Антихрист - Валенитин Свенцицкий

Она одна любит меня по-настоящему, она одна всё может простить. Я знаю это.

И вот я, запершись в своей квартире, можно сказать, не сходя со своего стула, не раздеваясь, не ложась спать, сидел и ждал тупо, бессмысленно, не имея душевных сил заставить себя даже написать ей.

Я мечтал о ней. Моя сантиментальная фантазия опять расцвела пышным цветком.

Верочка приходила ко мне такая нежная, ласковая, она целовала мой лоб и говорила: «Забудем всё. Я люблю тебя. Я прощаю тебя. Будем жить счастливо, радостно. Ты перестанешь мучиться. Я знаю, что перестанешь! Ты найдёшь наконец покой своей измученной душе. Мы будем с тобой такие счастливые-счастливые, как дети, как те ласточки, которые, помнишь, вызвали такой гнев в тебе».

Она, тихо смеясь, прижмётся своим лицом к моему лицу.

— Милая, родная моя Верочка, приди ко мне, спаси меня, прости меня, моя девочка…

Я говорил это вслух, и слова мои жутко звучали в пустой тёмной комнате.

IV

КАТАКОМБЫ

В таком состоянии застал меня Николай Эдуардович.

Одного его появления было достаточно, чтобы сразу меня отрезвить.

Приход Николая Эдуардовича касался не меня, а господина моего, «Наездника» моего. Ну, он, разумеется, сейчас же и приободрился, и я, вымуштрованный актёр, заговорил под суфлёра.

Да, все мои восприятия от этого «Христосика» были всегда туманны и неопределённы. Но зато ничьё присутствие не заставляло меня с такой определённостью чувствовать самого себя, с таким напряжением прислушиваться к легиону голосов, которые окружали господина моего!

Вот, должно быть, почему, только увидав Николая Эдуардовича, я понял, что история с Марфой прошла для меня недаром.

Если в ту далёкую ночь, после Евлампия, я сознал себя, то теперь, после Марфы, я окончательно внутренне определился.

Уж ничто не двоилось теперь во мне. Всюду он был, я почтительно дал ему дорогу, и хотя ещё мог, как видно будет из дальнейших моих похождений, делать попытки что-то отвоевать у него, но это были последние судороги проколотого существа; в общем же я покорно наблюдал из ничтожного уголочка, куда он загнал меня.

И наблюдал с гордостью за силой, уверенностью и цельностью господина своего.

Какой я был жалкий, ничтожный, мокрый какой-то, там, на стуле, в пустой комнате, что-то хныкающий о Верочке, и как могуч и блистателен был теперь он! С какой убийственной снисходительностью смотрел он на Николая Эдуардовича. Он чувствовал себя совершенно неуязвимым и не прочь был даже пожалеть бедного основателя «Союза христиан». Ему улыбаться хотелось.

Помню, именно так, в третьем лице, я и думал тогда.

— Я к тебе прямо с вокзала, — сказал Николай Эдуардович, — поговорить нужно. Через неделю учредительное собрание. Люди, конечно, мы с тобой близкие, взгляды у нас во многом сходятся, но всё-таки перед съездом хотелось бы, по крайней мере, общими настроениями поделиться. Ведь об общественных вопросах мы с тобой почти никогда не говорили.

— Нам с тобой легко это сделать, — улыбнулся я, — мы понимаем друг друга без слов, а ведь в таких вопросах большая половина в слова не укладывается.

— Это верно, конечно. Да, так вот, о настроениях. Здесь я очень много тебе сказать должен. И всё о таких трудных вещах. Видишь ли, мне кажется, нельзя по-христиански говорить об общественных настроениях и не говорить об Антихристе.

— Да, я тоже думаю, — задушевным ровным голосом сказал я, — общественные вопросы для всякого христианина тесно связаны с этим именем.

Поразительно я разыграл роль свою! Внутренне я ликовал. Право, не лгу! Я нисколько не боялся. Повторяю, я сверху вниз на него смотрел. Ничего, кроме острого чувства задорного любопытства, не было у меня в первую минуту. «Ну-ка посмотрим, что Христосик обо мне скажет», — грубо отчеканивая каждое слово, подумал я.

Николай Эдуардович сидел несколько секунд молча, потом встал и медленно стал ходить по комнате. Он был бледнее обыкновенного, хотя по-видимому спокоен.

— Видишь ли, я хочу сказать тебе об очень интимных чувствах. Много я совершенно передать не в силах. Но это не важно. Ты поймёшь.

Начну вот с чего — с катакомб.

Когда я думаю о современном христианском движении, оно представляется мне в виде катакомб. В первые века христиан гнали, запрещали служить истине, поклоняться Добру. И вот христиане ушли в землю. Они создали «подземный Рим». Грубая сила врывалась туда, мучила, жгла, резала, бросала в тюрьмы, но подземная христианская сила, сила Любви, покорила грубую физическую силу. Катакомбы не только изрыли землю, они подрыли основание язычества.

Наше время кажется мне поразительно похожим на ту эпоху. Так же западная цивилизация изжила самоё себя, так же носится в воздухе предчувствие новых великих переворотов, так же ожесточённые гонения начинаются на христиан.

И вот рисуется мне, что христиане воздвигнут себе новые современные катакомбы. Понимаешь, может быть, не в виде подземных ходов, но с тем главным сходством, что, как в древних подземных катакомбах, в них будет воплощаться Христианская Церковь, Вселенская, Соборная и Апостольская.

Теперь вот я и подошёл к той интимной стороне, о которой хотел сказать.

Видишь ли, такое предчувствие близости новых катакомб странно связывается у меня с предчувствием Антихриста…

Он остановился на минуту.

Я жадно слушал его. Точно он должен был раскрыть мне тайну, которая во мне же самом заключается.

— Это, знаешь, странное и мучительное чувство, — продолжал он. — Не то чтобы я это в себе чувствовал — нет, но всюду вокруг. Словно где-то там, глубоко под всей землёй, под всей жизнью, что-то тёмное зреет и готово выйти из бездны… Понимаешь ли, в природе, в людях, в литературе, в толпе, в Церкви даже, да-да, и в Церкви… Я, как бы это тебе сказать, улавливаю какие-то незримые нити… понимаешь?.. Нити, которые медленно, монотонно делают какую-то страшную свою работу. Плетут что-то!.. Голубчик, я сам лично не знаю страха. Я чувствую, что Христос со мной, меня никто не тронет, мне хорошо, радостно, уютно! Но я этот страх воспринимаю как-то объективно — точно он, как яд, разлит по всему миру…

Вот тут и есть какая-то точка, где сходятся предчувствие Антихриста с предчувствием катакомб.

Создадутся катакомбы. Будет с кем сражаться. И вся эта неопределённая сила, неуловимая, всё что-то плетущая, как будто бы невзначай, разом явит себя миру. Во всём своём мишурном блеске, во всей своей поддельной красоте. Для всех это будет образ человеческий, и только для горсточки укрывшихся в катакомбах будут видны подлинные, страшные черты колдуна!..

Он опять остановился и задумчиво поднял свои потемневшие глубокие глаза на большой чёрный крест, который стоял в углу моей комнаты.

Я ждал.

Не слова его поразили меня, а другое. Поразило меня то, что, хотя я в таких выражениях, в таких образах никогда этого не думал, всё же для меня здесь было знакомо каждое слово, точно я наизусть знал всё, что говорил Николай Эдуардович. Больше того — точно это говорилось не о будущем, а о том, что уже было, и было именно так до мельчайшей черты.

Я не выдержал и сказал, сказал без всякой злобы, без всякого задора:

— Я и думаю, и чувствую буквально то же!.. — И неожиданно для самого себя прибавил: — Я даже думаю, что и сейчас есть носители духа Антихриста.

Николай Эдуардович молча кивнул головой.

Меня подмывало спросить: кто победит? Я знал, что ответит Николай Эдуардович, но мне хотелось слышать это сказанным вслух, любопытно было узнать: что я в это время почувствую. Пожалуй, даже было какое-то предчувствие, что это как-то особенно повлияет на меня.

И я спросил:

— С тобой, конечно, никогда не бывает, чтобы ты сомневался, кто одержит победу?

От волненья я с трудом договорил фразу.

А он даже улыбнулся едва заметно, краешками губ, но всё же улыбнулся, несомненно. И, видимо, думая совсем о другом, не удостаивая даже остановиться мыслью на вопросе моём, с какой-то дьявольской простотой сказал:

— Да, конечно, не бывает… Христос победит Антихриста…

«Скажите пожалуйста!..» — про себя воскликнул я, нарочно придумывая самый вульгарный, самый пошлый тон.

Да, предчувствие не обмануло меня. Эти три слова — «Христос победит Антихриста» — всколыхнули всё во мне до самой глубины душевной! Началось нечто до того мучительно-извращённое, о чём я и теперь не могу вспоминать без тупой, нестерпимой боли.

О, если бы я мог уморить, выбросить вон чудовище, которое живёт и властвует во мне. Если бы я мог передать людям, как оно отвратительно!

Я не знаю, есть ли Бог, но я нисколько не сомневаюсь в Антихристе и ненавижу его всеми силами своей души. Настолько же, насколько сначала любил за то, что он открыл мне «смысл жизни», настолько же потом возненавидел за то, что он обманул меня, поработил меня, съел всё во мне!