Это не страшно - Евгений Щуров

– Константин Евгеньевич, а где Турчин? – спросила Светлана Геннадьевна, влетев в ординаторскую.

– Не могу знать. Ушел смотреть пациентов, сказал.

– Его Главный требует к себе.

– Хорошо, передам, как увижу. Послушайте, Светлана Геннадьевна! Я – не исполняю своих обязанностей, в смысле историй болезни. Но чего у вас есть против Турчина? Я же вижу, что Вы к нему пристрастны. Разговор сугубо конфиденциален?

Заведующая прошла круг по ординаторской, постояла около дивана, где сидел Шастин, остановилась напротив него, села в кресло.

– Конфиденциален. Знаешь ли ты, что Турчин… Ну, у него роман с Юлией Ивановной, со «скорой».

– А кто этого не знает? И в чем проблема?

– А в том, что это… Костя, извини, я потом тебе расскажу, после обеда. Зайдешь ко мне?

– Как пожелаете…

– Да брось ты! Давай тоже, между собой, «на ты». Ладно?

– Хорошо, Светлана. Давай. Тебе плохо?

– Неважно… Ладно, все пройдет. Заскочишь после обеда?

– Договорились! – Шастин несколько обалдел от их разговора. И не мог понять, что произошло, а произошло, видимо, нечто неординарное. Говорить ли об этом Турчину? Или послать к Свете? Для выяснения? Но она же его приглашала. Я тупой, да еще и дурак, подумал Шастин, ничего не понял. Мила бы сразу сообразила.

Ясно было видно, что заведующая чем-то озабочена. Но чем?

Шастин вышел из ординаторской и начал спрашивать у медсестер, где может быть Турчин.

– Господи, Константин Евгеньевич, да где угодно! Чего у меня-то спрашивать?

Шастин зашел к старшей сестре отделения.

– Где Турчин? Не видели?

– Его наш любимый главнюк тоже разыскивает. А что?

Шастин набрал номер Турчина.

– Але! Ваня? Извини, что помешал. Тебя главнюк срочно зовет. Тебе сейчас все звонить начнут.

– А что случилось? – встревожился Иван.

– Да кто его знает, – отвечал Шастин. – Честно!

– Хорошо, сейчас к нему зайду, – пообещал Иван.

От главнюка Иван Николаевич Турчин вышел в подавленном настроении. Дежурные улыбки встреченным. Поднялся в ординаторскую и плюхнулся на диван. Никого не было, никого и не хотелось видеть. Он думал, как такое могло произойти: ПСА больше 10. Да, это скорее всего рак простаты. Об это с ним и говорил главнюк, бывший уролог. «Вам надо срочно лечь в онкодиспансер, обследоваться, я договорюсь». Ивану сейчас хотелось одного – уехать домой и напиться в одиночку. Надо предупредить заведующую. Но так не хочется никого видеть! Даже деньги не успел толком потратить… А может, застрелиться? Грех. Нет, сначала – напиться. Как же так? Ведь мне еще и пятидесяти нет! Ужасно! Иван вспомнил умирающих онкологических больных, их худобу, серость кожи, постоянные боли. Смерть была отпечатана на их лицах, даже если кто и улыбался еще. И все верили в выздоровление. Но он врач, и вряд ли возможно выжить с каким-нибудь инфильтративным раком простаты. Впрочем, шанс есть. Очень маленький, но шанс. Иван встал с дивана и пошел к заведующей. Та была у себя.

– Заходи, Иван Николаевич, – пригласила Светлана. – Я все знаю. Иди домой, а послезавтра я тебе позвоню и скажу, когда подъехать. Ну, ты знаешь, куда.

– Знаю, – вздохнул Турчин.

– Да ты прекрати паниковать, знаешь ведь, ошибка анализа, доброкачественная опухоль, все может быть. Обследуют, как положено, на консультацию в центр поедешь, рано себя хоронить… Мы еще с тобой на День медика выпьем. На брудершафт.

– Ладно, Светлана Геннадьевна, будет тебе, – оба помолчали немного, глядя друг на друга.

– Заявление как писать, «за свой счет»? – спросил Турчин.

– Пиши два дня «за свой счет», а там тебе ведь больничный откроют.

– Хорошо, – вздохнул он. – Дай лист бумаги, здесь напишу, не хочу никого видеть.

Заведующая подала Ивану лист и тот быстро написал заявление.

– Давай мне, я сама отнесу, – сказала Светлана.

– Спасибо. Правда, никого не хочу видеть, тем более, что уже наверняка вся больница знает.

– Да нет. Главнюку позвонили из лаборатории утром и он только мне сказал.

– Ну ладно, я поехал.

– Давай, Турчин, не расслабляйся.

– Не буду, – сказал Иван и вышел из кабинета.

В ординаторской опять было пусто. Очень хорошо. Турчин быстро собрался. «Юлька сегодня в ночь. что ли ей позвонить? А зачем? Что я ей скажу? Прощай, дорогая, у меня рак? Глупости!»

Выходя одетым из ординаторской, Турчин опять столкнулся в дверях с Еленой Ивановной. Та оглядела его одетым в плащ и уличную обувь.

– Опять в банк?

– Хуже, – отвечал Иван, – в морг.

– А кого вскрывать будут? – не замечая подвоха, спросила она.

– Меня. Шучу. Конечно, в банк, – Иван выскочил из ординаторской.

Спустился на лифте, никого из близко знакомых не встретив. На улице было пасмурно, ветер налетал рывками, разметая полы плащей и пальто сновавших из больницы и внутрь пациентов и прочую публику. В машине было еще тепло, вкусно пахло юлькиными духами.

Дома Турчин открыл бутылку коньяку и включил музыку. Юлька не звонила. За окном валил снег.

Юлька шла домой пешком и думала, что все образуется само собой. Будут дежурства, мимолетные встречи, очень редкие совместные праздники, такие, как только что прошли у них, на выходные. Она думала, что достаточно, когда ее любят, а она любит своих детей. Она думала, что так и должно быть. В жизни.

Она шла по парапету, не оставляя даже следов от туфель. Наверное, я даже не оставляю следов от солнца, не бросаю тень. Она радовалась этому. Надо же чему-то радоваться. В голове билась мысль: меня здесь нет. Меня нигде нет. Меня вообще нигде больше нет. А раз меня нет – нет и проблем. Нет иксов, игреков, а вот с зетом – не получалось. Конечно же, я его не люблю. Любовь – это совместное Рождество, оливье, стирка, глажка рубашек, любовная игра, нежная болтовня – все то, что торжественно и неумолимо мужчина вручает тебе вместе с собой. Сейчас я уже понимаю, что это не золото, ни сюрпризы, не Сейшельские острова. И вот опять это слово выпирает, из мира, где я позволила себе не быть: любовь.

Вновь пошел снег. Юля почувствовала, что по ее щекам давно текут слезы. Иван одним объятием мог закончить все ее переживания. Но нельзя! Мама в детстве приучила «чистить зубы два раза в лень.» Отец работает, мать работает. Приходят домой избитые работой, уставшие. Какая тут любовь! Нежного слова друг другу не промолвят. Так, без тихих слов и стонов радости, изредка поскрипит кровать в комнате родителей раз в неделю, и снова – работа; на праздники мужики поговорят о колхозе, руководстве, политике американских империалистов, напиваются и храпят, отвернувшись к стене. Какие тут нежности! Положено так. Как у всех. Как у всех! Это чудовищное словосочетание погубило миллионы сердец, поразило черствостью целые поколения. Человека убивают привычки, особенно женщину – привязанности. Я не смогу уйти от него, даже ради собственного счастья. Не смогу! Но Иван! Он ждет. Он надеется, что я могу одним махом все разрубить и остаться с ним. Он ждет. Он имеет право на то, что я могу остаться с ним. Потому что он уже может понять, как именно я его люблю. Но любовь – это труд, а трудиться я не хочу или устала. Я не смогу уйти из семьи.

Он хороший. Он понимает, что я ценю его любовь ко мне. Но только ценю! Самой трудиться нет желания. У меня дети. Я понимаю, как он от этого страдает…

Так вот отчего он страдает!

Юля даже остановилась от внезапного прозрения. Это я виновата, что он страдает! И не от того, что не могу уйти из семьи. Он сам того еще не понял. А я поняла. Женщина не умеет любить своего мужчину так же, как своих детей. Вот! Не умеет и все. Все просто. В этом скрыт какой-то смысл. Это что – мы, женщины, выбираем мужчину, говорим о любви, заманиваем его в свои сети, рожаем от него детей, и всю нашу любовь переносим на чад своих? На мужей любви уже почти не остается. Как в мире насекомых. Получили потомство и сожрали отцов своих детей, чтобы накормить последних.

Юлька даже поежилась от своих открытий. Ей стало противно и пошло от этих примитивных открытий. Вот мужики и бегают от нас к другим – им любви, чувств, нежности не хватает. Все объяснимо. Все логично.

Она не заметила, как дошла до собственного дома. Сашка встретил ее нежным поцелуем и она впервые за долгое время ответила ему тем же.

– Я тебя люблю, Юля, – сказал он серьезно.

– И я тебя люблю, – так же серьезно ответила она.

Глава одиннадцатая

Стояла уже глубокая зима. Лежал снег. Утром еще стояла темнота. Юлия Ивановна возвращалась на своей машине после дежурства домой. Ехала медленно, осторожно. Недалеко от дома, на обочине, она увидела стоявшую знакомую фигуру. Остановила машину, открыв боковое стекло. Мужчина подошел к дверце.

– Ты? – спросила она. – Ты что тут делаешь?

И это были последние ее слова. Мужчина достал из левого кармана пистолет, быстро просунул руку в открытое окно, прижал ствол к груди Юли и выстрелил. Юлька дернулась и мгновенно умерла. Мужчина разжал руку в перчатке и пистолет упал на пол машины. Потом он перешел дорогу, сел в «шевроле» и уехал. Юлькина машина продолжала работать, свет фар продолжал освещать дорогу домой…