Вольтерьянцы и вольтерьянки - Василий Аксенов

«Что ж, мой друг, — обратился он к Фон-Фигину, и тот весь вспыхнул радостью от этого столь верно найденного обращения: ведь, говоря „мой друг“, Вольтер одновременно обращается и к нему, офицеру Фон-Фигину, и к Государыне, и, кроме освобождения от субординации, слово „друг“ можно равно адресовать как особам мужеского, так и женственного пола! — Что ж, извольте, мой друг, я начну с этой равно печальной и душераздирающей истории. Я весьма впечатлен, что именно ее мадам предложила для начала наших бесед. Это лишний раз говорит о серьезности и значительности ее ума». Он попросил принести кофе и начал свой рассказ. Передаем его по записям Лоншана и Ваньера, а также секретарей Афсиомского, господ Дрожжинина и Зодиакова, несмотря на серьезные нелады оных с русским синтаксисом.

Жан Калас принадлежал к небольшой группе гугенотов-кальвинистов, то есть протестантов, уцелевших в Тулузе после столетий преследований, конфискаций собственности и насильственного обращения в католиков. Закон Франции не только лишал протестантов права работать в общественных службах, он объявлял их неправомочными и во многих других областях; они не могли быть юристами, врачами, аптекарями, повивальными бабками, продавцами книг, ювелирами или бакалейщиками. Иными словами, не будучи крещеными, они лишались каких бы то ни было гражданских прав. Не обвенчавшись с помощью католического священника, они оставляли своих супруг на всю жизнь в роли наложниц, а дети их считались незаконными. Протестантская служба была запрещена. Мужчин, обнаруженных на этих ритуалах, отправляли на пожизненную каторгу, женщин в тюрьму, священника, проводившего службу, казнили. Закон этот не очень-то соблюдался в Париже, однако чем дальше от столицы, тем суровее он исполнялся. В Южной Франции религиозная ненависть была особенно горяча. Еще не остыла память об обоюдных злодеяних прошлого. В Тулузе в 1562 году победоносные католики перебили три тысячи гугенотов, а парламент города осудил еще двести на пытки и смерть.

***

В этом месте Вольтер сделал паузу, поставил на стол чашку с кофе и вдруг загремел, как мощный колокол: «В 1562 году! Двести лет назад! Всего лишь двести лет назад, мой друг!» Стол задрожал и украсился пятнами от напитков. Вольтер извинился, допил то, что осталось от кофе, и продолжил.

Каждый год католики Тулузы отмечали это избиение благодарственными церемониями и религиозной процессией. Они несли череп первого епископа Тулузы, кусок одеяния Девы и кости детей, убитых царем Иродом во время «избиения младенцев». К несчастию для Каласа, приближающийся год был двухсотлетним юбилеем славных побед.

В парламенте Тулузы заправляли янсенисты, то есть католики с сильным вливанием кальвинистской суровости и мрака. Они не упускали ни одного шанса доказать свою католическую несгибаемость, превосходящую оную у иезуитов. То и дело они выносили смертные приговоры гугенотам.

Беспристрастности ради следует сказать, что сами кальвинисты были не меньшими фанатиками. Учение Кальвина, например, считало допустимым убийство отцом сына за непослушание. Кальвин, впрочем, ссылался на Евангелие от Матвея, а ведь последний считал, что окончательное решение с подачи отца должно выносить собрание старейшин. Возбужденные же католики юга полагали, что гугеноты за неимением совета старейшин берут закон в свои руки. Вот на таком фоне и разгорелось дело Жана Каласа.

Он торговал постельным бельем и имел лавку на главной улице Тулузы, в которой обитал уже сорок лет. Они с женой прижили четырех сыновей и двух дочерей. Детей воспитывала гувернантка Жанна Виньер, католичка. Она жила в семье уже тридцать лет, несмотря на то что обратила одного из сыновей, Луи, в католичество. Старший сын, Марк Антуан, изучал право. Он старался скрыть семейное протестантство и добыл сертификат о своем католичестве. Обман был раскрыт, и теперь перед ним был только один выбор: либо отречься от протестантства, либо потерять все годы, которые он потратил на изучение права. Он помрачнел, начал играть в карты и пить. Нередко декламировал монолог Гамлета о самоубийстве.

13 октября 1761 года семья собралась на ужин в честь друга, приехавшего из Бордо. После еды Марк Антуан спустился в лавку. Спустя некоторое время его нашли там висящим в петле. Его пытались вернуть к жизни, но вызванный доктор установил смерть.

Вот тут отец совершил трагическую ошибку. Он знал, что по закону самоубийца должен быть голым протянут на веревке по улицам, забросан камнями и грязью и, наконец, повешен…

***

«По закону! Вы слышите, по закону!» — снова закричал Вольтер, но уже не колоколом, а каким-то петушиным, вдребезги несчастным голосом.

***

Отец стал умолять и убеждать семью, что надо представить дело как смерть, вызванную какой-либо естественной причиной. Между тем крики братьев и прибытие доктора уже привлекли к дверям лавки целую толпу. Прибыл офицер полиции, осмотрел труп, увидел следы на шее и нашел веревку. Все члены семьи, гость и Жанна Виньер были отправлены в городскую управу и разведены по камерам-одиночкам. На следующий день все были допрошены. Все отрицали естественную смерть и свидетельствовали самоубийство. Комендант полиции отказался им верить и обвинил их в убийстве Марка Антуана с целью предотвратить его переход в католичество. Обвинение это было принято населением и многими членами тулузского парламента. Безумное чувство мести охватило народ.

***

Здесь Вольтер стал чихать и закрылся платком. Тут неожиданно высказался Мишель: «Вот говорят, что народ всегда прав, а ведь часто получается наоборот». Вольтер высунул глаз из платка и внимательно им ощупал молодого офицера. Фон-Фигин милостиво улыбнулся. Все остальные переглянулись, как бы говоря: вот так вьюнош!

Как раз на сей сюжет и Вольтер хотел высказаться. «Эти обвинения кажутся нам дикими, — сказал он, — потому что мы мыслим как индивидуумы, в то время как народ Тулузы все это воспринимал как масса, а масса может чувствовать, но не может мыслить. Вам это понятно, барышни?»

Курфюрстиночки закивали: «Мы давно об этом думали, мэтр Вольтер, однако наше происхождение не давало нам высказаться».

«Бедные ваши высочества», — улыбнулся им генерал Афсиомский. Глядя на очаровательных двойняшечек, он всегда старался настроиться на отеческий лад, но не всегда у него это получалось.

***

«А почему меня никто ни о чем не спрашивает? — надменственно протянул кавалер де Буало, альяс Коля. — Я вот, пар экзампль, считаю, что, ежели каждый начнет мыслить, надо будет распускать армию».

«На корабле народ вообще-то мыслит сам по себе, вследствие несговорчивости океана», — робко тут встрял коммодор Вертиго.

«Браво, Фома Андреевич!» — воскликнул Фон-Фигин, и все опять обратились в слушателей.

***

Дело семьи Калас слушалось в муниципальном суде Тулузы, в то время как в церквях прославляли мученика Марка Антуана Каласа. Двенадцать судей заслушали свидетелей, из коих главным оказался соседский парикмахер, якобы слышавший, как мученик возопил: «О, БОЖЕ МОЙ, они меня душат!» Нашлись и другие, что слышали этот крик. 10 ноября 1761 года суд признал Жана Каласа, его жену и сына Пьера виновными в убийстве и приговорил их к повешенью. Гостя, месье Лявэсса, осудили на каторгу, а гувернантку Жанну Виньер отправили на пять лет в тюрьму. До самого конца она клялась в том, что ее протестантские хозяева невиновны.

Апелляцию послали в парламент Тулузы, и тот назначил панель из тринадцати судей. Заслушено было еще шестьдесят три свидетеля. Все они говорили понаслышке. В конце концов осужден был только отец. Никто не смог объяснить, как шестидесятичетырехлетний человек без посторонней помощи мог одолеть и задушить своего великовозрастного сына. Суд надеялся, что Калас признается под пыткой. Сначала был назначен question ordinaire. Его растягивали на дыбе, пока руки и ноги не вышли из суставов. Он упорно повторял, что Марк Антуан совершил самоубийство. После получасового отдыха приступили к question extraordinaire. В глотку ему влили пятнадцать пинт воды, тело раздулось вдвое, но он по-прежнему настаивал на своей невиновности. Тогда ему разрешили извергнуть воду. Его привезли на городскую площадь и положили на крест. Палач одиннадцатью ударами железной палкой переломал ему все конечности в двух местах. Взывая к Иисусу, старик настаивал на своей невиновности. После двух часов агонии его задушили. Тело привязали к столбу и сожгли. Это произошло 10 марта 1762 года.

***

«Два года назад, господа! — дрожащим гласом воззвал Вольтер и, подумав, отшвырнул от себя салфетку. — Впрочем, два года или двести лет, какая разница?!»

Мне шел тогда шестьдесят восьмой год, вспомнил Вольтер. Я разделся и стоял перед зеркалом. Смотрел на свои маломощные члены. Одиннадцать ударов железной дубиной. Почему понадобилось нечетное число ударов? Плоть моя, иль ты приснилась мне? Я падаю, как мешок, но умираю не сразу, жду, когда задушат. Почему они не сразу это делают? Может быть, подсознательно имитируют адские муки, что испытывает душа, выбираясь из трупа?