Котенок. Книга 1 - Андрей Анатольевич Федин

за первую строку: «Алина Константиновна Солнечная родилась четвёртого сентября тысяча девятьсот шестьдесят третьего года в городе-герое Москва, в семье музыкантов…» Поёрзал на кровати, прислонился спиной к висевшему на стене ковру. Забросил ногу на ногу. Прижал мост оправы к переносице и углубился в чтение.

Статья сообщила, что родители будущей поэтессы были востребованными артистами: без устали колесили по СССР и Восточной Европе с концертами. А за их маленькой дочерью в их отсутствие присматривала бабушка (по материнской линии) Нина Владимировна Волкова. Я трижды просмотрел напечатанные на странице книги знакомые мне имя, отчество и фамилию – убедился, что они мне не привиделись. Двинулся взглядом по строкам – дальше. Узнал, что в четырёхлетнем возрасте Алина Солнечная осталась без отца – тот умер от пневмонии. И примерно в это же время девочка сочинила своё первое стихотворение. Она записала его в тетрадь собственноручно (к тому времени она уже читала и писала). К пяти годам она исписала стихами несколько школьных тетрадей. А её мама показала работы дочери своему приятелю – известному советскому писателю.

С этого и началась карьера Алины на литературном поприще. Мамин приятель пристроил работы девочки в областную газету. Ещё через полгода стихи пятилетней поэтессы перепечатала «Комсомольская правда». Работами девочки заинтересовались мэтры советской поэзии. С того момента лучи славы Алины Солнечной сияли всё ярче. Её приглашали выступать на сцене: сперва на творческих вечерах других поэтов, а потом уже и на собственных. Алину показали по телевиденью – на неё посмотрел весь Советский Союз. Её стихи (и голос) звучали по радио. Девочку засыпали письмами поклонники её творчества. Солнечной исполнилось шесть лет, когда в СССР из печати вышел её первый сольный сборник стихотворений. На момент написания статьи, первую книгу юной поэтессы перевели на пятнадцать языков (на какие именно – автор статьи не уточнил).

Вслед за первым сборником последовал второй. А в тысяча девятьсот семьдесят первом году, благодаря поддержке сразу нескольких известных (не только в СССР) поэтов, Алина Солнечная приняла участие в международном поэтическом фестивале, проходившем в итальянской Венеции. Стала обладательницей главного приза этого фестиваля. Провела европейское турне. За которым последовали выступления в советских городах. В том же семьдесят первом году Солнечная снялась сразу в двух художественных фильмах (в обеих – на второстепенных ролях), где прочла несколько своих стихотворений. Поучаствовала в съемках «Новогоднего голубого огонька». Газеты называли семилетнюю девочку самой читаемой поэтессой страны и напоминали: из советских поэтесс награды на международных фестивалях получала только Анна Ахматова (да и та лишь в шестьдесят лет).

Сборник, который я держал в руках, стал для Алины Солнечной третьим. Я взглянул на дату издания – тысяча девятьсот семьдесят третий год. Подсчитал: Алине тогда исполнилось десять лет. Тираж сборника меня не впечатлил: сорок пять тысяч экземпляров. Я посчитал его маленьким – для советских времен. Сравнивал его с цифрами тиражей художественной литературы (они там были сплошь шестизначные, как я уже увидел в книгах, стоявших на полках в моей квартире). Я не имел представления, как в СССР обстояли дела с тиражами поэтический сборников. Допускал, что сорок пять тысяч – для стихов и сейчас не мало. «Это первый тираж, – сам себе напомнил я. – Совсем не факт, что в следующие годы не было допечаток». Я бросил книгу на кровать, снял очки – потёр глаза. Подумал, что карьера поэтессы Алины Солнечной сложилась просто сказочно, если верить автору статьи.

Вспомнил усталый и невесёлый взгляд своей соседки по парте.

– Ну и что ты забыла в Рудогорске, Алина Солнечная? – пробормотал я.

Оставил книгу на кровати – прошёлся к письменному столу. Из верхнего ящика вынул бумажную папку, бросил её на столешницу. Ни вчера, ни позавчера я к этой папке не прикасался. Хотя в шестнадцатилетнем возрасте считал её своим главным богатством и своим билетом в счастливое будущее. Сейчас прошлые мечты я считал забавными, наивными. Но тогда!.. Я усмехнулся, отодвинул стул – проверил, что под столом не сохранился один из «подарков» Барсика. Присел, вынул из папки стопку зелёных пронумерованных синими чернилами ученических тетрадей. Разложил их перед собой в порядке возрастания написанных на обложках номеров (слева направо). Не ощутил ни трепетного восторга, ни ностальгии, ни интереса пролистнуть страницы и полюбоваться на собственные записи. Не захотел я и прочесть содержимое тетрадей: потому что каждое записанное в них слово помнил теперь наизусть.

В тетради я записывал свой «шедевр»: детективный роман о приключениях двух гениальных и отважных сыщиков. Приступил я к его написанию уже здесь, в Рудогорске, будучи учеником восьмого класса. А завершил своё «монументальное» творение незадолго до школьных выпускных экзаменов, в Первомайске. Заставил отца прочесть мои труды – только теперь я в полной мере осознал папин подвиг. Уже будучи первокурсником, перепечатал рукопись в трёх экземплярах на списанной печатной машине (букву «р» вписывал от руки). И разослал её по редакциям советских журналов. Уверенный, что на меня вот-вот обрушится всенародная (всесоюзная) слава, денежный ливень и дача в Переделкино. Но итогом стали лишь сдержанные ответы редакторов о том, что «автор является мастером короткой формы» (я и без нынешней памяти заучил эту фразу наизусть) – мне предложили направить рукопись в «другую редакцию».

Провал «дела всей жизни» надолго отбил у меня желание сочинять художественные произведения. Мысли о том, что авторы в журналах печатаются лишь «по знакомству» (так мне объяснили «умудрённые жизнью» товарищи) остужали моё рвение всякий раз, когда воображение рождало очередные «гениальные» сюжеты. Обиду на редакторов я хранил в душе и взращивал почти два десятка лет. Пока однажды ни взял в руки эти самые пронумерованные тетради. Я тогда заглянул в них, прочел пару десятков рукописных страниц (проявил упорство). И злость на работников издательств поостыла. Зато я возгордился своим отцом, который стойко прочёл «всё это». Я в тот же день позвонил папе и сказал ему «спасибо». А о писательстве больше не думал. До тех пор, пока авария не усадила меня в инвалидное кресло. «Всё же, и от аварии была польза, – подумал я. – Хоть какая-то…»

Покачал головой – стул подо мной скрипнул.

– М-да, – пробормотал я. – Кто-то гением рождается. А кто-то гением становится – на закате лет.

Сложил тетради обратно в папку.

И сказал:

– В Первомайск я это добро точно не повезу.

* * *

До маминого прихода я всё же навёл порядок в своей комнате. Там теперь пахло стиральным порошком «Лотос» – не Барсиком. Распахнул окно. За ужином рассказал маме, что нашёл для котёнка новый дом – как и