Эликсир вечности - Ольга Ветрова

И как я раньше не замечала, что столько людей вокруг носят печатки с буквой V, может быть, и правда, это просто мода такая?

– Какое необычное у вас украшение! – Меня словно магнитом притянуло к соседке слева. – Обычно такие печатки носят мужчины.

Я старалась говорить потише, чтобы Юра не уловил суть нашей беседы и не поставил мне диагноз: маниакально-депрессивное преследование людей с перстнями.

– Ой, так это и есть печатка моего мужа, – вполне благожелательно ответила дама с брошью. – Это все, что от него осталось.

– Простите, я не знала, что вы – вдова.

– Да нет, он пока жив. Хотя это вряд ли возможно назвать жизнью, – вздохнула она с грустью, но без особой печали.

– Бросил семью ради юной любовницы, – предположила я.

– Сначала да, а потом еще хуже…

– Убил себя и ее?

Похоже, история повторяется не дважды и даже не трижды. Хотя, эта женщина сказала, что ее супруг еще жив. Может быть, он в коме после неудачной попытки самоубийства в стиле венецианца, Корского или фабриканта Салищева?

– Боже мой, почему так мрачно?! – вскричала моя собеседница, но тут же понизила голос: – Нет, конечно, у нас другой случай. Если хотите, расскажу. Только так, чтобы Тома не слышала. Я ведь – ее позор и двоюродная сестра, то есть – тетя Юры. А в этой семье не любят скандальных историй.

Мне ли этого не знать!

– Ну, давайте по порядку, – начала дама с брошью. – Кстати, меня тетей Милой зовут. Сначала казалось, что я не хуже сестры Томы. Мой муж Павел, конечно, не дипломат, но все же – возглавлял крупный завод. Градообразующее предприятие в Подмосковье, оборонные заказы, почет и уважение. Общался на «ты» с председателем Московского обкома, был в передних рядах встречающих, когда наш городок с визитом посетил Брежнев. Хорошая квартира, дача, спецпайки, служебная машина с шофером, отдых в сочинском санатории, лечение в спецполиклинике. Мы имели все, о чем советский человек мог только мечтать. И, в отличие от партийной верхушки, Павлуша остался на коне и после перестройки. Завод пережил конверсию, но продолжал приносить прибыль, пятьдесят процентов продукции гнал на экспорт. Надвигалась приватизация, и охотников до такого лакомого куска оказалось предостаточно. Муж был уже не молод, сердечко пошаливало, но он не собирался сдаваться без боя. Было решено, что акции получит руководство предприятия и трудовой коллектив: мол, варяги нам не нужны. А потом в один миг все рухнуло: Павел сошел с ума.

– Господи, как?! В буквальном, медицинском смысле? – поразилась я.

– Сначала нет. Он сперва стал шастать по баням с девочками. Я делала вид, что ничего не замечаю. Думала, перебесится. Но все становилось только хуже. Он тратил на девочек столько денег и времени, что это начало мешать не только семье, но и работе. Одна из «банных нимф» оказалась явно засланной. Он подмахнул, не глядя, какие-то бумаги и оказался не у дел. Потерял контрольный пакет акций, его сместили и тихо «ушли» на пенсию. Но даже это не остудило его любовный пыл. Он ушел из семьи к какой-то официантке. Нам остались квартира и дача. Все сбережения, а их было немало, он забрал с собой. Официантка ведь привыкла к щедрым чаевым! Я и мой сын ничего не слышали о Павлуше лет пять. Пока однажды нам не позвонили из милиции. Они подобрали на теплотрассе старика-бомжа, и он назвался моим мужем. Да: это был мой муж. Когда деньги кончились, официантка его бросила, а больше никто не подобрал. И он стал бомжом. Грязным, немытым, собирающим бутылки… Единственное, что осталось от прежней жизни – это его печатка. Я ее себе забрала, на память о нормальной жизни. Я долго не могла поверить, что это случилось с нами, с ним. Так опуститься! А сестра Тома сказала – мол, поделом. Он ведь нас бросил, предал. У меня – пенсия. Сыну нужно было учиться, а где деньги взять? Баташовы мне помогли, спасибо им. Юра устроил моего оболтуса на приличную работу. А муженька моего оформили в закрытую лечебницу. Он, видимо, совсем в уме повредился. Все про какие-то Помпеи бормочет…

– Помпеи? – напряглась я.

– Да это бред сумасшедшего, – отмахнулась тетя Мила. – Не был он с роду в Италии. Один раз ездил на промышленную ярмарку в Ганновер, а так мы всегда в Сочи отдыхали.

Значит, Помпеи… Не исключено, что Павлуша на старости лет вовсе не потерял рассудок. Он вообще потерял меньше, чем остальные носители печатки. Да, директор стал бомжом, солидный человек утратил всю свою респектабельность. Но он жив, хотя и не совсем здоров. Может быть, мне стоит…

Но додумать эту мысль до конца мне не дали. Визгливый голос Петровской врезался в мое сознание, как бормашина в зуб.

– Вы представляете, Виктория хотела отправить делегацию из Польши на оперу «Иван Сусанин», – надменно усмехнулась Александра.

– Это все равно, что пригласить французов в Бородинскую панораму, а с немцами устроить переговоры на Мамаевом кургане. О-очень дипломатично, – оценил Юрин отец.

– Но поляки с нами тоже не церемонятся, во Всемирную торговую организацию не пускают. Может быть, это было задумано как наш ответ Чемберлену? – Юра как бы пошутил и заступился за меня, но вышло только хуже.

Мол, моя невеста такая дурочка, но в ее причудах мы, умные люди, в состоянии найти рациональное зерно.

Я поспешно схватилась за свой бокал и выпила вино залпом. Стало полегче. Значит, я, как минимум, не стану оправдываться. Как максимум – не выплесну шампанское в лицо жениху или начальнице.

Мне казалось, что в выходные я смогу забыть о рабочих проблемах. Но они преследуют меня, вернее, она…

Тетя Мила, кажется, заметила мою нервозность. И даже поспешила мне на выручку.

– Тома, какой вкусный салат! Из чего он? – громко спросила она, видимо, чтобы сменить тему.

Сработало. Гости принялась хвалить кулинарные способности хозяйки. Обычное застолье. Правда, лицом в салат, пусть даже очень вкусный, здесь никто не упадет и горланить песни не начнет. Мужчины от политики перешли к курсам валют и особенностям кредитования, а женщины давали друг другу адреса бутиков и жаловались на нерасторопность личных шоферов.

Гроза миновала. Моя профнепригодность была снята с повестки дня. Оставалось только улыбаться и стараться быть милой. С тетей Милой это было вообще нетрудно. Интересно, она обрадуется, когда узнает, что ее супруг не так уж безумен? Во всяком случае, Помпеи – это не просто город в Италии. Боюсь, что венецианец не случайно приехал стреляться именно туда. Неужели там находится штаб-квартира международного клуба самоубийц?

Но нужно ли все это семье бедного Павла? Или им легче думать, что он сошел с ума, поэтому и разрушил свою и их жизни? В любом случае, не помешает мне с ним пообщаться.

Александра Петровская между тем обсуждала с матерью Юры недавно опубликованные мемуары оперной певицы, популярной лет тридцать тому назад. И совершенно случайно оказалось, что Тамара Анатольевна была горячей поклонницей этой примы.

Господи, ну почему Юра не сообщил мне имена и фамилии любимых певцов, композиторов и футболистов его родителей, чтобы я тоже могла им понравиться? Чтобы они хоть один раз за все двадцать лет нашего знакомства посмотрели на меня с таким же одобрением, как на Александру! Увы, на мою долю выпадают лишь упреки:

– Виктория, ты опять ничего не ешь. Выглядишь ужасно, кожа да кости.

Это от мамы. Как бы между прочим, но все услышали и обратили внимание.

– Вика, в каком банке ты хранишь свои сбережения? – поинтересовался Юрин папа. – Ни в каком? Но это же так неосмотрительно…

Если бы у меня были сбережения, я бы нашла, где их хранить. Поверьте мне!

– Когда начнутся танцы, постарайся не порвать юбку, как в прошлый раз, – сказал мне Юра.

К счастью, на ухо, но это был похоронный набат по нашим отношениям.

Это уже слишком! Да, на предыдущем семейном торжестве я отплясывала рок-н-ролл в чрезвычайно узкой юбке. Но это еще не повод говорить со мной снисходительно-презрительно, словно я дворняжка, готовая прилюдно нагадить на ковер.

Я поднялась из-за стола.

– Прошу прощения, но мне нужно идти, – сказала я. – Я вспомнила про важную встречу, которую не могу отменить.

– Что такое, Виктория? – нахмурилась хозяйка. – Какая встреча на ночь глядя?

– Видимо, на международном уровне, – поупражнялась в остроумии Петровская.

– Нет, с любовником! – огрызнулась я и выскочила из комнаты.

Достали!

Юра догнал меня в прихожей.

– Я отвезу тебя домой. Сообразим на троих, – любезно произнес он.

– С кем на троих?

– С твоим любовником, от которого мои родители пришли в полный восторг.

Что в переводе означало: ты испортила всем вечер. Юра никогда не скажет «фи» прямо. Иногда он просто добивает меня своей вежливостью.

– Да пошел ты! – Я в сердцах не могла попасть в рукава пальто. – Вернее, это я пошла. А ты оставайся и танцуй с Петровской. Она уж точно юбку не порвет, она же в брюках!