В полусне - Макс Мах

— Но кое-что не сходится, — добавила она, спустя мгновение.

— Я говорил правду, разве нет?

— Вы говорите правду, но не всю, — возразила она.

— О чем вы, графиня?

— Истории мира вас обучили в монастыре? А географии и философии? Бою на мечах, и верховой езде, и искусству любви?..

«Что б тебя, старая ведьма!» — Микулетта задала на редкость правильные вопросы, и ответить на них, не прибегая к откровенной лжи, Герт не мог.

— Нет, не в монастыре, — осторожно сказал он. — Но… Скажем так, графиня, существует знание, опасное и для того, кто им обладает, и для того, кого в это знание посвящают. Поверьте мне на слово, вам не нужны ответы на эти вопросы. Зато я отвечу на другой вопрос. Тот, который вы, верно, задали бы, если б знали, у кого спросить.

— Даже так? — соблазн был велик, это очевидно, как верно и то, что старуха не привыкла доверять на слово.

— Что скажете? — спросил Герт, молясь всем богам Высокого неба, чтобы она согласилась.

— Пожалуй, я соглашусь… Но если вы меня обманите…

— Не обману! — пообещал Герт. — Отошлите свидетелей, графиня, я обещаю, что не причиню вам зла.

— Все вон! — гаркнула старуха и уставилась на Герта. — Какой вопрос вы имели в виду?

— Что сталось с господином Шазаром, — осторожно предложил Герт.

— Вы знаете?

— Знаю, но не могу сказать, откуда, — предупредил Герт.

— Так что с ним стало? — она приняла цену и была готова платить по векселям.

— Он ушел в добровольное изгнание, — мягко сказал Герт, понимая, что прощается с самим собой, — в Шенган, в Вейскую землю, и прожил там, в одиночестве, много лет. Но теперь Герт д'Грейяр владетель Сагера, Высокий соправитель дома Беар мертв. Если хотите, плюньте на его безвестную могилу, или помяните его в своих молитвах…

Прозвучало высокопарно, но лучше так, чем никак.

— Я, пожалуй, всплакну! — сказала Микулетта мертвым голосом. — Идите, Карл. Мы в расчете.

2. Кхор, второго цветня 1649 года

Трудно сказать, о чем думала Микулетта ле Шуалон в ту памятную ночь. Возможно, что, и впрямь, оплакивала все еще небезразличного ей человека. В конце концов, Герт неспроста предложил ей в обмен на доверие именно эту правду. Было нечто в рассказе старухи о господине Шазаре, что не могло укрыться от взгляда опытного человека. Интонация рассказа, его скрытый нерв, то, о чем графиня сочла необходимым рассказать, и то, о чем умолчала. Так что Герт мог предположить и слезы, — как бы нелепо это не выглядело в глазах других людей, — и жаркие молитвы богам, в которых Микулетта, наверняка, давно не верила. Но с тем же успехом он мог представить и ее гнев, вспышку бешенства, острый приступ ненависти, когда даже самые праведные из людей способны плюнуть на могилу своего врага.

Тем не менее, наутро ничто в поведении старой графини не наводило на мысль, что прошедшей ночью между ней и Гертом произошло что-то особенное. Ничего не изменилось ни в стиле общения, ни в планах, ни в том, как она относилась к «ее юным друзьям и спасителям» — Герту и Шенку. Вернулась к своему прежнему амплуа и красотка Бебиа. Улыбалась, как ни в чем ни бывало, хохотала и зубоскалила, флиртовала с Гертом и с любым подвернувшимся под руку мужчиной, в общем, была самой собой. И это означало, между прочим, что никто в здравом уме и крепкой памяти не заподозрил бы в ней оборотня.

Однако чем больше Герт думал о ночном происшествии, чем внимательнее исследовал темы и характер разговора с графиней, интонации и повороты, сказанное и несказанное, подмеченное по случаю или выставленное с умыслом на показ, тем яснее становилось, что старухой двигало одно лишь любопытство. Она не опасалась Герта, не видела в нем угрозы, и действовала скорее из каприза, чем из необходимости. Это был род рискованной игры, к которой она, должно быть, привыкла за долгие годы, проведенные при дворе, и в которую, похоже, искренно полюбила играть. Интерес, любопытство, азарт, возможно даже, страсть.

«Именно! — Обрадовался Герт пришедшему на ум сравнению. — Страсть! Вот в чем дело! Она пристрастилась играть в тайны и заговоры! Это часть ее жизни! И, возможно, лучшая часть!»

Понял Герт и другое. Микулетта — не оборотень. А вот кто она на самом деле сказать пока было сложно. Кровь «читают» не одни лишь упыри и вампиры. Есть в Ойкумене и другие древние, отмеченные высоким искусством крови, и не факт, что Герт знал про всех. Другое дело оборотень. Если знаешь про человека, что тот способен менять облик, заметишь и то — если умеешь, разумеется, смотреть и видеть, — чем он отличается от обычных людей. Примет таких немного, и заметить их сложно. К Бебиа Герт присматривался день или два, пока не нашел того, что искал. Однако других оборотней он в свите графини так и не нашел, а Бебиа, к слову, вернулась к нему в постель уже следующей ночью. Не объяснилась, и не попросила прощения. Не намекнула даже на то, что между ними произошло, и произошло ли что-либо вообще. Просто пришла к нему после прощального пира, — на утро выступали в дорогу, — сбросила плащ и задумчиво посмотрела сквозь мрак, не скрывая более ни своей способности скрадывать шаг, ни того, что видит в темноте.

— Ты ведь меня видишь, Карл? — спросила через мгновение. — Чувствуешь?

Что ж, она безошибочно определила способность Герта, перешедшую вместе с душой в тело Карла и даже усилившуюся, пожалуй, в последнее время. Он «видел» ее, хотя и не так, как при свете дня. Чувствовал, ощущая жар ее тела даже на расстоянии. Различал запах и постигал как-то еще, но как точно, сказать не мог. Это было новое чувство, окончательно открывшееся Герту лишь после «откровенной» беседы со старой графиней.

— Вижу! — мягко ответил он, давая понять, что не сердится. — Чувствую! Хочу!

* * *

Кхор изменился. В дни республики в нем было меньше башен и шпилей, но много куполов. Одни боги знают, откуда пошла эта мода, но лет пятьдесят назад в городе не было ни одного дворца и ни одного даже самого плохонького храма, не увенчанного куполом. Белые — из мрамора, цветные и из серого камня, они и сейчас виднелись тут и там, но за прошедшие годы рядом со многими из них поднялись башни. Колокольни храмов Единого, жилые башни городских замков, сторожевые, крепостные, и просто так — для красоты. И еще одно бросалось в глаза: город разросся, захватив западные и южные предместья: Олфский посад, Варенку, Дикое подворье и Староместную слободу. Сейчас и следа не осталось ни от тех трущоб, которыми славилась Варенка, ни от деревянных теремов Олфского посада. Город подмял их под себя, оттеснив стихийно прирастающие посады еще дальше на юг и запад и отгородившись от них новой городской стеной.

Изменился и центр города. Там, где на Кулаке, — небольшом скалистом холме над рекой, — находились раньше монастырские владения, теперь высился замок Кхорских королей. Четыре круглые башни, высокая стена и поднимающиеся над ней купол и шпили дворца-цитадели Ке-Грегор.

«Крепость Грегоров, — перевел для себя Герт. — Что за убогая фантазия! И этого человека я считал хитрецом?»

Ему вспомнился граф ас Анишад, каким Герт видел его в последний раз. Худой, с темным изможденным лицом, он производил впечатление человека, собравшегося умирать. Ему верили. Поверил даже Герт. Попрощался и ушел на свой последний бой… Грегор, однако, не умер. Напротив, судя по тому, что рассказывал Шенк, граф прожил после той встречи еще двадцать лет. Впрочем, тогда он уже стал королем…

«И черт бы с ним! Дворец красивый… и династия, глядишь ты, прижилась…»

— Не хотел бы показаться навязчивым, — нарушил молчание Шенк, — но дело к вечеру, а нам еще…

— Одно из двух, Шенк, — сразу же ответил Герт, засмотревшийся было на дворец Грегоров, — или я неправ, доверившись обманчивым посулам, и тогда, мы вернемся в Дедов кром, извинимся перед графиней за самонадеянность…

— Самонадеянность? — поднял бровь Шенк, отношения с которым как-то незаметно перешли из разряда «приятели» в категорию «друзья».

— Ладно! — не стал спорить Герт, его голова буквально разрывалась сейчас от множества идей, которые хлынули в нее, едва он въехал в город. Удивительно, но еще недавно — буквально несколько дней назад, — он даже мысли не допускал, воспользоваться хоть чем-нибудь из своего собственного наследия. У него просто не возникало такой мысли. Вероятно, все дело в том, что измученный тоской несбывшегося старик не мог и не хотел думать о своем прошлом в таком рациональном ключе. Однако старый Герт постепенно уступал место новому Герту. Такому, который вспоминал свое прошлое без гнева и предубеждения, всего лишь как череду фактов и событий, но уже ни о чем не сожалел, поскольку являлся совсем другим человеком. Этот Герт жил в другое время и даже звался иначе, и думал, что характерно, на иной манер.

— Ладно! — сказал он. — Ладно, Шенк! Это я извинюсь перед графиней, и мы ляжем спать со всем комфортом в какой-нибудь каморке под крышей. Но если я прав, и поручение окажется прибыльным…