Темные (сборник) - Владимир Кузнецов

Острый, горячий запах крови хлынул в наши ноздри.

И семь глоток в один и тот же миг исторгли яростный рык, заставивший и врагов, и соратников содрогнуться.

Свору псов Господних впервые спустили с цепи.

Я плохо помню, что было потом. Прыжок, удар лапой, впиться в лошадиное горло, рвануть – и дальше, и снова прыжок, крик солдата, руку которого сдавили мои зубы, фонтан крови, выдох пламени, шипение паленой плоти…

Это не было похоже на наши сны.

Это ни на что не было похоже.

На нас не было управы, не было силы, мы шли сквозь вражеское войско, как семь раскаленных ножей сквозь масло.

И это было хорошо.

…К реальности меня вернул горестный вой, издаваемый одним из моих братьев. Через миг к нему присоединился второй, а еще через мгновение взвыл я сам, задрав морду к небу.

Лапы Первого обнимали бездыханное тело фра Паоло.

Отец-настоятель исповедовал нас.

Да, некрещеным нелюдям недоступно таинство исповеди – но как еще было назвать тот горестный рассказ, который мы поведали нашему единственному оставшемуся наставнику?

И как, кроме отпущения грехов, назвать его утешения и повторяющиеся слова о том, что убийство на поле брани – в Божьей воле. И то, что мы сделали – добро и благо…

Больше мы не участвовали в битвах. Этого попросту не требовалось. Граф выиграл войну, дав одно-единственное сражение.

Земель, принадлежащих монастырю, стало много больше. В монастырские ворота рекой потекло добро.

И конечно, не последнюю часть его составляло мясо, нужное нам для пропитания.

В наших снах мы снова и снова рвали, кусали, жгли – и снова и снова выли над телом учителя и друга.

***

Мы сидели в ряд, все семеро, склонив головы. От запаха ладана было трудно дышать. Отец-настоятель принимал сан епископа. Наше присутствие на церемонии, судя по уклончивым ответам фра Пьетро – а точнее, судя по его запаху во время этих ответов, – вызвало много шума и толков, но настоятель был непреклонен.

Псы Господни должны сидеть рядом с ним в миг его славы.

Из книг и слов фра Пьетро и фра Паоло мы знали, что сан епископа означает признание достоинств и благочестия того, кому он достается.

Но, сколько я ни принюхивался, запаха покоя и святости не чуял. Лишь запах прелой соломы, смешивавшийся с ароматом ладана.

– …Это враг нашей святой церкви, – его преосвященство, отец-епископ стоял у окна, сгорбив плечи. – Он упорствует в ереси.

– Но вы же не хотите послать туда… – Фра Пьетро не договорил.

Его преосвященство вскинул руку:

– Только для устрашения. Не для казни, упаси вас Господь, отец-настоятель!

Он обернулся к нам и окинул взглядом, полным любви и гордости:

– И конечно, только одного из них. Для подобной миссии более чем достаточно.

Знакомый прелый запах щекотал наши носы.

***

Не так уж много было врагов у нашей святой церкви – но все же не один и не два раза я отправлялся с миссией устрашения, являя собой живое воплощение гнева Божьего, грозящего пасть на голову ослушников.

Не раз и не два я стоял пред закрытыми дверьми, рыча и опаляя их пламенем из пасти, демонстрируя ярость и готовность убить.

Порой мои лапы стояли на груди упорствующих врагов церкви, раздирая когтями их одежды, и мои глаза заглядывали в их искаженные смертным страхом лица.

Но я не убивал.

Только устрашал и приводил к повиновению.

Божьи искры в наших душах дрожали и сжимались, как семь свечей на холодном ветру.

Фра Пьетро повторял нам: то, что мы делаем, – добро и благо… Но уверенности в своих словах он не чувствовал и сам. Запах, осенний запах горького дыма выдавал его с головой.

***

В тот день созвали нас всех – всех семерых псов Господних, чего не случалось уже давно. Даже то, что мы все одновременно находились в обители, было необычно.

Так вышло, что в последнее время у святой церкви то и дело находились враги, и мы, к вящей славе Господней, с трудом успевали устрашать их всех.

Фра Пьетро стоял у стены, застыв соляным столпом, сжав пальцы так, что они побелели. От него пахло тревогой и страхом. Не желчным, сладковато-приторным страхом за себя, каким пахли те, к кому нас посылали, – а ярким, терпким страхом за других.

Его преосвященство сидел на епископском кресле, а перед ним стоял граф. Молодой граф, сын старого, – тот скончался несколько зим назад, завещав монастырю две трети своих земель. Наследник не пытался спорить: в свое время он был на той единственной битве, в которой мы помогли его отцу победить.

– Сколько их? – спросил епископ.

– Пятеро, – ответил молодой граф. – Подумал и поправился: – Взрослых – пятеро.

– Кого, отец? – спросил Первый.

Невзирая на епископский титул, его преосвященство просил нас по-прежнему называть его – отцом. И никак иначе.

За епископа ответил фра Пьетро:

– Адовых псов, сын мой. Стая адовых псов вторглась на наши земли. – И, помолчав, добавил тихо и очень беспомощно: – Они… убивают людей. Их пятеро. Никто, кроме вас…

Семерка ручных, ни разу не дравшихся с себе подобными, ни разу не охотившихся, если не считать единожды случившейся безумной резни помешавшихся от паники людей и лошадей, – против пятерки диких. Против тех, кто убивал с того самого дня, как сделал свой первый шаг.

– Дети мои, – в глазах епископа стояли слезы, настоящие слезы. – Я не могу. Не могу позволить вам… Вы погибнете в этой драке.

– Но они убивают людей, – сказал фра Пьетро.

– Они убьют и тех, кого мы вырастили! Мой ответ – нет.

Их запахи противоречили их словам – так, что хотелось помотать головой, прочистив то ли уши, то ли ноздри. От епископа несло прелой соломой, несло желчью.

Ни капли любви, ни капли заботы, несмотря на слезы, текущие из глаз.

Любовью и заботой пах отправлявший нас на верную смерть наставник.

Первый и Второй подошли к фра Пьетро и уселись напротив него. Первый склонил голову, уткнулся ему в плечо и глубоко втянул запах, идущий от святого отца.

– Пойти и сражаться с адовыми псами – это добро? – спросил Первый.

– Это – добро, – бестрепетно ответил фра Пьетро.

– Дети мои, я запрещаю вам, – сказал епископ. – Служа церкви, вы приносите куда как больше добра! Вы спасаете заблудшие души!

И осекся, потому что Первый отвернулся от фра Пьетро и направился к нему.

Молодой граф отшатнулся от кресла епископа.

Второй остался сидеть рядом с нашим учителем. Я же, по праву Третьего, встал с места и подошел к тому, кого мы называли отцом, заняв место рядом со старшим братом. Первый поднял голову и, глядя его преосвященству в глаза, втянул носом воздух.

Лицо епископа залила бледность.

– Остаться и служить здесь – это добро?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});