Покорители студеных морей - Константин Бадигин

Губарев говорил медленно, словно нехотя, но старый мореход почувствовал, как он, ожидая ответа, затаил дыхание.

— Я так мыслю, — Амосов усмехнулся: — день встречать, боярин, надо становясь лицом к восходящему солнцу, а не к вечернему закату.

— Правильно говоришь! — Губарев вздохнул, прикрыв свои слегка выпученные глаза.

Он хотел сказать еще что-то, но звонкие, частые удары «всполошного» колокола оборвали мысль, заставили его насторожиться.

— Бежим наверх, на пряслаnote 37, Труфан Федорович. — Боярин Никита решительно поднялся и, как сидел, без шапки, накинув только на плечи суконный опашень, стремительно кинулся во двор.

Амосов с трудом поспевал за тучным боярином, не по летам ретиво взбиравшимся по каменной лестнице Стрелецкой башни.

С высоты восьми сажен Волхов был виден как на ладони.

Внизу, у самых стен, на черной ленте реки быстро двигался острогрудый карбас. Дружинники бешено работали веслами, вода бурлила под носовым коргомnote 38. Под растекавшейся узорча той пеной Волхов казался коричневым, словно навозная жижа На корме во весь рост стоял человек. Он размахивал желтым полотнищем и зычно вопил:

— На помогу, братцы, свей одолевают, на помогу!

Губарев с трудом просунул свое большое тело в бойницу и, держась одной рукой за железный четырехгранный крюк, повис над рекой. Он с неудовольствием отметил несколько молодых березок, успевших пустить корни в расщелины крепости.

— Эй, молодец! — воспользовавшись мгновением тишины, крикнул воевода.

Человек на карбасе поднял красное от натуги лицо.

— Ладно тебе людей пугать, — спокойно сказал Губарев. — Не дюже страшны свей-то. От кого послан? — строго добавил он.

Держаться на одной руке было тяжело, и воевода втиснулся в узкий промежуток между каменными зубцами, плотно заполнив собой бойницу.

Узнав посадника, гребцы стали табанитьnote 39, придерживая карбас ближе к мыску.

— Соцкий Данила Аристархов к тебе, боярин, за помочью погнал. Свей-то на многих шняках…note 40

— А ты кто такой?

— Кормщик морской стражи Василий Кыркалов.

— Ратного дела не смыслишь! — грозно продолжал боярин. — Ко мне послан, мне и сказывай, а не всему посаду. Греби к Воротной башне, да одним духом чтоб у меня был!

На карбасе дружно взмахнули веслами. Суденышко стремительно понеслось вперед, огибая Стрелочный мыс, разделявший Волхов и реку Ладожку.

Никита Губарев выбрался из узкой бойницы на дубовый пол башни и увидел вооруженных сотников и дружинников.

— Едва нашли тебя, боярин, все городище обегали, как в воду сгинул!.. — отдуваясь, забасил старший из воинов. — Слыхать, свей-то вновь мирную ряду порушили.

— Пойдемте, други, послушаем, что гонец скажет. А ты, Труфан Федорович, — обратился он к купцу, — не обессудь, повремени… ратные дела надо решать.

Он направился к выходу, но у лестницы обернулся.

— Дозоры удвоить, глазами, не задом, дозорным смотреть. Не дай бог, ежели что! Слышишь, Захарий?! — Воевода грозно насупился и погрозил пухлым кулаком.

— Слышу, боярин, не будет порухи. Жить в дозоре — не бывать в позоре! — весело отозвался один из сотников.

— Ну, то-то же. — И большое тело воеводы скрылось в пролете лестницы.

Труфан Федорович частенько за полсотни лет походов к Студеному морю бывал в Ладоге, но на Стрелецкой башне стоял впервые.

Он с невольным восхищением рассматривал замечательное творение человеческих рук — каменную твердыню, грозу шведов, «оплечье» Великого Новгорода.

Всех, кто впервые знакомился с городищем, поражала толщина крепостных стен. Нижняя часть стены Стрелецкой башни, на которой стоял Амосов, была толщиной четыре сажени; второй ряд бойниц располагался в стенах, немногим тоньше — трехсаженных; даже над верхним рядом бойниц толщина каменной кладки была две сажени, так же как и толщина башенных зубцов.

Кроме Стрелецкой, в городище насчитывалось еще четыре башни: Воротная, Раскатная, Климентовская и Тайничная.

Соединяясь трехсаженными стенами, башни составляли крепость, имевшую вид огромного утюга, направленного острым концом на север.

Стрелецкая башня, где находился Труфан Федорович, располагалась как раз на остром конце утюга. Это была главная башня северной твердыни, расположенная на остром мысу, образовавшемся при слиянии рек Ладожки и Волхова.

Амосов и его провожатый, веселый сотник Захарий, прошли мимо дозорного и спустились по каменным ступеням в средний этаж башни. С трудом приоткрыв дубовую дверь, они узким сводчатым ходом вышли на крепостную стену.

Стена, как и башня, была покрыта почерневшим от времени двухвершковым дубовым тесом. Через каждые десять шагов встречались костры, приготовленные на случай нападения врага, с медными котлами на треногах, наполненными смолой. По стенам хранилось аккуратно сложенное оружие: пики, рогатины, бердыши, топоры, колчаны со стрелами, луки.

— На всех оружия хватит, хоть со всей округи народ сбежится! — с гордостью сказал Захарий. — У нас и пушки есть, — добавил он, — и зелья запас немалый.

— Богатая крепость, спору нет, — согласился Амосов, поглядывая то на длинномерные мечи и острые наконечники копий, то на неприступную толщу стен.

Немного не доходя до Воротной башни, часть плит на стене оказалась вывороченными и лежали в стороне — производился ремонт и достройка крепости.

Амосов с интересом смотрел на дикие камни-валуны, среди которых попадались довольно крупные — более полусажени в поперечнике.

Залитые отличным известковым раствором, ничуть не уступавшим крепости камня, эти валуны составляли основной материал, из которого складывалась громада стен и башен.

Но это не всё: снаружи крепость была облицована толстыми плитами из тесаного камня, этими же плитами выкладывались и своды.

Мореход мысленно подсчитал, сколько нужно было вложить сил, чтобы построить эту твердыню, сколько нужно было людей, чтобы доставить по бездорожью весь материал на место, и сколько тяжелого труда, чтобы втащить наверх каменные глыбы при постройке стен и башен!

У входа во вторую башню Амосов выглянул в бойницу.

Внизу он увидел речку Ладожку, большой деревянный мост, соединяющий ее берега, толпу посадских жителей на торгу у моста.

Немного далее, за последними строениями посада, виднелись купола Успенского монастыря.

Вверх по Ладожке, за большим мостом, был еще один мост, а за ним река, заметно расширяясь, образовывала заводь, в которой стояли многочисленные корабли.

У берега рядом с Воротной башней стоял только что прибывший карбас, около которого собрались ладожане. Гребцы с ними о чем-то с жаром разговаривали.