Лед - Анна Каван

С тех пор чтобы я ни делал — это уже не имело значения. Я посвятил себя миру насилия и должен был действовать последовательно. Мне удалось добраться до материка, где шла партизанская война, и, безразличный ко всему, я примкнул к отряду наемников на службе у Запада. Мы сражались по пояс в грязи, в болотах дельты великой реки. Когда нас наконец отозвали, выяснилось, что в болоте людей погибло больше, чем в боях. Мне представлялось, что мы воюем со льдом, который неумолимо приближался, покрывая мир мертвенной тишиной, неся ужасное белое безмолвие. Продолжая воевать, мы доказывали тем самым, что мы живы и противостоим ползущей по свету ледяной погибели.

Я по-прежнему ожидал чего-то страшного, пребывая в странном, словно подвешенном состоянии. Все чувства заметно притупились. Я замечал это и по себе и по окружающим. Во время подавления голодных бунтов, наши автоматы без разбора косили как бунтовщиков, так и безобидных прохожих. Меня это совершенно не трогало, и такое же безразличие я видел и у других. Люди стояли и смотрели на это, как на представление, даже не пытаясь помочь раненым. Некоторое время я спал в одной палатке с пятью солдатами. Они были чертовски отважны, они не думали ни об опасности, ни о жизни, ни о смерти, — ни о чем, и были довольны, если каждый день получали котелок горячей картошки с мясом. Я не мог наладить с ними контакт; просто вешал плащ и лежал за ним, как за ширмой, не сомкнув глаз.

Последнее время все чаще называли имя правителя. В штабе Запада он занимал важный пост. Я вспомнил о его желании сотрудничать с крупными державами и не без доли восхищения отметил, как быстро он своего добился. Мысли о нем меня растревожили. Закончить свои дни наемником казалось мне полным идиотизмом, и я решил попросить его найти для меня работу более подходящую. Но до него еще нужно было добраться. Единственным, кто время от времени имел связь с вышестоящим командованием, был наш командир, но он отказался помочь мне, поскольку кроме собственного продвижения по службе, его ничего не интересовало. Уже несколько дней мы осаждали хорошо укрепленное здание, в котором по некоторым сведениям хранились секретные документы. Он не просил подкрепления, поскольку твердо решил снискать славу, взяв здание без посторонней помощи. Несложная уловка, к которой я прибегнул, позволила ему занять здание и отослать документы в штаб, разумеется, он удостоился похвалы высокого начальства.

Впечатленный моей находчивостью, он пригласил меня выпить и предложил протекцию. На следующий день он должен был докладывать о своей военной операции лично, и я сказал, что, если он возьмет меня в штаб — это будет для меня лучшей наградой. Он возразил, что я нужен ему здесь, что я сначала должен научить его своим хитростям. Он был уже в сильном подпитии. Я подливал и подливал ему, пока он наконец не вырубился. Утром, когда он отъезжал, я прыгнул к нему в машину, сказав, что вчера он твердо обещал взять меня. Я рассчитывал, что он был слишком пьян, чтобы обо всем помнить. Момент был очень неприятный. Он явно что-то заподозрил. Но из машины не выкинул, и я доехал с ним до штаба. За весь день мы не обмолвились ни словом.

Тринадцать

Штаб они выстроили вдали от передовой, над огромным чистым зданием реял большой чистый флаг. На фоне старых, приземистых, каких-то рахитичных развалюх, штабная твердыня выделялась массивностью, дороговизной, нерушимостью. Камень и бетон. Здание это, казалось, вообще никакого отношения к войне не имеет: не считая часовых у главного входа, охраны видно не было. И внутри создавалось впечатление, что здесь не заботятся даже об элементарных мерах предосторожности. Я вспомнил пьяную оговорку командира: возможно, эти люди были слишком мягкотелыми, чтобы воевать; рассчитывая на техническое превосходство, неохватные размеры и огромные богатства своей страны, они не считали нужным ввязываться еще и в сражения, в конце концов они платили за это вассалам.

Меня направили в приемную правителя. В помещении работал кондиционер. Бесшумно и мягко скользили лифты. Широкие коридоры от стены до стены были застланы коврами. После убожества нашего жилища это помещение представлялось роскошным отелем. Несмотря на солнечный день, повсюду горели лампы. Герметично запечатанные окна не открывались. Все это создавало ощущение нереальности.

Секретарша в форме сказала, что правитель никого не принимает. Прямо сейчас он отправляется в инспекционную поездку и будет отсутствовать несколько дней. Я сказал: «Мне необходимо его увидеть. Срочно. Я специально приехал издалека. Это займет не больше минуты». Она поджала губы, отрицательно покачала головой. «Совершенно исключено. Ему надо подписать несколько важных бумаг, приказано не беспокоить». Ее лицо под умелым макияжем было непроницаемым, непреклонным. Это взбесило меня. «К черту приказы! Я же говорю, мне нужно его увидеть! По личному вопросу. Неужели не ясно?» Мне хотелось встряхнуть ее, вызвать на ее лице какое-то человеческое выражение. Но вместо этого я произнес спокойным голосом. «Вы хотя бы доложите обо мне и спросите, не сможет ли он меня принять». Я нашел в кармане листок бумаги и написал свое имя. Тем временем в приемную вошел полковник. Просмотрел документы, подписался. Секретарша подошла к нему и что-то зашептала. Они посовещались, и полковник сказал, что сам передаст записку, взял листок с моим именем и вышел через ту же дверь, что и вошел. Я знал, что он и не подумает докладывать обо’ мне правителю. Встречи я смогу добиться лишь решительными и незамедлительными действиями.

«Куда ведет эта дверь?» — спросил я секретаршу, указывая в другой конец комнаты. «А это личные покои. Вам туда нельзя. Запрещено». Она наконец утратила свое высокомерное спокойствие. Работать в прямом контакте ее не учили. «Ну, тогда я пошел», — сказал я и двинулся по направлению к двери. «Нет!» Она вскочила и преградила мне путь. Страна, в которой она родилась, была настолько убеждена в своем превосходстве, что ее гражданам даже в голову не приходило, будто кто-то может позволить себе неповиновение, пусть даже по ничтожному поводу. Я улыбнулся и отодвинул ее в сторону. Она вцепилась мне в рукав, стараясь удержать, началась возня. Из-за двери послышался знакомый голос. «Что там происходит?» Я вошел внутрь. «А, это вы? Вот оно что!» Мое появление, казалось, совершенно его не удивило. В дверях, бормоча извинения, появилась секретарша. Он отослал ее взмахом руки. Дверь захлопнулась. Я сказал: «Я должен с вами поговорить».

Мы были одни в богато обставленной комнате. Персидские ковры на паркетном полу, антикварная мебель, на стене его портрет в полный рост кисти известного художника. Моя истертая, потрепанная, неглаженая форма подчеркивала по контрасту пышность его мундира с шитыми золотом эмблемами на обшлагах и плечах, с орденскими нашивками на груди. Он встал; я уже забыл, что он такой высокий. Великосветские манеры, которыми он всегда отличался, стали еще более утонченными с тех пор, как я видел его последний раз. Мне было не по себе. Его присутствие возымело на меня свое обычное действие; однако теперь различия между нами были настолько очевидны, что мысль о связи, даже самой неопределенной, была неуместна и просто нелепа. Когда он сказал: «Не стоило прорываться сюда с боем, я все равно ухожу», я смутился и смог произнести только: «Сначала я должен с вами поговорить». — «Это невозможно. Я уже опаздываю». Он глянул на часы и направился к двери. «Вы, конечно же, можете подождать одну минуту!» Я обеспокоенный поспешил встать на его пути. Лучше б я этого не делал. Глаза его сверкнули — он рассердился, и я упустил единственный шанс. Я проклял свою глупость. Возможно, мой потупленный взгляд и расстроенное лицо позабавили его: во всяком случае, отношение его внезапно изменилось. Он слегка улыбнулся. «Я не могу прервать военные действия ради разговора с вами. Если вам непременно нужно мне что-то сказать, вам придется пойти со мной». Я был счастлив. Лучшего я и ожидать не мог. «Правда? Это замечательно!» Я стал горячо благодарить его. Он расхохотался.

Вдоль дороги к взлетному полю стояли люди в надежде увидеть его хоть одним глазком. Они толпились на тротуарах, высовывались из окон, с балконов, висели на деревьях, заборах, телеграфных столбах. Некоторые ждали уже довольно давно. Меня поразило, как велико его влияние на толпу.

В самолете, сидя рядом с ним, я ловил на себе любопытные взгляды пассажиров. Земля внизу была не плоской или слегка изогнутой, как обычно, она представлялась сегментом шара, с голубым морем и желтовато-зеленой сушей. Вверху синела темная ночь. Принесли напитки, мне подали позвякивающий стакан. «Лед! Какая роскошь!» Он взглянул на мою полуистлевшую форму и состроил гримасу. «Если уж вы решили стать героем, роскошь — это не для вас». Слова эти прозвучали насмешливо, но в его улыбке таилось обаяние. Возможно, таким образом он выказывал дружеское участие. «Могу я спросить, почему вы вдруг стали одним из наших воинов-героев?» Мне, конечно, следовало заговорить о работе. Но вместо этого я почему-то сказал ему, что мне это было нужно, чтобы избавиться от депрессии. «Забавный способ лечения. От такого и умереть недолго». — «Может, этого я и хотел». — «Нет, по сути своей вы не самоубийца. Хотя, какая разница, если все мы погибнем на следующей неделе?» — «Так скоро?» — «Ну, возможно не буквально на следующей неделе, но осталось совсем недолго». Я не мог не заметить, что моргал он специально, чтобы создавалось впечатление, будто его яркие синие глаза отражают ослепительный свет. У него, конечно, были секретные сведения. Он всегда узнавал все раньше других.