Железные бабочки. Удача Рэйлстоунов - Андрэ Нортон

Я заметила, что на ожидавшем меня закрытом экипаже нет никакого герба, а кучер и лакей на подножке не в ливреях, а в тёмных плащах. Графиня попрощалась со мной в коридоре, а когда мы с Трудой сели в экипаж, я увидела, что окна плотно закрыты, как в той карете, в которой я ездила во дворец накануне ночью. Похоже, мой отъезд из города должен был произойти как можно незаметнее.

Мы ехали в полутьме; колокола по–прежнему громко звонили, и мы не смогли бы разговаривать, даже если бы захотели. Я жаждала спросить у Труды, доставила ли она моё сообщение полковнику, но с этим приходилось обождать.

Экипаж проехал по плохо вымощенным улицам старого города едва ли не со скоростью пешехода; нас бросало из стороны в сторону. Снаружи, сквозь колокольный звон, пробивалось множество голосов. Вокруг гудела толпа.

Примерно после часа такой езды с многочисленными остановками экипаж двинулся быстрее, и нас так затрясло, что меня даже затошнило. Я осмелилась наконец отодвинуть занавеску и обнаружила, что мимо проносятся трава и кусты. Мы выехали из города. Здесь колокола звучали приглушённо, хотя мы не так уж далеко ушли от их непрерывного звона.

Мне показалось, что теперь нет причин сидеть в закрытой душной повозке. Я попросила Труду отодвинуть занавеси, чтобы осматривать окрестности. Ферм встречалось мало, хотя время от времени я замечала черепичную крышу или уходящую в кусты боковую дорогу. Местность выглядела дико, как будто люди почему–то покинули эту землю. Даже поля, мимо которых мы проезжали, по больше части были не возделаны, заросли бурьяном и кустами. Природа снова наступала на отвоёванные людьми просторы. Я сказала об этом Труде, и она ответила:

— Это всё из–за войны, благородная леди. Тут было много сражений, — девушка вздрогнула. — До сих пор иногда находят мертвецов. Многие фермы были разрушены, сожжены, людей убили или выгнали. Никто не обрабатывает землю, как раньше.

— Война? — я была уверена, что она говорит об опустошительных наполеоновских войнах. — Ведь это было много лет назад. Люди должны были вернуться…

На её свежее лицо вернулось замкнутое таинственное выражение. Наверное, не стоило расспрашивать дальше. Но она ответила:

— Тут никогда не было хорошей земли, благородная леди. Когда–то сплошной лес, в нём охотились. Потом пожары, а в тяжёлые времена лес рубили на дрова… продавали зимой в Аксельбурге. А также… — она не решалась говорить так долго, что я спросила:

— А также что, Труда?

— Всегда говорили, что земли здесь несчастливые, благородная леди. В прошлом люди работали до смерти, чтобы сделать сё плодородной. А в награду получали только смерть или несчастья. Говорят, она проклята ещё в старину.

Я знала, что она не говорит мне всего. По рассказам мадам Манцель в школе я знала, что в этих странах всегда существовали самые строгие законы о лесе. Крестьянин не имел права прогнать оленя, травившего его посевы, дикие кабаны и свиньи опустошали поля. Браконьеров ждали жестокие ловушки. Если когда–то здесь рос лес, фермеры должны были сильно страдать от этих законов и капризов правивших тут дворян.

Теперь, когда Труда поведала о лесе, я стала замечать многочисленные большие пни среди поросли и кустарников. Некоторые, превратившись в уголья, стояли чёрными напоминаниями о прошлых днях. Пустынная местность, и мне она нравилась всё меньше и меньше.

Дважды мы останавливались в гостиницах и меняли лошадей. Всё это были бедные заведения, на конюшне работали один–два человека, подгоняемые нашим кучером. Я заметила, что они даже не смотрели на экипаж с естественным, казалось бы, любопытством, а когда мы останавливались, никто из гостиницы не выходил и не спрашивал, не хотим ли мы отдохнуть и освежиться. Двери оставались закрытыми, никто не выглядывал в окна.

Мы с Трудой разделили содержимое корзины с продовольствием, хотя мне пришлось буквально заставить её есть и она брала понемногу и самого простого. И совсем не пила вина.

Начался подъём, и наше продвижение замедлилось. Всюду виднелись новые следы опустошения, мёртвые деревья, каменные развалины. Однажды мы остановились в месте, где ручей вливался в небольшой бассейн, сложенный из необработанных камней. Лошадей здесь напоили. Я настояла на том, чтобы выйти и размять затёкшие ноги.

Никто из сопровождающих не хотел этого, и мне пришлось использовать власть, чтобы прекратить их возражения. Я немного прошла вдоль карниза из голого камня, чтобы получше разглядеть эту мрачную и суровую местность. Дорога содержалась в плохом состоянии, хотя рытвины и ямы были засыпаны гравием, а кустарники по обочинам подрезаны. Мы остановились на верху холма, отсюда дорога спускалась в долину, заросшую лесом, живым и зелёным. Справа от того места, где я стояла, к северу, местность круто поднималась, переходя почти в горы. И на крутом склоне стояло здание, гораздо больше любой гостиницы или фермы.

У меня не было бинокля, чтобы разглядеть подробности, но мне показалось, что здание почти развалилось. Было похоже на крепость какого–то разбойничьего барона, со стенами, сложенными из серого камня, не смягчённого никакими вьющимися растениями. Я гадала, что это такое и обитаем ли замок — не только призраками злого прошлого.

Труда шла за мной. Я пыталась убедить себя, что она так поступает из верности, пытается защитить меня, а не потому, что исполняет обязанности соглядатая. Я указала на здание на склоне горы и спросила, что это такое.

— Это… это Валленштейн, благородная леди, — бросив один беглый взгляд в том направлении, она резко повернула голову и больше туда не смотрела.

Валленштейн! Злополучная крепость–тюрьма, где когда–то давным–давно исчезла грешница Людовика, чтобы её вспоминали только как пример лжи и греха. Я повторила про себя слова графини. Каково было этой эгоистичной изнеженной женщине на всю оставшуюся жизнь оказаться заключённой в каменном мешке? Крепость выглядела как мрачный замок какого–то чудовища, не принадлежавший знакомому мне реальному миру.

Графиня говорила, что тут по–прежнему стоит гарнизон. С какой целью? Может, это по–прежнему тюрьма, как дурной памяти Бастилия, тюрьма для государственных преступников? Мне хотелось задать множество вопросов, но ясно было, что Труда не хочет говорить об этом месте, а мне не хотелось испытывать её терпение.

Карета со скрипом спустилась со склона в долину, где вокруг нас сомкнулись деревья, закрыв полуденное солнце. Теперь мы ехали в тихой зелёной полумгле, и звуки издавали только колёса нашего экипажа. Цветов как будто не было, нигде ни одного цветного пятна, только зелень листвы и коричнево–чёрная кора. Я не видела и не слышала ни одной птицы. Мы казались единственными живыми существами на огромном лесном гобелене.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});