Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

— Это и есть жертва? — задумчиво кивнул Митра, — потерять свое прошлое.

Учитель кивнул, на этот раз совершенно серьезно:

— Ты прав, от вас потребуется жертва отречения. Здесь, в глубине горы есть система пещер, в которые не проникает ни один луч света, ни один звук снаружи. Там вы проведете в полном одиночестве некоторое время, как младенцы в утробе матери. Бессмысленно растрачиваемые ранее чувства, как потоки масла, пролитые на алтарь, возжигают внутренний огонь, разгоняющий мрак невежества и страх смерти. Тогда вам откроются истинные краски мира, вы поймете, что были слепыми младенцами… Появятся новые мысли, новые цели, новый свет… Но и тяжелое бремя ответственности за себя и за других, и неизбывная боль сострадания, и оковы долга перед нашим братством. Навсегда покинет вас безмятежность непонимания.

Учитель замолчал и долго сидел, прикрыв глаза, спокойно ожидая, чтобы смысл сказанного дошел до нас. Потом он взглянул в наши глаза и там прочитал ответ. Но все равно спросил:

— Муни и Митра, за вами право выбора. Делая шаг в мир брахмы, готовы ли вы к тому, что вас ждет?

— Да, Учитель, — хором ответили мы, всерьез думая, что самые большие тяготы нам предстоит вынести во время обряда посвящения…

* * *

Да, второе рождение не было легким. Ведь ему предшествовала смерть. Как еще можно назвать месячное заточение в абсолютно темной пещере? Лишь раз в день открывалось в стене узкое окошечко, через которое молчаливые слуги протягивали мне кувшин с водой и несколько пресных лепешек. Но чувство голода быстро притупилось, как и все другие чувства, кроме страха. Я растворялся во мраке и тишине, забывал, как выглядит свет, как звучит человеческий голос. В кромешной темноте я не видел даже собственного тела, и временами мне начинало казаться, что и оно уже поглощено темнотой. Я — только тонкая струйка мыслей, бестелесный ветерок, скользящий по равнодушным холодным камням. Весь мой мир сузился до узкой, дрожащей полоски воспоминаний где-то на границе яви и бреда. А потом и эту светлую кайму захлестнули страх и отчаяние, и в безумии я корчился на полу пещеры, сжав голову руками в невыносимой муке второго рождения. Но я не сошел с ума. Я выдержал.

В темноте и неподвижности потеряли смысл привычные органы чувств. Только тогда сущность стала искать иной способ постижения мира. Лучи брахмы, как руки слепого, потянулись сквозь чакры во внешнее пространство. Зерно духа стало познавать мир непосредственно, минуя телесную форму. Это и было прозрение. Боль, как яркая молния, пронзила мое тело, разорвала темноту в клочья и смыла их, как чистая вода грязь и глину с песчаного дна. После страданий пришел сон, потом голод. Я нашел в темноте кувшин с холодной водой и жадно выпил ее, радуясь каждой капле, словно божественному нектару прозрения. Странная легкость ощущалась во всем теле, мерцающая и звонкая пустота. Мерно, спокойно билось сердце. Мрак не слепил, а ласково обнимал глаза, которые, казалось, обратились к какому-то дальнему, неверному свету в бесконечной дали моего сознания. И этот свет не гас, он набирал тепло и силу, дарил недоступное мне раньше ощущение ясности и покоя. В непроницаемых гранитных стенах кельи мне было тепло и уютно, как младенцу в руках матери. В лесной хижине я научился ощущать дыхание жизни, идущее от неба и земли, деревьев и живых существ.

Здесь, в нерушимом покое каменного панциря горы, я учился слушать собственные мысли, чувствовать первые тонкие струи брахмы, пробивающиеся в пустой неподвижной оболочке собственного тела.

А потом пришел Учитель и, открыв дверь кельи, повлек меня за собой к дальнему, чуть розоватому свету выхода из пещеры. Я встал на карнизе, чуть не ослепнув от алой полоски заката на западной стороне неба. Голова кружилась от ветра, настоенного на свежих травах. Я дышал полной грудью, чуть не плача от счастья. Вслед за Учителем из другой кельи ко мне поднялся Митра.

За дни заточения неузнаваемо изменился мой друг. Насмешливые складки по углам губ разгладились. Ушла затаенная тоска из глаз, и на осунувшемся лице они сияли спокойной силой, как светильники перед изображением божества. Мы сидели у входа в пещеру. Под нами, сколько хватало глаз, простиралась широкая равнина, кое-где изрезанная квадратами рисовых полей. Над макушками пальм стояли прозрачные золотые короны — подарок уходящего солнца. У подножия нашей горы распустило оранжевые душистые цветы дерево кадамба. Чуть подальше розовели побеги яблони джамбу, плескались на теплом ветру ветви ашоковых деревьев. Мы беседовали, наслаждаясь торжеством зелени в начале сезона дождей.

— Скоро развезет дороги так, что не проехать… — сказал Митра и, поймав мой встревоженный взгляд, поспешно добавил:

— Нет, нет, я никуда не уеду! Да вы ведь знали, Учитель, что так будет?

Учитель кивнул. В его глазах вспыхивали и гасли радостные искры.

— Так все-таки я свободен или нет? — не выдержал Митра, — неужели вы знаете все, что я сделаю в следующее мгновение? Неужели все предрешено кармой?

— Нет, — спокойно ответил Учитель. — Карма лишь определяет последствия поступков и воздаяние за них. Для человека так же невозможно предугадать результаты деяний, как предвидеть направление полета упавшего с неба пера. Проклятье или дар свободного выбора всегда остается с нами… Но я знал, что ты не уйдешь от нас, потому что и до посвящения ты уже был дваждырожденным. Как и Муни.

— Но ведь Муни тоже попал к вам совсем недавно. Почему же он так смиренен и благостен, впору позавидовать…

— Муни впитал эти качества так же естественно, как законы общины. Его не надо учить тождественности. Любой крестьянин внутренне сливается со своей землей, соседями, родным очагом. Для живущего на земле мир един. Ему и в голову не придет пытаться изменить его.

— Ну а если все-таки придет? — заметил Митра.

— Тогда он уходит к нам, — ответил риши, — Кшатрий от рождения полагается только на себя. Его гордость подобно доспехам делит весь мир на своих и чужих. Каждый из вашей варны внутренне уверен, что меч может стать орудием достижения счастья. Тебе еще только предстоит понять, что мы не властны над миром. И все силы, отпущенные тебе богами, лучше направить на то, чтобы изменить себя. Посвящение должно было только оторвать вас от привычного мира форм, дать почувствовать как текуче, подвижно ваше сознание. Потеряв связь с окружающим, вы впервые получили ощущение внутренней сущности. Пока что только в себе. Но скоро вы научитесь видеть ее и в других. Мы называем это вмещением мира.

Но тут тревожная мысль заставила меня прервать Учителя:

— Если я научусь чувствовать боль каждого, то не захлебнусь ли я в этом океане страданий? Чем станет моя жизнь?

Учитель успокаивающе поднял руку:

— Ты торопишься. Не о страдании идет речь. Страдания — удел непрозревших. Раз мы говорим об обуздании чувств, значит, и страданию ты будешь неподвластен. Когда человек открывает свое сердце брахме, ее огонь уничтожает перегородку между природой и сознанием. Ум уходит от мыслей и видений и вступает в область непосредственного испытания. Расширяясь, сознание дваждырожденного включает в сияние своей брахмы все больше людей. Это единение выше, чем симпатия, дружба и даже любовь. Это — взаимопроникновение. Истинные брахманы в своих действиях и мыслях руководствуются уже не долгом и сочувствием, они просто воспринимают себя в неразрывном единстве со всеми окружающими. Так что не к обостренному чувству сострадания, а к пониманию истинной связи всего сущего в мире должно стремиться твое сердце. И жар его сам по себе — лишь частица мирового костра. Скоро вы это поймете!

* * *

Мы поняли, но не скоро. Наше обучение продолжалось. Время было светлым и тягучим, как дикий мед. Бежала по небу блистающая колесница творящего свет Сурьи. Сменяли друг друга стражи утренней и вечерней зари — Ашвины, мелькали спицы в колесах их колесниц. Насыщаясь звездным нектаром, жирел властитель ночи Сома. А потом снова шла на убыль его сила. Иссушался, истончался профиль, исчезало его сытое благодушие, и он угрожал подступающей тьме острыми крутыми рогами.

Как ни напрягаю память, не могу отличить один день от другого, чтобы сказать: «Вот тогда мы прозрели».

Воспоминания об ашраме отлились в устойчивый образ подъема по нескончаемой лестнице, прорубленной во чреве горы от ее корней до блещущей вершины. И все тянутся вверх однообразные ступени, течет вниз лента серой стены, и воздух пахнет сгоревшим маслом и летучими мышами. Я монотонно переставляю ноги со ступеньки на ступеньку, уже не думая о конечной цели, а просто подчиняясь привычке. Вокруг гулкая пустота и мрак. Но на этой бесконечной лестнице я не один. Бок о бок со мной, неотступный, как тень на стене, вверх взбирается Митра. А где-то впереди виднеется фигура Учителя. Он идет, неторопясь, опустив голову, сосредоточив все свое внимание на бусинах сердоликовых четок. Камешки мелодично постукивают друг о друга, ловят в темноте рассеянные блики света, и кажется, что старческие пальцы перебирают горящие угольки, или от их прикосновения воспламеняется сам воздух пещерного тоннеля. Мы с Митрой спешим за этими всплесками света в руках Учителя и не можем догнать. Он не оборачивается, но мы чувствуем его заботу и внимание, неслышный зов, что не позволяет нам сесть отдохнуть или повернуть в отчаянии назад, ринуться вниз в темноту к привычной и надежной земле, из которой вышла и эта бесконечная лестница, и сама гора. А потом вдруг пришел момент, и мы почувствовали перемену. Ветер в лицо принес запахи жизни и простора, и алые полосы легли на стены пещеры, словно сверху протянуло нам свои руки негасимое солнце.