждена отказаться от прогулки и отправилась по дороге, ведущей к гавани Вобан, чтобы поскорее дойти до своей школы.

* * *

— А потом? — настаивал Бенуа, стараясь говорить спокойно.

— Ну а потом я понял, что смогу чего-то добиться в жизни, только если буду заниматься чем-то связанным с моей страстью к чтению. Но подобных профессий не так уж много, а уж учителем я точно становиться не хотел. Издателем? Редактором? Слишком неопределенно, да и рискованно. Впрочем, мне нравилось беседовать с книголюбами. Попытаться очертить круг их интересов, открыть им совершенно других авторов, найти среди них «братьев по разуму», обсудить ту или иную книгу — все это мне безумно нравилось… Да, стать продавцом книг мне казалось идеальным. Как только я набрался достаточного опыта, мне захотелось открыть собственное дело и обустроить книжную лавку по своему вкусу. А для настоящего успеха был необходим большой магазин, у маленькой лавчонки не было ни единого шанса. В какой-то мере такое положение дел и сейчас, но ведь так было и двадцать лет назад. С тех пор конкуренция, правда, стала еще более жесткой, потому что люди начали заказывать книги по интернету, и уж конечно, я немедленно занялся компьютерами и всем с этим связанным. А знаете, это оказалось просто потрясающе — работать по-другому, не так, как продавцы обычных продуктов.

Матье снова прервался, но Бенуа тотчас подхлестнул его, вставив реплику:

— Продажа всегда предполагает либо продукт, либо услугу.

— Да, но книга — совсем другое дело! Это волшебный и беспрестанно меняющийся мир.

— И все же этого оказалось недостаточно, чтобы сделать вас счастливым.

— Да, да, вернее, не совсем. Нет, хорошо, пусть так. Я просто полагаю, что эта чертова штука, эта проклятая депрессия, если уж употреблять умные слова, что это она сделала меня неспособным испытывать удовольствие. И я ощущаю страшное чувство вины.

— В чем ваша вина?

— В том, что я стал болен, бессилен, сделался причиной стольких разочарований…

— Кого вы разочаровали?

— Прежде всего себя самого. И потом всех тех людей, кого я люблю.

— Они вам об этом сказали?

— А зачем? Я и так вижу. Стать из бойца овощем — очень унизительно!

— Вам важно, что думают о вас другие?

— Я сам так думаю. Я в себе разочаровался.

— И все же вы знаете, что больны, вы сами это только что сказали.

— Невозможно заболеть от работы, когда ты ее любишь! — с яростью возразил Матье.

— Не стоит так думать. Каждый день я вижу таких людей, как вы, потерявших связь со своими реальными возможностями и требующих от себя все больше и больше. Я знаю, что вы не любите термина «выгорание», которое даже произносите сквозь зубы, едва ли не с презрением, но это слово и обозначает тот кризис, который находит свое решение вне условий вашей работы. И упирается он в проблемы куда более давнего порядка.

Матье изменил положение тела и заерзал в кресле.

— Опять возвращение к детству? — он ухмыльнулся.

— Раздражительность и цинизм идут рука об руку с чувством вины, — заметил Бенуа.

Он выждал какое-то время, прежде чем снова ринуться в атаку.

— А почему вы так не хотите говорить о детстве? Может быть, о подростковых годах, первой подружке, драках с братьями или об истории, о которой вы предпочли бы никогда не вспоминать?

— Я не дрался с братьями, они были гораздо старше и всегда очень дружны между собой.

— Вы были козлом отпущения?

— Даже не так. Они попросту меня не замечали.

— Вы бы предпочли, чтобы они нападали на вас?

— Возможно. Мне хотелось просто существовать в их глазах. Как и в глазах матери, я признаю́сь в этом. Но она была еще хуже их, она меня намеренно игнорировала, а они всего лишь случайно не замечали.

— Значит, это плохие воспоминания?

— Ну а вы как думаете?

— У меня не может быть на этот счет никакого мнения, Матье.

Теперь они называли друг друга по именам, что, как предполагалось, должно было создать атмосферу доверия.

Матье в этом сомневался, однако он все больше открывался во время этих сеансов, почти против воли.

— Я услышал, как она однажды сказала соседке, что вполне обошлась бы без последнего сына, что просто ей в очередной раз не повезло.

— Сколько вам тогда было?

— Семь или восемь лет.

— Вы почувствовали себя оскорбленным?

— Да я просто был раздавлен.

Это последнее слово он прошептал, чтобы не дать выйти наружу своему гневу, эмоциям. Вынужденный встать с кресла, он сделал несколько шагов, вернулся к Бенуа и показал рукой на стенные часы.

— У нас осталось еще пять минут, но больше я сегодня не скажу ни слова.

— Отлично. Увидимся в пятницу.

— Не знаю. Когда я возвращаюсь домой, я понимаю, что все это бесполезно.

— Тем не менее вы прихо́дите снова. Вы являетесь сюда добровольно, Матье, вас никто не принуждает.

— У меня нет другого выхода.

— Неплохо, что вы уже хотя бы так думаете.

Матье положил деньги на угол письменного стола, зная, что каждый сеанс оплачивается в тот же день. Выйдя, он на секунду заколебался, но потом