Лилея - Елена Чудинова

— А что будет раньше, похороны или казнь?

— Похороны!

— Да нет же, надобно сперва казнить, чтоб Друг вроде как доволен был!

— Казнь, казнь вперед устроят!

— Здесь уж простимся, — шепнула Мадлон. — Кандилехо, ты к заставе путь знаешь!

— Знаю!

Толпа уж оттерла от подруг почтенную цыганку. Оглушенные и уставшие, они плыли в людском потоке, покуда последний не выбросил их на пустынную дорогу. То был еще Париж, но Париж окраинный, зеленый, с невысокими домиками и огородами у крылечек. Женщина в темной шали и чепце несла огромную бельевую корзину, неимоверно тяжелую даже на вид, от распластавшегося над ручейком строения мойки, сложенного из крупных валунов, под крышей из сизых деревяшек. Другая женщина в окне со снятыми ставнями месила тесто, а двое взобравшихся на скамью детей, верно, выпрашивали кусочек — полепить булки на свой лад.

— Как тут покойно-то! — Нелли подавила желание присесть на обочине. — Вроде и люди не безумны.

— Все равно надобно спешить, — Катя прибавила шагу.

Вскоре, повстречавшись только с тремя подводами, молодые особы миновали уже заставу.

Июльский день не спешил меркнуть, хотя миновало больше терех часов с тех пор, как подкупленные служилые доставили подруг в дом Мадлон. Окошки все чаще защищались ставнями, слышалось мычанье гонимой с поля скотины.

Дорога впереди подымалась на каменный мост, старый, облизанный ветрами словно кристалл соли коровой.

— Затаимся-ко, касатки, впереди укрыться негде, — Параша обернулась, тревожно прислушиваясь.

— А верно, неладно, — Катя вдруг опустилась на колени в дорожную пыль, прижалась ухом к земле. — Эх, земля гудит! Пешие шагают, много. Небось солдаты. Пропустим-ка их вперед!

Продираясь через чертополох и лопухи, подруги устремились в легких сумерках под своды моста. Вот уж где оказалось темно! Журчала речка, полувысохшая по летнему времени.

Пришлось ждать достаточно долго, чтобы Нелли усомнилась в правоте подруг прежде, чем над головами загорохотали сапоги. Слышалась речь, только из-под моста она представлялась невнятной.

Сапоги стучали и стучали. Что ж их так много?

Когда шаги сделались не так густы, сверху вдруг стукнуло о камень, звякнуло раз другой, и на влажный песок что-то упало.

— Тьфу, темень-то внизу! — на сей раз грубый голос был отчетлив, поскольку говоривший перегнулся через перила.

— А чего там тебе? — слова второго человека глушил ветер.

— Вишь, незадача! Фляжка моя упала, хотел уж кальвадоса глотнуть находу, да цепочка порвалась. — Говоривший, невидимый сам, все свешивался вниз. — Жалко фляжку, сбегать, что ль, вдруг да увижу?

— А бежать потом, упаришься! Брось, Ксавье!

— Нет, жалко, догоню! Ноги свои, не казенные, а фляжка оловянная, да удобная!

Елена нагнулась: рука нащупала гниловатый, но крепкий еще сук. Рядом валялась и злополучная фляжка. Мысли мчались галопом: солдат, покуда спустится, отстанет от своих. Приглядевшись, он вне сомнения их увидит, но приглядится не сразу. Надо ударить, покуда он с полусвету. Враз его не хватятся, приятель решит, что служилый ищет свое имущество. Убить и бежать через поля, прочь от дороги, в сгущающейся тьме.

В то же мгновение, как сей план действий сложился в ее голове, Катя ухватила фляжку, и, махнув рукою, чтоб не мешались, устремилась из укрытия.

Нелли зажала рукой рот, чтоб ее не окликнуть. Что она еще задумала?

— Эй, папаша! — Весело донесся Катин голос. — Не твое ли, чай? Нехорошо людей будить, прямо по лбу мне стукнуло, жди синяка!

— Эх, вот спасибо, красотка! — Разговор был уже не на мосту, где-то совсем рядышком. — А ты что тут делала?

— Да говорю же, спала!

— Одна? — В голосе скользнуло подозрение.

Приметил, что у Катьки дурной выговор! Елена стиснула мокрую ветку.

— Зачем одна? Пятеро детей со мной. Здоровы спать, пушкой не разбудишь! У тебя не найдется для деток хлеба кусочка, а, папаша?

— Ишь, придумала! Какой нынче хлеб? Весь хлеб англичане съели! — говоривший заспешил.

— А чего это, папаша, на ночь глядя столько войска на дороге? Далече поход? — крикнула Катя, уже несомненно вслед.

— Да это только головные части, тоже скажешь, много, — хмыкнул солдат. — В Нормандию, слышь, идем. Небось сутки будут батальоны подтягиваться.

— В Нормандию? Неужто англичане напали?

— Похуже. Убийца проклятая, та, что Друга Народа ножом, вишь из Кана приехала вчера. Почтовым дилижансом. Там, стало быть, самое осиное гнездо. Скоро тут на всех дорогах яблоку упасть негде будет. Ладно мне с тобой лясы точить, догонять надо.

ГЛАВА XIV

Ничего не попишешь — это был ночной кошмар, с тою единственной оговоркой, что в ту ночь они не спали.

Быть может, синих солдат и не так было много, но казалось немеряно: единственная дорога была общая с ними, а выступили, почитай, одновременно. К тому же шли синие, все пехтура, небольшими отрядами, то нагоняя друг дружку, то растягиваясь. Каждый раз, заслышав шагающие сапоги, подруги сбегали в лощины, укрывались в рощицах либо придорожных кустарниках, в сараях и под мостами. И каждый раз шел в голову простой вопрос: нукось в следующий раз столкнуться доведется в чистом поле, без единой изродки, под как на зло немыслимо яркой луной?

— А что остается? — прошипела сквозь зубы Катя. — Надо за ночь утечь подале от Парижа, днем близ него вовсе быть нельзя! Сойти с дороги, так за два часа разобьем в темноте башмаки, выдохнемся, а пройдем меньше улиты!

— И на проселки не свернуть, — подосадовала Параша. — Заплутаем!

— Ладно, авось пронесут черти ворованный узел, — вспомнила Нелли причудливое присловье доброй Мадлон. — Придется с синими дорогу делить, хорошо хоть, что не хлеб!

И все ж жутковато было, затаившись, наблюдать, как поблескивают в лунном сияньи штыки, как стелются черные тени, словно вдогон армии по обочинам бежит стая невообразимых монстров. Сапоги стучали, как лопаты могильщиков.

— Промашки только не давай,Работать не переставай!Живей, живей машина,Работай, гильотина!

— заводили вразнобой хриплые голоса.

— К оружью, граждане!Смыкайтеся в ряды вы!Пусть кровью вражеской напьются наши нивы!

— Перекрикивали их другие, не меньше разухабистые и дурные.

Но утро все ж наступило, и застало подруг, судя по всему, довольно далеко от обезумевшей столицы.

— Гляньте вы, прям как в сказках про мужицкой рай, — Параша остановилась, нето от усталости, нето чтоб полюбоваться проступающим сквозь рассветный туман видом.

Остановилась и Катя, а Нелли к тому же поняла вдруг, что не может больше сделать ни единого шагу на подгибающихся ногах.

Там, где розовые клубы уже растаяли, лежала обрамленная кудрявой рощицей зеленая долина. Веселый ручей делил ее надвое, журча меж вязами. Вдалеке, словно не руками сложена, а сама тут выросла, стояла белая церковка, прямая как амбар, об одну колокольную башню.

— А трава-то, трава… Да от такой травы, небось, коровы сливками доятся! — Восхищенно восклицала Параша. — Стелется шелком, а цветом чистый смарагд!

Нелли вдохнула плывущие в рассветном эфире ароматы цветов.

— Нормандия… Сие Нормандия… — прошептала она, словно боялась помешать веселому щебету птиц. — Филипп сказывал, не сышешь земли благодатней и щедрее! Отдохнем-ка в храме, чай, туда нехристей-санкюлотов калачом не заманишь!

Через ручей, отчего-то, не оказалось мостика, хотя к месту для него и вела вытоптанная дорожка. Пришлось разуться и, забрав подолы, идти в брод. Ледяная вода бальзамом заструилась по усталым ногам. Однако Нелли не сумела сдержать вскрика, когда резвая рыбная молодь кинулась кусать ее щиколотки.

— Небось, не проглотят, — фыркнула Параша, торопливо выскакивая на берег.

Церковка была вовсе древней, судя крыше шалашом, крытой сизым деревом. Вытесанная из известняка, что мягок в работе, но твердеет-прочнеет с годами, она была без сомненья сложена в те столетия, когда христианские зодчие еще не умели округлять каменный свод. Сколько ж раз меняли эту кровлю, что кажется теперь старей всего зданья? Горельеф перед входом был странный, изображал епископа в полном облачении, попирающего ногою и посохом поверженного, связанного дракона. Чтобы епископы сражались с драконами, о таком Нелли слышать не доводилось. Романическое, а стало быть довольно разборчивое письмо сообщало, что сие святой Вигор.

Старые двери растворились, даже не скрипнув на своих петлях, и подруги вошли.

Все, что впитал, словно погруженная в воду губка, потрясенный взор Елены, заполнило его в одно мгновение, хотя после долго не могла она понять, как такое случилось.

Она увидела, что церковь слажена не так просто, как представлялось снаружи. Поставивши колонны чуть наискось к окнам, зодчий спрятал последних от вошедшего человека: храм был на диво светлым, но сперва непонятно делалось, откуда же идет свет, будто сам камень его источал.