Ночь на площади искусств - Виктор Шепило

— Внимание! Внимание! Спешите на грандиозное представление мышиного мюзик-холла от нашего гостя компьютера «Кондзё». В нашей программе оратория «От свадебного пения до погребального представления!». Спешите приобрести билеты! Интермедия повторению не подлежит!

Покричав зазывно, маски исчезли, и из серой мглы показались на удивление важные, спокойные и даже грустные кошки. В трауре — под черными вуалями, на лапках — ажурные чулочки с алыми подвязочками. Навстречу им двигались мыши в свадебных кружевах. Мыши и кошки почтительно раскланивались, будто выражая друг другу соболезнование. Когда их собралось очень много, явилась строгая пожилая дама. Сразу она подошла к Александру Т калл еру.

— Здравствуй, победитель.

Ткаллер пригляделся и остолбенел: это была графиня из детства, угостившая его огненно-горьким яблоком.

— Графиня?

— Здесь я не графиня. Я — мать этого дома. А вот мои внучата, — она указала на мышей и кошек и подала им знак. Внучата шеренгой последовали за ней.

— Алекс, ты тоже с нами, — негромко и строго распорядилась графиня.

И вот Ткаллер неспешно идет холодным коридором, замыкая эту мышино-кошачью процессию. Входят в концертный зал. Тут все вроде бы по-прежнему: сияет хрустальная люстра, на стенах портреты композиторов, блестит инкрустированный паркет. Но что-то изменилось… Кресла. Все та же великолепная бархатная обивка… Только чередуются, как клетки на шахматной доске: черное, винно-красное. Опять черное, опять бордо. Так по всем рядам, кроме последнего. Там сплошь чернота.

— Кто распорядился заменить кресла? — громко спросил Ткаллер.

— Я, — ответила дама, — Так, во-первых, эффектнее. А во-вторых, красные места занимают брачующиеся в этот день, а черные — те, кому суждено умереть.

— А последний ряд?

— Умирающих всегда больше. Семьи заводят далеко не все, а смерть — удел общий.

— Зато некоторые вступают в брак не один раз!

Графиня задумалась.

— Все равно. По очкам и всем нотам побеждает смерть.

Пока Ткаллер беседовал с графиней, в зале начались беспорядки. Коты и кошки вдруг решили бракосочетаться. Они прогоняли с бордовых кресел мышей в свадебных нарядах, ловили их в свои траурные вуали, словно в сети. Затем подхватили партитуру Свадебного марша, водрузили ее на сцене и украсили цветами и копчеными сосисками. Оставшиеся на свободе мыши решили расправиться с партитурой Траурного марша — изгрызть! Превратить в кучу бумажной пыли! И обнести эту кучу мышиным пометом. Но компьютерная бумага была обработана особым ядом, и грызуны отползали в полуобморочном состоянии, едва волоча задние лапки.

Старуха пыталась призвать всех к порядку, но вражда разрасталась. Зал предстал перед Ткаллером полем жесточайшей битвы. Графиня не могла успокоить враждующих и кивнула камердинеру в ливрее. Тот распахнул двойные двери, и зал начал заполняться престранными существами — очевидно, тоже внучатами графини. Устанавливать порядок явились чудища с бычьими, ослиными и львиными мордами, с женскими торсами — в глаза директору бросились обнаженные груди необыкновенной белизны, торчащие соски величиной с маслину. Зал загудел, зашатался, как при землетрясении. Расправа с непослушными мышами и кошками была жестокой. Ткаллер искал глазами графиню, но ее нигде не было. Тогда он бросился к запасному выходу — закрыт! У главных дверей стоял здоровенный камердинер.

— Вы из каких будете, почтеннейший? Из красненьких или черненьких? — усмехнулся тот.

— Пусти, — умолял Ткаллер, протягивая тугой бумажник.

— Не положено. Будет концерт.

— Пусти! — Ткаллер попытался оттолкнуть камердинера, но руки ему заломили два непонятных существа.

— Все места уже заняты, — вырывался Ткаллер.

— Вам оставлено. Почетное.

— Нет!

— Вы сами затеяли этот компьютерный путч. И теперь бежать?

Директора затащили на верхний ярус. Там вдоль галереи висели в массивных золоченых резных рамах портреты великих композиторов в камзолах, фраках, сюртуках. Все приветливо смотрели на Ткаллера. Рядом с Камилем Сен-Сансом (1825–1921) и в самом деле была пустая рама. Ткаллер подошел ближе. Выдающийся маэстро протянул из рамы руку для знакомства. Ткаллер в волнении пожал протянутую ладонь, да так трепетно, что Сен-Санс сморщился и сказал: «Как вы возбуждены-ы…» Портрет вдруг перекосило, и он начал медленно сползать по стене. Ткаллер по очереди подходил к золоченым рамам, и все после его рукопожатия едва ли не с плачем сползали по стене. Так Ткаллер дошел до И. С. Баха (1685–1750). Иоганн Себастьян на удивление спокойно покоился в своей раме, внимательно смотрел на Ткаллера и, казалось, слегка улыбался. Ткаллер замер на месте — так его поразило безмятежное самообладание композитора.

— Ну что же вы? — низким доверительным голосом поинтересовался Бах и протянул свою мощную руку органиста, — Подойдите, познакомимся. Смелее… смелее…

Ткаллер чувствовал себя испуганным провинившимся мальчишкой. Подходить ему не хотелось, но какая-то сила толкала его вперед. Ткаллер протянул дрожащую холодную руку. Пальцы его тотчас очутились в мягкой, чуть влажной баховской ладони. Бах улыбался, гладил директора взглядом и ничего не говорил. Рука его постепенно становилась тверже, напряженнее, сокрушительнее… В конце концов от мощи рукопожатия в ушах Ткаллера оглушительно загремел орган.

— Пустите! Руке больно! Не могу-у! — вырывался Ткаллер.

— Э, нет, — по-прежнему спокойно говорил Бах, — Надо отвечать за свои поступки. Зачем моих соседей обидел?

— И не думал. Мне сказали, что одно место в раме…

— Место в раме нужно заслужить…

— Я случайно здесь… Я уйду…

— Иди.

— Да отпустите же руку!..

— Александр! Проснись! Да проснись же! — теребила спящего мужа Клара, — Что ты раскричался?

Ткаллер высвободил совершенно затекшую во сне руку и открыл глаза.

— Ты одна?

— С переплетчиком.

— Если бы ты знала, какие видения меня только что посетили…

— Кого вы видели? — с интересом спросил Матвей, — Их было двое?

— Почему двое?

— А разве нет? Все тут у вас загадки… Разъясните мне хотя бы, кто эта дама!

— Клара, — с изумлением представил Ткаллер, — Моя супруга.

— Не майор? — уточнил Матвей.

— Да что вы!

— И не мазурка?

— Вы задаете странные вопросы. Давайте же наконец обсудим ситуацию.

Матвей соображал, стоит говорить или не стоит. Марши вообще-то не предупреждали, что их появление секретно. Так что все тут на его, Матвея, усмотрение. Вот это и плохо. Указания не помешали бы.

Ткаллер сосредоточенно пил кофе.

— Вы оба трусите! — высказалась Клара, — Причем сильно.

Матвей еще немного подумал, затем отвел Ткаллера в сторону, начал что-то шептать.

— Говорите нормально. От жены у меня секретов нет.

Но Матвей продолжал нашептывать — все тише и все быстрей. В эту минуту он сильно смахивал на тайного агента. Ткаллер поначалу слушал вполуха, но чем дальше, тем взгляд его становился все внимательнее и настороженнее. Вдруг Ткаллер отшатнулся от Матвея и рассмеялся:

— Быть не может! Розыгрыш!

— Не до шуток, — Матвей вновь что-то зашептал на ухо, но закончил в полный голос: — Господин директор может убедиться сам. Они выйдут.

— Кто? Нет, Клара, ты только вообрази…

— Стоп! — Матвей поднял темный от клея палец, — Пока ни слова.

— А я вам не верю. Не верю и все!

— И хорошо, что не верите, — Матвей горестно замотал головой, как бы не веря самому себе, — И я бы рад не верить. Но я действительно их видел, чтоб мне ослепнуть на этом месте.

— Мелодрама какая-то, — процедил сквозь зубы Ткаллер.

— Это правда, — Матвей сжал кулаки, — Правда! Чтоб мне Сретенки родимой не видать!

Его отчаянный тон заставил Ткаллера призадуматься. Он прошелся по кабинету, посмотрел на Клару.

— Ты тоже видела?

— Кого? Где? Долго вы еще мне голову будете морочить?

Ткаллер снова уперся взглядом в Матвея.

— Нет, к супруге вашей они не выходили. Вернемся в мою комнату, в мастерскую. Там все должно проясниться.

— Александр, — поднялась со своего места Клара, — Надо соглашаться с предложением господина переплетчика. Пойдем. И поскорее — время не ждет.

— Женщине туда сейчас нельзя, — твердо сказал Матвей.

— Почему же?

— Там темно и мыши.

Впереди интересные события

Майор Ризенкампф уже долгое время блуждал по подвальным катакомбам концертного зала. Опустившись в колодец, он пошел по единственному коридору, но вскоре тоннель раздвоился. Чутье повело Ризенкампфа влево, но немного погодя раздвоился и этот ход. Майор вновь выбрал левый рукав — и следовал по нему довольно долго, пока не остановился у следующей развилки. Теперь чутье подсказывало майору, что он забрел явно не туда.