«Если», 2008 № 08 - Журнал «Если»

— Клем, — широко улыбнулся профессор, — разве ты не знаешь, что я неразлучен с сардинами? Иначе как бы я соответствовал своему детскому прозвищу? Рыбья Вонь, не так ли?

Клем залился краской. Значит, профессор действительно все помнил!

— Наверное. Я просто боюсь, что Молчаливая когда-нибудь вернется и снова станет меня донимать. Только и всего.

— Беневоленс Данем больше тебя не побеспокоит, — заверил профессор Стеббинс и постарался взглядом ободрить человека, так много выстрадавшего из-за непонятного каприза судьбы. Но видя, что уверения не достигли цели, он со вздохом сунул руку в карман и вынул знакомую пирамидку слоновой кости, украшенную комком смолы и руническим зубом.

— Профессор! — потрясенно ахнул Клем при виде спектральных оков.

— Клем, друг мой, — подмигнул профессор Стеббинс, — будем считать, что твои беды надежно засолены и законсервированы.

Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА

© А1 Michaud. The Salting and Canning of Benevolence D. 2008.

Публикуется с разрешения журнала «The Magazine of Fantasy & Science Fiction».

ДЖЕФФРИ ФОРД

«НОЧЬ В ТРОПИКАХ»

Иллюстрация Владимира Овчинникова

Помню первый бар в моей жизни — «Тропики». Тогда, как и сейчас, он находился между супермаркетом и банком на Хайби-лейн в Вест-Айслип. Мне было пять или шесть, и мой старик брал меня с собой, когда по воскресеньям ходил смотреть по телику матчи «Гигантов». Пока взрослые у стойки пили, болтали и на все корки честили полузащитника Титла, я катал шары за столом для пула или сидел в одной из кабинок и раскрашивал картинки. Музыкальный автомат как будто всегда тренькал одно и то же — «За морем» Бобби Ларина, а я выискивал, как иные в облаках, фигуры в клубах сигарного и сигаретного дыма. Я ходил в «Тропики» не ради яиц вкрутую, которыми бармен угощал меня, после того как заставлял их исчезнуть и вытаскивал из моего уха, и не ради того, чтобы посидеть на коленях отца у стойки, потягивая имбирный лимонад с вишенкой, хотя и то, и другое мне нравилось. Свет неоновых вывесок манил, брань звучала особой музыкой, но больше всего притягивало меня в «Тропики» тридцатидвухфутовое видение рая.

По всей южной стене тянулась от входной двери до туалета фреска с тропическим пляжем. Там были кокосовые пальмы и откосы белого песка, полого спускавшегося к воде, где мелкими ленивыми волнами перекатывалось безмятежное море. Небо по цвету напоминало яйцо малиновки, океан был шести разных оттенков аквамарина. По всему пляжу тут и там застыли в различных позах местные красотки в юбках из травы, но в основном нагие, если не считать цветов в волосах. Их гладкая коричневая кожа, их груди и улыбки таили вечное приглашение. В середине фрески — вдалеке на горизонте — маячил океанский лайнер, из центральной трубы которого валил сажистым следом дым. Между кораблем и берегом покачивалась лодочка с гребцом на веслах.

Меня зачаровывала эта картина, и я мог смотреть на нее часами. Я изучал каждый дюйм, отмечая изгиб пальмовых листьев, рассыпавшиеся по плечами пряди волос, загибающиеся подолы юбок из травы, направление и скорость ветра. Я почти чувствовал его дыхание на лице. Прохладная чистая вода, тепло островного света убаюкивали. Я умел разглядеть крошечных крабов, ракушки, морские звезды на берегу, мартышку, выглядывающую из кроны пальмы. Но самым странным на картине — почти в тени стойки, как раз перед тем, как рай заканчивался у двери в туалет — была рука, отводящая широкий лист какого-то растения, словно сам я стоял на краю джунглей, наблюдая за человеком в шлюпке.

Но время шло, жизнь становилась все сумбурнее, и отец перестал ходить в «Тропики» по воскресеньям. Необходимость кормить семью заслонила «Гигантов», и до смерти матери всего несколько лет спустя отец работал по шесть дней в неделю. Когда я сам стал посещать бары, это были уже не «Тропики», ведь они считались стариковским местом, но память о фреске сохранилась, сколь бы ни сменялись лета и зимы. Когда жизнь становилась слишком уж лихорадочной, мирная красота картины возвращалась ко мне, и я задумывался, каково это — жить в раю.

Несколько лет назад я поехал в Вест-Айслип навестить отца, который теперь живет один в том же доме, где я вырос. После обеда мы сидели в гостиной и говорили про былые времена и что изменилось в городе с моего последнего приезда. Наконец он задремал в своей качалке, а я, сидя напротив, размышлял о его жизни. Он казался совершенно довольным, а я мог думать лишь о многих годах тяжелого труда, наградой за которые стал пустой дом на окраине. Подобная перспектива нагоняла тоску, и чтобы ее развеять, я решил прогуляться. Была четверть одиннадцатого, и в городке все примолкло. Я прошел Хайби-лейн и повернул к Монтауку. Проходя мимо «Тропиков», я заметил, что дверь открыта и старая вывеска с пивной кружкой по-прежнему пузырится неоновой пеной. Честное слово, музыкальный автомат по-прежнему тихонько бренькал Бобби Дарина. В окно я увидел, что круглогодичная рождественская гирлянда из моего детства, обрамлявшая зеркало за стойкой, зажжена. Ни с того ни с сего я решил зайти и пропустить стаканчик, надеясь, что за прошедшие десятилетия фреску никто не закрасил.

Посетитель был лишь один: у стойки сидел тип настолько морщинистый, что казался лишь мешком кожи в парике, штанах, кардигане и ботинках. Глаза у него были закрыты, но время от времени он кивал бармену, который громоздился над ним — громила в грязной футболке, которая едва не лопалась на бочонке пивного пуза. Бармен говорил почти шепотом, не выпуская изо рта сигареты. Когда я вошел, он поднял глаза, помахал рукой и спросил, чего подать. Я заказал дешевый коньяк и воду. Ставя выпивку на подставочку, он спросил:

— Давно из спортзала? — И ухмыльнулся.

Теперь я уже далеко не образец подтянутости, а потому рассмеялся. Я счел это шуткой по адресу нас троих разом — потрепанных жизнью, потерпевших кораблекрушение в тропиках. Заплатив, я выбрал столик, откуда хорошо видел бы южную стену, не поворачиваясь спиной к собратьям по бару.

К моему облегчению фреска осталась на месте, почти целая. Ее краски поблекли и потускнели от многолетних наслоений табачного дыма, но я снова узрел рай. Кто-то пририсовал усы одной из красоток в травяной юбочке, и при виде подобного кощунства сердце у меня на мгновение упало. А так я просто сидел, предаваясь воспоминаниям и рассматривая бриз, запутавшийся в пальмах, прекрасный океан, дальний корабль и бедолагу, пытающегося добраться до берега. Тут мне пришло в голову, что городку следовало бы объявить фреску историческим достоянием.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});