Отдайте мне ваших детей! - Стив Сем-Сандберг

Если бы не голос Лиды, Адам вряд ли одолел бы холод. Голос Лиды был слабым, словно бледная тень за стеклом, но он жил и непрерывно звучал в нем.

— Я заберу тебя домой, Лида, — говорил он голосу. — Не бойся. Я заберу тебя домой.

Кое-где из труб поднимался жидкий дымок. Полицейские из пятого округа, в нарукавных повязках и высоких блестящих сапогах, патрулировали улицу. Адам видел, как они время от времени заговаривают с хозяевами домов. Он не знал, под чьим покровительством находятся эти кварталы. Небеса над голыми стенами Марысинской сияли бледно-красным, отражая свет, задержавшийся в еще не погрузившихся во тьму кварталах Лицманштадта.

Потом со стороны гетто вдруг показались дрожки. Адам услышал громкое фырканье лошади и позвякивание уздечки — звук такой знакомый, но настолько необычный здесь, что любой бы вздрогнул. Снега нападало так много, что стук копыт был едва слышен. Кучер остановил лошадь. Ступив на шаткую подножку, из дрожек вылез Шломо Герцберг, одетый в толстое меховое пальто — на вид из бобра или другого пушного зверя. В следующем экипаже приехали двое телохранителей; оба инстинктивно двинулись на Адама, словно для того, чтобы устранить эту досадную помеху, внезапно возникшую на пути коменданта тюрьмы. Но Герцберг в этот вечер торопился, и телохранители удовлетворились тем, что оттолкнули Адама с дороги. Герцберг скрылся в домике налево, чуть больше барака, за высокими чугунными воротами; при его появлении кто-то вышел из дома и открыл их.

Дрожки остались стоять у ворот. Лошадь под хомутом, фыркая, переступала на месте. Вскоре кучер слез, принялся ходить взад-вперед и хлопать себя по бокам, чтобы согреться. Адам не знал, что делать. Он не решался уйти, боясь, что Герцберг может вернуться. И не решался идти дальше, боясь, что его поймают кучер или телохранители.

Герцберг вышел почти через полчаса. Он тихо обменялся парой слов с кем-то, кто шел рядом, потом сел в дрожки и быстро уехал. Провожавший его человек — видимо, хозяин квартиры — постоял на улице еще немного, потом медленно пошел к дому и запер высокие ворота. Адам дождался, пока оба исчезнут из виду, и изо всех сил налег на ворота. Замок не поддавался. Вокруг дома была ограда на каменном основании, ограда из высоких железных прутьев, заканчивавшихся остриями в виде французских лилий. Адам с трудом поставил ногу на основание, потом вскарабкался по решетке как можно выше и, исхитрившись, перебросил тело через железные острия, но не успел рассчитать, куда упадет. От удара стопа скользнула, и острая боль пронзила ногу. Адам торопливо проковылял под прикрытие фундамента. Подождал. Ничего.

Ему стало видно окно, из которого торчала печная труба. Жидкий бледный свет размытым прямоугольником ложился на снег.

Он сделал шаг к двери и постучал. Ничего.

Адам и не ожидал, что ему сразу откроют. Постучал сильнее.

— Откройте немедленно: полиция! — сказал он.

Дверь открылась. Перед ним стояла Лида. Было так холодно, что свет, падавший из дверного проема, казался совершенно синим. Тело Лиды тоже было синим — от фарфоровотонкой ямки под шеей до изувеченной промежности. Он не понял, почему на сестре ничего нет.

Лида, произнес он.

Она улыбнулась брату быстро и безрадостно, словно чужаку, шагнула вперед и плюнула ему в лицо.

~~~

Согласно протоколу Розенштайна, первая встреча презеса с немцами, касавшаяся приказа оккупационных властей о переселении евреев, имела место 16 декабря 1941 года. Как и в предыдущих случаях, переписка встрече не предшествовала; Румковского вызвали в администрацию гетто, чтобы он лично выслушал приказ властей. На встрече, помимо самого Бибова, присутствовали заместитель Вильгельма Риббе Гюнтер Фукс, а также представители службы безопасности, обязанностью которых было предоставлять транспорт и производить погрузку.

Румковский стоял, как стоял перед начальством всегда — склонив стареющую седую голову, взгляд в пол:

— Ich bin Rumkowski. Ich melde mich gehorsamst.

Они были приветливы и корректны, однако перешли прямо к делу и указали старосте евреев, что снова стоят на пороге долгой и трудной военной зимы и поэтому не смогут обеспечивать продуктами и топливом всех евреев, нашедших приют в гетто. По этой причине die Gauleitung в Калише приняли решение переместить часть населения гетто в менее крупные города Вартегау, там положение с продовольствием не такое тяжелое.

Румковский спросил, о каком количестве людей идет речь.

Они ответили — двадцать тысяч.

У него перехватило дыхание, он сказал: что без двадцати тысяч не сможет обойтись.

Они ответили: к прискорбию, положение со снабжением не оставляет другого выбора.

Тогда он сказал, что власти совсем недавно позволили двадцати тысячам чужих евреев въехать в гетто.

Тогда они ответили: решение о чужих евреях принималось в Берлине.

А за обеспечение продуктами людей в Вартегау приходится отвечать им.

Тогда он сказал, что может предложить десять тысяч.

Тогда они ответили, что могли бы подумать над предложением ограничить «первое переселение» десятью тысячами, если он гарантирует, что отправка начнется без проволочек. При том, естественно, условии, что он лично, подключив весь свой административный аппарат, будет отбирать кандидатов на переселение, а также отвечать за транспортировку переселенцев на сборный пункт на Радогоще, где о них позаботится немецкая полиция.

Те, кому довелось видеть председателя после этой встречи, говорили, что он, конечно, выглядел взволнованным, но также странно сдержанным и решительным. Как будто встреча с внешней силой, как и то, что он призван в одиночку воплощать намерения этой силы, влили новую жизнь в его тело, душу и мысли.

Он снова и снова повторял:

— Десяти тысячам евреев придется покинуть гетто. Это правильно. Таково решение властей. Но мы не должны зацикливаться на этом. Разумнее обдумать следующее: если десяти тысячам суждено покинуть гетто — то без кого можно обойтись?

Для решения вопросов, которые могли возникнуть в связи с переселением, председатель создал комиссию по переселению. Комиссию возглавил шеф отдела по учету населения адвокат Генрик Нефталин; помимо самого Румковского, в нее вошли шеф полиции гетто Леон Розенблат, глава президиума суда Шайя Якобсон и комендант тюрьмы Шломо Герцберг. Членам комиссии предстояло просмотреть списки населения, папку за папкой и, сравнив их с записями из полицейских досье и списками пациентов больниц гетто, решить, кто подлежит высылке.

Было решено, по возможности, высылать человека не одного, а вместе со всей семьей. Далее комиссия постановила: при принятии решения о высылке в первую очередь обращать внимание на нежелательных элементов. Когда кто-то спросил, по каким критериям будет определяться эта «нежелательность», председатель ответил, что придется обратиться к полицейским досье. Известные дельцы черного рынка, знаменитые рецидивисты, проститутки, воры — все те, кто сделал своей «профессией» извлечение выгоды из уязвимого и бедственного положения других: эти должны покинуть гетто в первую очередь.

А что, если, вопреки ожиданию, в полицейских досье не окажется фамилии человека, которого сочли нежелательным? Тогда следует сослаться на него, председателя. Конечно, решение о депортации принимают власти, но, как и в прошлый раз, он выговорил себе право выбирать, кого выслать, а кого оставить.

~~~

Про председателя в те дни говорили, что он не спит.

Целыми сутками он мучился над списками, составленными комиссией по переселению.

Его кабинет — единственный освещенный куб в барачной конторе на площади Балут. В остальных помещениях канцелярии свет погашен: принудительное затемнение. Пока он работал, члены штаба тоже оставались в конторе. Они тихо бродили в темноте, таились за дверными косяками и мебелью, готовые исполнить его самое незначительное поручение. Когда стрелки на часах на углу Лагевницкой приблизились к полуночи, он захлопнул папки и попросил госпожу Фукс распорядиться насчет дрожек. Председатель вознамерился посетить детей в Зеленом доме, а потом переночевать в резиденции на улице Мярки.

(«Но уже поздно, господин председатель. Скоро двенадцать». Он отмахнулся от ее возражений: «Позвоните еще Фельдману, попросите его приехать и протопить дом к моему приходу».)

Несмотря на изнурительное сидение над списками, было что-то глубоко умиротворяющее в том, чтобы покинуть контору так поздно. Высокие фасады с рядами затемненных окон давали ему ощущение покоя. То на углу улицы, то возле мастерской дежурил какой-нибудь полицейский. Возле краснокирпичной крепости крипо длинными блестящими рядами стояли лимузины гестапо.