От чести и славы к подлости и позору февраля 1917 г. - Иван Касьянович Кириенко

ресторанах. Это был сатанинский пир во время чумы.

Вид этих офицерских отрядов, плохо одетых, не вызывал ничего, кроме презрительных улыбок. Вот за таким отрядом по главной улице движется походная кухня. Офицер с черной повязкой на глазу правит заморенными лошадьми, а другой, прихрамывающий, вероятно кашевар, идет рядом с кухней. Толпа останавливается, смотрит с любопытством, смеется, слышатся плоские шутки, и никто не видит глубокой и страшной русской трагедии; только особняком стоящий старый отставной генерал смотрит на офицера-кашевара, на офицера-конюха, и горькие нескрываемые слезы струятся по старому честному лицу. Не знаю – быть может, он плакал над погибшей армией и офицерскими заветами, а может быть, плакал над безумной и жестокой толпой, его окружавшей, – не знаю, но оба офицера, увидя плачущего старика генерала, подчеркнуто отчетливо отдали ему честь, как бы желая выразить свое презрение толпе и сказать: «Старый начальник, верь, что пока мы живы, пока еще бьется в офицерах русское сердце, не погибли заветы Императорской армии».

За все время я получил от генерала Деникина, который командовал не знаю чем (приказа о его назначении не было), только один приказ – перевезти из Ростовского Государственного банка в Новочеркасский банк золото. Условившись с директором банка, я с одной ротой в 11 часов вечера прибыл в банк. Подводы стояли у банка. Золото в небольших запечатанных мешочках по 10 000 в каждом переносили и грузили только мои офицеры. Я стоял на подъезде. Вдруг ко мне подбегает офицер и показывает распоровшийся уголок. Все заволновались, достали где-то бечевку, и мы накрепко завязали распоровшийся уголок. Настроение у всех было повышенное, и если бы выпал хоть один червонец, то все бы бросились и его разыскали и всунули бы в мешочек. Ведь это было русское золото – золото государства российского, как могло быть иначе.

Впоследствии, когда мы уходили в 1-й Кубанский поход, казаки к нам не присоединились, а пошли в зимовники и, по сведениям из штаба, увезли с собой и это золото. А что же думали «мудрые вожди», объявившие себя верховными главнокомандующими? Почему генерал Алексеев не взял это золото, как золото государства российского и больше принадлежавшее нам? Возьми он это золото и пойди вместе с казаками в степь-зимовники, а не на ненужный и очень опасный Екатеринодар, тогда бы не было у нас таких тяжелых боев и не везли бы мы с собой 1500 раненых.

Да, мудрые были вожди, до того мудрые, что привели к крушению добровольческое движение.

В самом конце декабря или в начале января 1918 года генерал Алексеев со штабом переехал в Ростов и расположился в особняке Парамонова. «Основоположника и первосоздателя» Добровольческой армии генерала Корнилова все еще не было. Пышно расцветший штаб генерала Алексеева и Деникина поражал своими размерами, у нескольких дверей стояли вестовые, много вылощенных «героев» адъютантов и каких-то офицеров слонялись по коридору с деловым видом, молоденькие, хорошенькие машинистки шныряли со смехом по длинному коридору, часть их стучали на машинках, на дверях всюду надписи – отдел такой-то. Казалось, что эта Добровольческая армия насчитывает, вероятно, несколько корпусов или дивизий. Невольно подумалось: не слишком ли много командующих для той маленькой горсточки честных русских людей, держащих винтовки в руках?

В другом доме Парамонова было общежитие для служащих чинов штаба, по вечерам собирались по комнатам все «храбрые адъютанты, офицеры» и служащие молодые барышни, пили вино, хохотали и раздавались женские взвизгивания. Скромно говоря, когда по всей России текла кровь, здесь тыловые герои и героини справляли сатанинский шабаш на Лысой горе. При штабе открыли столовую, где хорошо кормили штабных. Мы же до самого выхода в 1-й Кубанский поход снабжались и кормились моим заведующим хозяйством фасолью и картошкой, мои деньги таяли, раненых перевязывали мои доброволки, а молодых и обученных сестер милосердия в санитарном отделе было много. В общежитии штаба стоял смех, пьянствовали и флиртовали вовсю, и никто из этих «господ» не подумал, что их место там, где с завтрашнего дня начнет обильно литься наша кровь. До самого 1-го Кубанского похода я от штаба не получил ни одного добровольца, ни одного врача, ни одной сестры милосердия. Ни Верховному главнокомандующему, ни просто главнокомандующему не было времени подумать о сражающихся. А ведь один штаб мог дать хорошую офицерскую роту.

Невольно вспоминаются «Очерки русской смуты» генерала Деникина из его молодости, и как он подготовлялся к роли вождя. В чине капитана Деникин отбывал ценз командира роты в 183-м Нултусском полку и ввел в своей роте «сознательную дисциплину». Кончилось командование, рота оказалась хуже всех остальных. «После моего ухода (как писал потом уже ген. – лейтенант Деникин в своих очерках) старый сверхсрочный фельдфебель Сцепура выстроил роту, поднял многозначительно кулак в воздух и произнес внятно и раздельно: «теперь вам не капитан Деникин. Поняли?» – «Так точно, господин фельдфебель». После этого рота быстро оправилась и стала не хуже других». Так вот, будучи капитаном, Деникин разложил роту, а в чине генерала разложил и погубил Добровольческую армию.

Если бы генерал Деникин и остальные «основоположники», со своей быховской программой, бросились спасаться в Сибирь, как хотел генерал Корнилов, то у меня быстро организовался бы полк, а вскоре и два полка, и, держа связь и руководствуясь указаниями генерала Каледина, мы бы свободно два-три месяца большевиков на Дон не пустили, ведь народ, уже достаточно вкусив коммунизма, тоже нас поддержал бы. А в апреле пришел полковник Дроздовский со своим отрядом, восстали казаки и сила наша выросла бы в большую, тогда первое что мы, я и Дроздовский, сделали бы: взяли один из полков и бросились бы спасать Государя и Его Семью. Иначе быть не могло, ведь полковник Дроздовский и я были кадеты одного класса Киевского Владимирского Кадетского Корпуса.

Пробраться в Екатеринбург было гораздо проще, чем полковнику Дроздовскому с Румынского фронта. Захватить на реке Дон пароход или два, доехать до Царицына, а там по Волге на захваченных опять пароходах до Самары и дальше по железной дороге на Уфу и Екатеринбург. Задержать нас никто не посмел бы, настоящих коммунистических войск не было, была сатанинская коммунистическая рвань, опоясанная патронами, но разбегающаяся при нервом выстреле. Распускали бы слух, что идем войной на золотопогонника адмирала Колчака. Чтобы не подвергнуть опасности царскую семью, вероятно, пришлось бы снять погоны. Спасенные Царь и Его Семья, по их указанию и желанию, были бы доставлены в безопасное место, а русские крестьяне, рабочие и опомнившиеся красноармейцы, вкусившие коммунизм и узнавшие, что Царь и Его Семья спасены, сами свергли бы коммунизм без