Подруги - Фэй Уэлдон

— Смотрите! — Марджори застывает с занесенной рукой, не успев поставить «гостиницу» на Пэлл-Мэлл (Марджори по обыкновению выигрывает. Везет в азартных играх, не везет в любви). Все смотрят.

— Там что-то ворочается, — говорит Марджори.

Миссис Сонгфорд с трудом поднимается на ноги, бледная от потрясения и внезапной догадки.

— Не может быть, — говорит она. — Мне слишком много лет. Я думала, это у меня от старости.

Но это не от старости, и это может быть — и месяца через два в деревенской больничке рождается Стивен.

Конец войны — трудная для всех пора. Уровень адреналина в кровеносных сосудах народа резко падает — неизбежен и упадок в настроении. И он наступает. Страх внезапной смерти сменяется страхом за свою судьбу, кошмары наяву вновь перебираются в сновиденья. Нет больше оправданий и отговорок. Дети должны потесниться, уступая место отцам, которых они не помнят; любимые мужья теперь для жен предмет забот, а не просто разговоров; женщинам приходится бросать работу и вновь посвящать себя домашнему очагу, как и положено в мирное время всякой порядочной женщине. Пришествие Гитлера не состоится, но не состоится и пришествие мессии; расправы не будет, но не будет и спасения. Зато наблюдается лихорадочное оживление на личном фронте и скачок рождаемости, который в десятилетие от 1950 до 1960 года приведет к небывалому наплыву учащихся в школы.

А пока что в стране ощутимы пробелы в части медицинского обслуживания — не хватает обезболивающих средств, крови для переливания и тем более — врачей и сестер. В списке первоочередных надобностей страны акушерство по обыкновению занимает одно из последних мест. Эстер, бедная, после долгих мук, когда акушерка, суровая старая дева, цыкает на нее, чтобы вела себя смирно, рожает ребенка с помощью острых стальных щипцов. Младенца уносят в детскую, и все уходят пить чай, оставив Эстер без присмотра — у нее открывается кровотечение, и она умирает.

Несчастный случай, болезнь, смерть — и сообщество, именуемое семьей, доныне, казалось бы, прочное, устойчивое, рушится на глазах, обращаясь в ничто с какой-то странной готовностью, будто только того и дожидалось. Похоже, что хаос и распад — норма, а светлые промежутки — отклонение, чистая случайность. Ты живешь, и то одно, то другое у тебя не ладится, идет через пень-колоду, твои дни полны мелких и досадных неурядиц, но оглянись на них издалека, и увидишь нектар и розы. «Монополия»! Цветочные выставки! Табели успеваемости! Ежевичные пудинги и распри из-за луковых грядок!

Хорошее было, светлое время в «Тополях» — а все Эстер, все ее каждодневные хлопоты, ее усердие, хотя никому тогда не приходило в голову сказать ей за это спасибо. Знала ли она, что ее старания окупятся? Что Марджори, Грейс и Хлою она снабдила пищей, которая в трудные минуты будет поддерживать их силы до лучших времен? Или видела себя такой, какой, по его уверениям, виделась супругу — нескладехой и рохлей, медлительно пережевывающей в мозгу жвачку дней своих, как когда-то, по велению отца, снова, снова и снова пережевывала каждый кусок пищи?

В то время когда рождается младенец и умирает мать, Грейс исполняется семнадцать лет. Предполагалось, что осенью она поступит в художественное училище Слейд-скул обучаться изобразительным искусствам. Да, но как быть с сироткой, этим краснолицым орущим комочком с бессмысленными глазенками и впалыми висками? Может быть, Грейс останется дома и будет смотреть за ним?

Нет, Грейс не будет.

Эдвин, и без того сокрушенный смертью Эстер — дни его опустели, носки не стираны, обед не готов, вечера в трактире пресны, не сдобренные солью ее укоризны, — ищет спасения в безумстве и ярости. Он не желает разговаривать с Грейс, этим холодным, бессердечным чудовищем. Он отказывается платить за ее обучение в Слейд-скул, но Эстер, как выясняется, оставила дочери двести фунтов, о существовании которых он не подозревал, и это он тоже не в силах забыть или простить. Какое-то время он совершенно невменяем. Родные говорят, что нужно нанять экономку для присмотра за домом и новорожденным, а подразумевают — и за ним самим, однако он не согласен. Его будут только обманывать, пользуясь его бедственным положением, он это твердо знает. Некогда румяное лицо его побледнело, осунулось, брюшко опало, в эти дни он не меньше Эстер похож на мертвеца.

На цветочных клумбах буйствуют сорняки. Замечаете, как все сговорились против него, даже сама природа? К тому времени как Эдвин вновь обретает рассудок, он успевает продать «Тополя», купить себе в Борнмуте одноэтажный домик, а младенца отдать на воспитание жене старшего брата Эстер — добродушной вдовице по имени Элейн, которая ходит в мужской рубашке, твидовом костюме и грубых башмаках и живет душа в душу с приятельницей, которую зовут Оливия и у которой явственно пробиваются над губою черные усы.

Элейн с Оливией разводят собак в пригороде Хоршема[23], где и подрастает Стивен, без горя и забот, не считая тех случаев, когда его, заиграясь, собьет с ног неуклюжий лабрадор.

Подрастает, прямо скажем, изрядно, и к двадцати семи годам, при росте пять футов десять дюймов, набирает двести восемьдесят фунтов весу. У него такие же, как у Эстер, выцветшие глаза навыкате, сильно увеличенные толстыми стеклами очков, рыжеватые волосы и волевой подбородок. Он наделен острым умом и чутьем прирожденного коммерсанта. Работает он по рекламной части.

Грейс поначалу стыдилась Стивена. Оно и понятно: Стивен связан с тяжелым периодом в ее жизни и своим несвоевременным появлением на свет причинил ей много неприятностей. Стивен был толст, неказист и беспросветно непрезентабелен. С недавних пор, однако, на землистом Стивеновом лице заиграл отраженный рекламный глянец, черты его отвердели — неунывающий предпринимательский дух, который движет миром коммерции, наложил на них свой отпечаток, что придает ему в глазах Грейс известную привлекательность. Теперь она поглядывает в его сторону с надеждой, начиная видеть в нем уже не обузу, но ценное приобретение.

Грейс. Ты, надеюсь, понимаешь, что Стивен — сын Патрика?

Хлоя оглушена — внешние звуки отдаляются, в ушах стоит легкий звон, их словно бы закладывает ватой.

Грейс. Будем уповать, что Стэноп не окончательно безнадежен, раз доводится единокровным братом Стивену. Может, есть смысл направить Стэнопа на стезю рекламы? Оливер не будет против?

Хлоя. Не верю я, что Стивен — сын Патрика. Не могу поверить. Твоя мать была не такая. Женщины так не поступали.

Грейс. Все женщины такие. И все так поступают. Это наконец-то доказано. В одном гемпширском городишке только что провели обследование населения по группам крови, и обнаружилось, что как минимум каждый четвертый ребенок никоим образом не мог родиться от своего отца. Как минимум!

Хлоя. Я сделала бы из этого лишь тот вывод, что в местном родильном доме плохо поставлено дело и новорожденных подменивают. Патрик был совсем мальчик в то время. Эстер годилась ему в матери.

Грейс. Ну и что, я тоже гожусь в матери Себастьяну. Возможно, это у нас семейная черта. Стивен и похож-то на Патрика, разве ты не видишь?

Хлоя. Как тут увидеть, под таким слоем жира?

Грейс. И к тому же в нем мощно проявляется творческое начало! Вечно что-нибудь придумывает, создает — совсем как Патрик.

И верно — Патрик в молодые годы положительно одержим духом творчества. Там, где было ничто, он непременно должен вызвать к жизни нечто — картину, любительский концерт, сад, роман как в том, так и в другом смысле, — без устали перекрывая бездну, разделяющую нечто и ничто.

Грейс. И потом он, совсем как Патрик, тоже все знает.

В 1945 году можно только поражаться, до чего много Патрик знает такого, что никому больше в Алдене не известно. Он знает, что Гитлера финансировал Английский банк, что Черчилль — никчемный параноик, знает, что секс не греховен, а граммофонные пластинки не обязательно выпускать маленькими и быстроиграющими, а можно бы изготовлять большие, долгоиграющие, или даже записывать звук на ленту, да не дают крупные предприниматели, поскольку это противоречит их интересам. Он знает, что настанет день, когда человек полетит на Луну, и что после войны ты не будешь считать себя избранником судьбы потому лишь, что тебе выпало родиться под британским флагом. Он знает, какая участь постигает в Германии евреев. И знает, как осчастливить Марджори, Грейс и Хлою.

По неясным до поры до времени причинам Марджори он осчастливить не торопится.

Танцуя с Марджори вальс на празднике в честь открытия второго фронта, он говорит, показывая на самых красивых молодых военных, какие есть в зале.

— Вот этот, и этот, и этот, — говорит он, — все они лечатся от дурной болезни.