2005 № 10 - Журнал «Если»

Вцепившись в самодельный железный столик, на котором стоял пулемет, я попеременно молился и бормотал: «Господи, ну когда? Сейчас? Или все-таки нет? А, Господи? Надо крепче держаться на ногах…».

Металл заунывно поскрипывал на стыках.

Взрыв прогремел в тот момент, когда я уже перестал его ждать. Осколки и комья земли застучали по броне. «Офицер» продолжал двигаться назад, к станции Таганаш. У меня не выдержали нервы, и я завопил:

— Стой! Сто-о-ой!

Кто-то крепко встряхнул меня, взяв за плечо. Бронепоезд тормозил. Но его инерции было достаточно, чтобы протащиться еще сотню-другую метров на скорости электрички, подъезжающей к вокзальному перрону.

Спустя десять или пятнадцать секунд наше движение резко затормозилось. Снаружи донеслись странные звуки: будто великан ломал великанские спички, либо пробовал на зуб бревна, как пробуют шоколадные плитки. Этот громовой треск продлился недолго: «Офицер» встал намертво. В то же мгновение кто-то забарабанил снаружи по броне.

Опять я слышал только обрывки разговора Лабовича с командиром открытой платформы, однако воображение да еще воспоминания об этом бое, нелепые, фальшивые воспоминания, полученные из книг, позволяли мне в деталях представить то, чего я не мог видеть. Чудовищный взрыв разметал контрольные площадки бронепоезда «Единая Россия», следовавшего за нами; чуть погодя наше движение назад привело платформу с 75-миллиметровым орудием прямиком в воронку. Ее колеса сошли с рельсов, пропахали шпалы и теперь беспомощно висели в воздухе. Орудийный ствол задрался кверху, из него теперь можно было обстреливать разве что аэропланы да еще луну. Паровоз и бронированная боевая площадка оказались напрочь отрезанными от Таганаша.

— Капитан Иванов! Ремонтную команду! Живо!

Несколько человек спрыгнули с поезда.

— Подпоручик Карголомский! На открытой платформе полно раненых. Князь, возьмите двух человек, перетащите на «Единую Россию» всех небоеспособных.

Мой друг исчезает в холодных чернилах октябрьской ночи.

— Капитан Иванов! Капитан Соколов! Приготовьте людей к отражению штурма!

Соколов становится рядом. Я заправляю ленту в пулемет, а капитан молча прикуривает папироску и дает мне. У него совершенно спокойное лицо, и я с необыкновенной отчетливостью понимаю: этого человека непременно убьют…

Затягиваюсь глубоко. Когда не знаешь, сколько тебе осталось — четверть часа или вся жизнь, — особенно остро испытываешь удовольствие от курева.

Ждать пришлось недолго. Не прошло и пяти минут, как вал свинца обрушился на поезд разом со всех сторон. На несколько секунд мы все присели у амбразур, пули щелкали по броне, рикошетили внутрь вагона, с открытой площадки кто-то из наших отбрехивался одиночными выстрелами, на паровозе орали от боли, но крик едва доносился до нас из-за пулеметной какофонии. Наконец встал Соколов, наклонился над «максимом» и открыл ответный огонь. Тогда пришлось встать и мне. Проклятая железяка обслуживается двумя номерами пулеметной команды… Бросив взгляд в амбразуру, я обомлел. Никогда не видел ничего страшнее, даже когда ходил в штыковые атаки, даже когда прорывал заграждения из колючей проволоки под Каховкой. Одновременно семь пулеметов осыпали нас свинцовым дождем. Выглядело это так: в абсолютной тьме трепетало семь огненных тюльпанов… Я понял, что Соколов целит по вспышкам. Один из наших артиллеристов с воем отшатнулся от орудия и рухнул на пол. Зато вторая трехдюймовка ожила, деловито рявкнув, еще разок, еще и еще.

— Р-р-р-а! — сказал мне Соколов.

— Что? — крикнул я в ответ, ничего не слыша.

Но тут же понял, что капитан и не пытался заговорить со мной. Просто пулеметы «товарищей» утихли, а их пехота подбирается к «Офицеру», подбадривая себя нестройным «ура».

— Ленту! — гаркнул мой первый номер, выпустив двести пятьдесят штатных смертей. Боже, как быстро расходуются патроны!

Я завозился, вставляя ленту в «максим». Соколов отер пот и, обращаясь к невидимому противнику, сказал:

— Еще чего!

Второй пулемет как раз в этот момент ненадолго замолчал, поэтому я услышал слова капитана.

Кажется, один из вражеских пулеметов заткнулся. Достали мы его, очень хорошо! «Р-р-р-а» откатывалось, затихая вдали.

— Это всего лишь краткая передышка, господа, — спокойно произнес Лабович.

В подтверждение его слов обстрел возобновился почти сразу. На этот раз красноармейцы подобрались очень близко: я видел, как один из них был убит прямо на рельсах, с гранатой в руке. Наша вторая трехдюймовка не стреляла — там не хватало артиллерийской прислуги. Зато головное орудие «Офицера» работало как часы. Рядом взревывали пушки «Единой России».

— Ленту!

Я вставил последнюю.

Наш отдых был недолгим. Красные твердо решили порадовать командование ценным призом в виде нашего бронепоезда. То ли мы им слишком досадили… Одним словом, они не отставали от «Офицера». Во время третьей атаки я увидел, как кто-то пытается продырявить кожух моего пулемета штыковым ударом снизу. Соколов выхватил револьвер, подвинулся поближе к амбразуре и выпустил весь барабан в красного стрелка. Тот распластался у самых колес. Но в тот же миг из-под откоса вылетела ручная граната. Она стукнулась о крышу, отлетела и рванула прямо перед амбразурой. Соколов молча грянулся об пол. Год назад я бы кинулся к нему, попытался бы, наверное, перевязать или что там ему понадобится. Но сейчас я просто заменил его у пулемета.

«Максим» издал короткий рык, выпуская последнюю дюжину патронов. Все. Моя работа закончена. А впрочем… я передернул затвор винтовки.

Красные залегли на расстоянии в три или четыре сотни шагов. Изредка они палили в бронепоезд, но больше для острастки. Как видно, решили дождаться артиллерийской поддержки.

— Дмитрий Дмитриевич, перейдите на картечь и задерживайте «товарищей» столько, сколько сможете, — командует Лабович. — Господа! Мы снимаем стяг «Офицера», панорамы, прицелы, затворы с орудий. Пулеметы — сколько сможем унести. Забираем раненых.

Р-рах! — откликнулось головное орудие.

Нам следовало торопиться.

Я опускаюсь на колени у тела Соколова. Капитан еще жив, но осталось ему немного: левая глазница страшно изуродована осколком, глаз вытек, а в груди рана, из которой фонтанирует кровь. Странно, мне казалось, что он старше. А ему не больше двадцати пяти лет.

Капитан едва слышно шепчет:

Я конквистадор в панцире железном,Я весело преследую звезду,Я прохожу по пропастям и безднам…

Если попытаться вынести Соколова, скорее всего, он просто умрет немного раньше. Или все-таки попытаться? Я поднимаюсь с колен, ищу глазами, кто бы мог мне помочь.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});