Историческое подготовление Октября. Часть I: От Февраля до Октября - Лев Троцкий

5 апреля мы сделали попытку телеграфировать русскому правительству. Наши телеграммы не были пропущены. В течение всего месяца нашего пребывания в плену у англичан, галифакские власти систематически отказывали нам в праве сноситься с русскими министрами. Мы сделали попытку обжаловать это запрещение в телеграмме английскому министру-президенту. Но и эта телеграмма не была пропущена. Пришлось еще раз с признательностью вспоминать о царских тюрьмах, где, по крайней мере, жалобы не задерживались теми, против кого они были направлены. Все, что нам позволялось, это – снестись по телеграфу с российским генеральным консульством в Монреале, г. Лихачевым. Мы получили от г. Лихачева ответ в том смысле, что он уже телеграфировал русскому посланнику в Лондоне и вообще делает все, что может. Всякие последующие наши попытки снестись с генеральным консулом оставались безуспешными. Ни одна из наших телеграмм не была пропущена. Англо-канадские власти приняли все меры к тому, чтобы отрезать нас от русского правительства и его агентов. Более того: когда комендант лагеря хотел разрешить мне свидание с женой, он поставил совершенно невероятное условие, чтобы я не давал ей никаких поручений к русскому консулу. Я отказался от свидания. Это было за два дня до того, как нас посадили на корабль. Таким образом, английские власти считали необходимым до последней минуты хоронить концы в воду даже от местных русских агентов консульской службы. Что именно сделал г. Лихачев, нам неизвестно. Во всяком случае он не дал себе труда явиться к нам в лагерь, чтобы посмотреть собственными глазами, как великобританское правительство содержит русских граждан.

Военный лагерь Amherst помещается в старом, до последней степени грязном и запущенном здании чугунолитейного завода. Нары для спанья расположены в три ряда вверх и в два ряда вглубь с каждой стороны. В этих условиях нас жило 800 человек.

Вы можете себе представить, г. министр, какая атмосфера царит в этой спальне по ночам. Среди заключенных, несмотря на героические усилия, которые они непрерывно развивают для своего физического и нравственного самосохранения, имеется пять помешанных. Мы спали и ели с этими помешанными в одном помещении, г. министр!.. Нет никакого сомнения в том, что русский консул, если бы он приложил самые скромные усилия, мог бы добиться для нас, по крайней мере, менее возмутительных условий заключения впредь до решения вопроса о нашей судьбе.

Но русские консулы воспитывались в чувствах глубокого презрения к достоинству русских граждан некомандующего класса и в чувствах ненависти к политическим эмигрантам. Они позачеркивали у себя на конвертах слово «императорский» и считают, что этим их обязательства по отношению к русской революции исчерпаны до конца.

В какой именно момент британские власти решили освободить нас, неизвестно. Во всяком случае, нас продержали без малейшей перемены режима около 10 дней после того уже, как заведывающий нашим делом капитан Мекен заявил моей жене, что мы собственно «свободны», но что ждут подходящего для нас парохода. Полковник Моррис, тот самый, что сделал свою карьеру на войне с бурами и на подавлении индусских восстаний, разговаривал с нами до последней минуты, т.-е. до 29 апреля, как с уголовными преступниками. Нам не заявили ни о том, что мы будем освобождены, ни о том, куда нас направят. Нам просто было «приказано» сложить свои вещи и отправиться под конвоем в Галифакс. Мы потребовали, чтобы нам объявили, куда и с какой целью нас отправляют. Нам отказали. Мы потребовали вызова ближайшего русского консула. Нам отказали. Вы признаете, г. министр, что у нас было достаточно оснований не доверять добрым намерениям этих господ с большой морской дороги? Мы им категорически заявили, что добровольно никуда не поедем, пока нам не скажут о цели нового перемещения. Конвойные солдаты вынесли без нашего участия наш багаж. И только тогда, когда они оказались лицом к лицу перед задачей выносить на руках нас самих, как они сносили нас с парохода месяц перед тем, комендант вызвал одного из нас в контору и в свойственном ему англо-африканском стиле заявил, что нас посадят на датский пароход для отправки в Россию. Из этого вы можете видеть, г. министр, как г.г. союзники «освобождали» нас после месячного содержания в лагере для военнопленных.

Если Англия взяла нас в плен как политических эмигрантов (this people of political refugees, по выражению полковника Морриса), то по отношению к одному из нас не было налицо и этого признака «преступности». Константин Александрович Романченко прибыл из Черниговской губ. в Нью-Йорк на работу по совершенно легальному документу, не вел никакой агитации и не принадлежал ни к одной партии. Он возвращался на родину с паспортом, выданным ему в свое время царским губернатором. Это не помешало английским властям арестовать г. Романченко вместе с нами и продержать месяц в заключении, очевидно, на основании какого-нибудь ложного доноса или просто в результате ошибки: русские фамилии даются английским чиновникам нелегко, а затруднять себя осторожным отношением к русским гражданам эти господа все еще не видят основания.

Ярче всего это обнаружилось на поведении английских властей в отношении моей семьи. Несмотря на то, что жена моя не была формально политической эмигранткой, выехала за границу с законным паспортом, не выступала за границей на политической арене, она была арестована вместе с двумя мальчиками, 11 и 9 лет. Указание на арест мальчиков не есть риторика, г. министр. Сперва власти пытались поместить мальчиков отдельно от матери в детский приют. Только в результате решительного протеста моей жены мальчики были помещены вместе с нею на квартире англо-русского полицейского агента, который, в предупреждение «незаконной» отправки писем или телеграмм, не выпускал детей на улицу, даже отдельно от матери, иначе как под надзором. И лишь через 11 дней жена и дети были переведены в отель с обязательством ежедневно являться в полицию. Их доставили на датский пароход «Helig Olaf» вместе с нами, причем никто предварительно не спрашивал ни моей жены, ни меня, считаем ли мы такое путешествие достаточно безопасным для жизни наших детей в изменившихся условиях, именно после состоявшегося во время нашего заключения открытия войны между Соединенными Штатами и Германией. Капитан Мекен и его адмирал не усомнились без нашего согласия и ведома распорядиться нашей судьбой и судьбою наших детей, после того уже как они увидели себя вынужденными выпустить нас из «союзной» петли. На вопрос мой о фактических и формальных основаниях пиратского набега на меня, мою семью и моих спутников, капитан Мекен ответил с сыскной развязностью, что он сам только исполнительный орган, что он действовал по указанию из Лондона и что вообще я преувеличиваю все дело: «Теперь, во время мировой войны, когда целые страны раздавлены, когда Бельгия…» и пр. и пр. Стиль – это система, г. министр!.. Мне оставалось только указать бескорыстнейшему защитнику слабых народов, что, если бы кто-либо взял его за горло и вытащил у него из кармана кошелек, а в оправдание сослался на судьбу несчастной Бельгии, это вряд ли могло бы считаться удовлетворительным разрешением инцидента.

Между тем, вопрос, на который не дал ответа сыскной капитан, остается во всей своей силе: кто и на каком основании нас арестовал? Что общее предписание о задержании русских граждан с неугодным английскому правительству образом мыслей действительно исходило от лондонского правительства – это несомненно, ибо г. Ллойд-Джордж не мог упустить счастливого подвернувшегося случая проявить, наконец, ту титаническую энергию, под знаком которой он встал у власти. Но остается еще вопрос: кто именно указал англо-канадским властям на нас, как на лиц, подлежащих задержанию? Кто доставил в Галифакс в течение трех-четырех дней аттестацию нашего образа мыслей? Целый ряд обстоятельств говорит за то, что эту союзную услугу оказало обновленное русское консульство, то самое, что удалило портрет Николая из приемной и вычеркнуло слово «императорский» в своем титуле. Выдавая нам одной рукой бумаги на предмет проезда в Россию и тем демонстрируя свою лояльность по отношению к столь ненадежной в его глазах амнистии, консульство могло другой рукой передать свои охранные сведения английским властям – в надежде, что деятельность в этом направлении окажется, во всяком случае, надежнее. Верно или нет это предположение, проверить это у вас, г. министр, есть сейчас больше возможностей, чем у меня. Но и независимо от его верности, независимо вообще от всей закулисной стороны дела, остается во всей своей силе факт, что английские власти арестовали на нейтральном судне 7 русских граждан и 2 детей, ехавших в Россию с документами, выданными русским консульством, продержали в течение месяца этих русских граждан в обстановке, которую нельзя иначе назвать, как постыдной, и «освободили» их из плена в условиях, которые нельзя иначе назвать, как издевательством над теми, кого освобождали, и над тем правительством, по требованию которого освобождали. Эти факты непреложны. И мне остается, не вдаваясь в область обще-политических соображений и, стало быть, не выходя за рамки моего официального к вам обращения, формулировать следующие вопросы: