Лекарство от измены - Кэролайн Роу

Единственным признаком жизни была небольшая струйка дыма из кирпичного очага во дворе. Он позвал хозяев, постучал в дверь и стал ждать. Изнутри донеслось шарканье, похожее на топот сотен бегущих мышиных лапок, и из щелки в двери выглянула грязная темноволосая женщина. Она пронзительно вскрикнула в тревоге и отступила назад.

— Сбегай за отцом, — закричала она, и дверь снова открылась. Маленький ребенок прополз в щель и помчался на холм так, как будто за ним гналась целая тысяча вражеских воинов, жаждущих его крови.

— Добрая женщина, — обратился к ней Томас. — Я не хочу никого обидеть.

Она ответила тихим тревожным вскриком. Ребенок начал плакать; молодой женский голос прикрикнул на него, чтобы тот затих, — в общем, возник настоящий хаос.

— Кто вы? — спросил голос за его спиной. — Нам здесь не нужны чужаки.

Томас осторожно повернулся, держа руку на мече, и оказался лицом к лицу с человеком, похожим на медведя, чернобровым, загорелым до черноты, с могучим телосложением. У его ног стояла большая поджарая псина и тихо рычала.

— Я выполняю королевское поручение, добрый человек, — сказал Томас с большим высокомерием, чем он чувствовал на самом деле. — Мне и моей лошади нужно пристанище на одну ночь. Вам будет хорошо заплачено за гостеприимство.

В течение некоторого времени на лице хозяина отражалось сражение между подозрительностью и жадностью. В конце концов постепенно победила жадность.

— Что вы от нас хотите? — сказал уже несколько менее угрожающим голосом.

— Место в хлеву для лошади, кровать для меня и еда для обоих.

— Позвольте мне посмотреть на вашу монету.

— Позвольте мне посмотреть на мою кровать и место в хлеву, — сказал Томас.

— Вы не будете спать рядом с моей женой и дочерью, — сказал приветливый хозяин. — Вы можете спать в хлеву рядом с вашей лошадью, и я отдам вам половину хлеба. Мы не можем уделить вам больше.

Хлев было пуст, его обычные обитатели, если таковые были, находились где-то на пастбище. Крыша хлева была покрыта торфом. Две стены были сделаны из грубых досок и кольев, обмазанных грязью. Было грязно, темно, и, скорее всего, все кишело всевозможными паразитами. Однако Томас спал и в менее удобных местах, и наверняка в доме было не чище. Хлеб был грубым, и его пришлось долго жевать, но кусок был достаточно большим. После целого дня пути он казался манной небесной. Позаботившись о кобыле и поев, Томас начал искать угол для себя, достаточно чистый, чтобы расположиться там на ночлег.

Осуществление этой трудной задачи было прервано фермером, который во внезапном припадке сердечности притащил кувшин вина и поставил его на земляном полу.

— Моя жена подумала, что вы можете захотеть пить.

— Передайте ей мою благодарность, — сказал дон Томас.

Фермер, хмыкнув, ушел.

Томас поднял тяжелый кувшин и осторожно попробовал. Вино было кислым и терпким, но было способно смыть дорожную пыль с горла. Он вышел на свежий воздух, и сел около двери на поставленный на попа бочонок и глубокомысленно посмотрел на кувшин. Он полагал, что это были припасы, рассчитанные на несколько дней. Предложить такое незнакомцу показалось ему слишком щедрым для такого жадного человека. Немного подумав, он внес кувшин в хлев и аккуратно поставил его на земляной пол.

Вино тонкой струйкой побежало к двери, образовало там лужицу и впиталось в землю. Томас разбросал солому поверх винного пятна, выставил кувшин наружу, затем завернулся в плащ и растянулся на тощей куче соломы в углу за кобылой.

Несмотря на ранний час, усталость накатила на него сразу же, как только он закрыл глаза, и на какое-то время он забылся тяжелым сном. Во сне он видел донью Санксию. Она убегала от него с жестоким смехом, и ее великолепные красно-рыжие волосы летели в воздухе. Когда он протянул к ней руку, она истаяла лужицей кислого вина, и он проснулся. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что услышанные им голоса не были частью его сна, а доносились снаружи.

— А если он проснется, муж мой?

— Он же прикончил тот кувшин. Он не проснется до Судного дня.

Томас сел.

Фермер тихо вышел из двери своей лачуги и начал красться вдоль стены дома и навеса. Слабый огонек маленького светильника, который он держал в левой руке, освещал землю вокруг него, делая окружающую тьму еще более глубокой. На углу он вытянул нож из сапога и тихо двинулся к двери хлева. Он приподнял светильник, и кобыла начала беспокойно переступать ногами.

— Добрый вечер, — сказал Томас.

Фермер обернулся, подскочив и уронив светильник на земляной пол хлева, где он продолжал тускло гореть.

— На вашем месте я бы затоптал это, — любезно сказал Томас. Он сидел на бочонке около двери, и меч в его руке мерцал в свете горящего на земле масла.

Фермер энергично затопал ногой по огню, продолжая это занятие даже после того, как огонь полностью потух.

— Мне показалось, что я слышал, как где-то крался вор, — сказал он наконец.

— А, — обронил Томас. — Вы тоже это услышали!

— Да. Я вышел посмотреть, что там такое.

— Интересно, а ваша собака ничего не слышала, — заметил Томас.

— Устала на охоте, — пробормотал фермер. — Вашей светлости не спится?

— Да нет. Но мы с моей кобылой всегда спим очень чутко. Блавета оказалась более хорошим сторожевым псом, чем ваша собака. Желаю вам спокойной ночи, добрый человек.

Томас и его кобыла немного подремали, пока первые лучи рассветного солнца не осветили их медленное, медленное движение.

Небо в неровном чердачном оконном проеме стало светлеть. По окрестным полям прошел дождь, и водянистый солнечный луч вполз внутрь, осветив их тюрьму. Корзина Ракели с травами и лекарствами стояла в углу, рядом с небрежно увязанной одеждой, но их похитители, злонамеренно или нет, не оставили им воды для того, чтобы напиться или умыться. Исабель застонала и дернула головой. Ее губы снова стали сухими и потрескавшимися, а кожа горячей. Ей нужна была вода и охлаждающая повязка, необходимо было привести в порядок ее рану. Какими бы странными и пугающими ни были люди, находившиеся под ними, Ракель была вынуждена обратиться к ним за помощью.

Она нервно окликнула их:

— Эй, кто там? Донья Исабель больна.

Никакого отклика.

Ракель с отчаянием посмотрела на свою пациентку. Девушка ударила по грубым доскам пола кулаком и вновь обратилась с призывом о помощи, немного громче.

Опять никакого ответа.

Она встала на люк в полу и забарабанила по нему пятками. В ответ раздалось ржание лошади. Больше ничего. Они были брошены, заперты, без пищи, без воды. Слезы выступили у нее на глазах, и она чуть было не пропустила тихий шум голосов внизу. Там были люди, которые старались ничем не выдать свое присутствие. Ее страх куда-то испарился.

— Эй, вы, — закричала она. — Эй, вы там! Вы что, собираетесь оставить донью умирать от жажды и лихорадки?

Она подождала ответа. Ни одного звука, кроме шума потревоженных животных.

— Убийцы, — продолжила она, уже громче. — Порочные сыновья бесчестных матерей! Трусы, боящиеся беспомощных женщин! Ответьте же мне!

Она прошлась по полу, исследуя его теперь уже в ярком свете дня. И снова наступила на доску, которая и до этого так угрожающе скрипела; она наклонилась, чтобы осмотреть ее. Доска была старой, сухой, растрескавшейся и, похоже, удерживалась на месте при помощи самого ненадежного гвоздя на свете. Она ухватилась за свободный конец и потянула изо всех сил. Доска застонала, расщепилась и шумно лопнула довольно далеко от балки, осыпав все вокруг градом щебня и насекомых. Теперь она могла заглянуть внутрь конюшни. Лошадь, привязанная внизу, в панике отступила, испуганная шумом. Ракель подобрала доску, уперла один ее конец в пол, поставила свою изящную маленькую ногу на середину доски и подпрыгнула. Доска сломалась пополам.

Удерживая сломанную доску, Ракель снова посмотрела вниз через созданный ею проем. Внизу взбудораженная лошадь поднялась на дыбы и била копытами, а испуганный мужчина пытался ее утихомирить. Ракель встала на колени возле проделанного ею отверстия и пропихнула туда кусок доски.

— Откройте люк и принесите нам воды, мужланы, или я брошу это вам на голову, — с удовольствием произнесла она — Следующий кусок упадет на животных, а затем…

— Она разрушает мою конюшню, — прокричал голос, больше озабоченный повреждением собственности, чем неизбежностью нападения. — Да она решительнее иного мужика!

— И я все здесь уничтожу, — сказала Ракель, опьяненная безрассудством. — Я все здесь разломаю, наложу проклятие на твою скотину, деревенщина, и на кур. Нескоро у тебя снова появятся яйца, молоко или теленок. Принесите нам воду, или будете жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.